Август усмехается и по очереди тушит лампы. Берет последнюю в руки и ставит на одну из скамеек, куда садится сам и жестом зовет Эмму.

– Этот ход, – указывает он на приоткрытую дверь, – ведет в женское крыло. Когда будешь выходить, прислушайся сначала. Там будет ниша, она занавешена, но всякое может случиться, сама понимаешь.

Эмма понимает. И кивает. Опасность морозом покрывает кожу – ненадолго. Эмма рискует каждый день. Может, не в такой мере, но все же. Привыкнет. Как и к остальному.

– Ты – лидер, – говорит она очевидное. – Каковы твои истинные планы?

Она не верит, что Август просто ждет Завоевателя, не имея на его приход никаких видов. Он может так говорить остальным, заверять их, что тогда будет понятно, что нужно сделать. Но Эмму уже трудно провести. Она во многом видит подвох. А этот подвох щекочет ее под ребрами. Она чует, что все не так просто.

Август потирает подбородок. В полумраке пальцы его скребут щетину с характерным звуком.

Эмма терпеливо ждет. Ее отчего-то наполняет уверенность, что Август не станет ей врать.

– Я скажу тебе правду, – наконец, говорит он, и Эмма улыбается. – Однако ты должна поклясться, что будешь молчать.

– О чем? – недоумевает Эмма. Что она должна будет скрыть от заговорщиков? Разве они не на одной стороне?

Август улыбается, и это какая