– Пошли к Пауллусу сначала, – решает она, желая сама посмотреть на готовые мечи.

В кузнице жарко, душно, нечем дышать. Рабы, что трудятся там, практически раздеты и обливаются потом. От красного цвета вокруг режет глаза, гудение пламени отдается внутри и заставляет кишки свиваться узлами все туже и туже.

Пауллус замечает Эмму не сразу, хоть она и пытается до него докричаться. Он степенно вытирает руки о видавшую виды тряпицу и подходит. Капли пота катятся по его груди, заросшей жесткими курчавыми волосами, и теряются за плотным фартуком. Он не пытается говорить, только жестом манит Эмму и Лилит за собой, в маленькую комнатку, в которой на плечи сразу обрушивается прохлада. Эмма поспешно утирает лоб и смотрит, как Пауллус вытаскивает из стенной кладки несколько камней, а затем вытягивает из ниши сверток с мечами. Он смотрит на них почти благоговейно и гладит заскорузлыми ладонями.

– Вот они, мои хорошие.

– Как скоро сделаешь еще? – требовательно интересуется Эмма. Она увидела, что хотела, и увиденное ее не устраивает. Мало оружия. Это капля в море. Нужно будет раздать его всем, и даже если сейчас заговорщиков все еще не так уж много, то потом…

Пауллус сдвигает косматые брови.

– Куда торопиться-то? – хмыкает он. – Или ты уже готова армию привести?

Он сплевывает в сторону.

Эмма молчит и только смотрит на него. От ее взгляда Пауллус сначала ежится, потом машет рукой:

– Да будет, будет еще! Но ты же понимаешь – это время. И материал. Я не могу тратить все за один раз. Заинтересуются. Начнут спрашивать. Я и так тут днюю и ночую.

Он ворчит что-то еще, но Эмма уже не слушает. Она поворачивается к Лилит и негромко спрашивает:

– Когда следующая сходка?

Та щурится.

– На марсов день.

Эмма кивает.

Марсов день… Возможно, Пауллус выкует еще пару мечей. И, возможно, Август, наконец, решит, когда сможет выделить время для обучения.

Они покидают кузню в молчании. Почему молчит Лилит – непонятно, а Эмма зачем-то пускается в воспоминания о том, как прибрала лидерство среди заговорщиков к своим рукам. Август почти не сопротивлялся. Буркнул для вида, что баба во главе ни к чему хорошему не приведет, но его мало кто слушал. Хватило того, что Белла и Лилит выступили на стороне Эммы, и их поддержка помогла ей преодолеть первые, самые сильные, сомнения и понять: если ничего не делать, то ничего и не получится.

Ей нужен побег.

Всем им нужен побег.

И они убегут, как только будут готовы. До Завоевателя, во время или после него.

На улице много народа. Хорошие, солнечные дни настали, и всякий стремится как можно больше времени проводить вне дома. Эмма и Лилит – по-прежнему молча – идут вперед, к рынку, где велик шанс найти Беллу. Конечно, можно было бы сразу отправиться к лудусу Ауруса – последнее время Белла часто продает цветы именно там, – но Эмма не спешит. У нее свои причины, чтобы держаться от лудуса подальше.

Быть лидером – не такая уж сложная наука. Эмма ожидала, что будет тяжелее. Что ноша, которую она взвалит на свои плечи, заставит ее покачнуться. Может, так будет потом. Или не будет вовсе. Один все еще приглядывает за Эммой своим глазом, и его поддержку и молчаливое одобрение она чувствует всякий раз, как возносит ему мольбу. В доме Суллы по-прежнему нет молельни, но не так уж сложно найти тихое место, где никто не услышит слов, обращенных к суровому северному богу. Для этого Эмма облюбовала дальний уголок сада: в солнечные дни там особенно светло, и на душе моментально теплеет. Она подолгу общается с Одином: молча, потому что научена горьким опытом жизни в лудусе, где все ее слова так или иначе, но оказывались известны совсем не тем людям. Впрочем, для Всеотца нет разницы, как слушать своих детей.

Рынок шумит и бурлит, как и всегда. Лилит идет чуть впереди, плечом раздвигая для Эммы нескончаемый поток людей, и Эмме достаточно удобно высматривать по сторонам Беллу, не боясь с кем-нибудь столкнуться. Впрочем, она все равно сталкивается, и от этого у человека, шедшего навстречу, вылетает из рук корзина, наполненная снедью. Лилит, не замечая этого, уходит вперед, а Эмма торопливо наклоняется, приговаривая:

– Прошу простить, сейчас я помогу.

– Не стоит, – слышит она в ответ, и сердце моментально замирает. Эмма остается сидеть на корточках, боясь подняться. Боясь посмотреть. А потом вдруг понимает: она ведь больше не боится. Больше нет. И, встряхнувшись, распрямляется.

– Здравствуй, Регина, – спокойно говорит она, приказывая своему сердцу перестать метаться. И улыбается, видя те самые карие глаза, которые так старательно училась ненавидеть. Не вышло.

– Эмма, – отвечает Регина. Это действительно она. Ничего в ней не изменилось: ни длина волос, ни выражение лица, ни голос. Она смотрит прямо на Эмму: чуть выжидающе, чуть исподлобья. И сжимает пальцами ручку корзины, словно та собирается куда-то улететь.

Что-то трепещет внутри Эммы. Старое, знакомое ощущение, от которого она избавилась. Думала, что избавилась. Сколько времени прошло? Но тот вечер, в который они расстались, словно только вчера был.

Эмма смотрит на Регину и отчетливо помнит всю ту боль, все то унижение, через которые она прошла. Ей потребовалось приложить массу усилий, чтобы Лупа ничего не заподозрила. Ей пришлось играть так, как она не играла никогда. Вот только с собой справиться оказалось гораздо сложнее.

Будь она одна, она бы выла ночами. Но рядом спала Лупа, и Эмме оставалось только сворачиваться, прятать лицо в подушку и стараться не плакать. А днем следовало улыбаться – и как можно радостнее.

Эмма не хотела верить, что все произошло именно так. Что больше не будет ничего и никогда. Что Регина разорвала все связи – и каким способом! За что она была так жестока? Смутное ощущение лжи владело Эммой, но она так и не смогла понять, в чем же именно Регина ее обманула. Солгала ли она про Ауруса? Или про свою нелюбовь? Или она не врала ни в чем, а Эмме просто хотелось, чтобы так было, потому что тогда она могла уцепиться за последнюю ниточку надежды?

На третий день стало легче. Послужило ли тому виной особое угощение Руфии, сердцем чувствующей, что с Эммой что-то творится, секс с Лупой или бесконечное по своей силе желание Эммы избавиться от тянущего ощущения предательства – кто знает? Так или иначе, но именно в тот день Эмма попросила Лилит собрать заговорщиков и заявила о своем желании сменить Августа. Она все им растолковала – очень обстоятельно. Говорила больше, чем когда-либо за время пребывания в Тускуле. И выдохнула с облегчением, когда решение было принято единодушно.

Они приняли ее. Согласились с ее доводами. И разделили мечты о свободной жизни.

Это было ей необходимо. Отвлечься. Стать другой. Забыть о том, чего ей не удастся добиться никогда. И все же…

Она добилась. Она была с Региной. Так, как ей мечталось. И она еще долго вспоминала об этом, когда пыталась заснуть. Видела Регину под собой. Слышала ее дыхание. Пила ее возбуждение. Вдыхала ее страсть.

Она заставила себя перестать вспоминать об этом. Было трудно, почти невозможно, но она справилась. Отдала все внимание Лупе и заговорщикам. Стала неким проводником между рабами и хозяевами. Разбирала дела, внимательно выслушивала всех, составляла планы, советуясь с Лилит и Беллой. Была своей для этих людей, заставляла их видеть в себе того, за кем они могли бы уйти, покидая город. А ночью… Ночью Эмма удивляла Лупу своей ненасытностью. Римлянка радовалась, понятия не имея, что таким образом Эмма отрезает от себя Регину: по маленькому кусочку. Пока, наконец, не осталось ничего. Во всяком случае, Эмма в это поверила.

Но вот она стоит перед Региной, и прошлое возвращается. Заполняет ее собой, будто приливная волна донные ямы. И никак этому не помешать. Одно хорошо: больше Эмма не боится. И власти у Регины над ней больше нет.

Эмма понимает это, когда краем глаза видит, что мальчишка-карманник срывает с пояса Регины мешочек – наверняка с деньгами – и бросается в бег. Но Эмма быстрее. Проворнее. Она настигает мальчишку, не успевает тот сделать и десятка шагов, и хватает его за волосы, оттягивая назад голову.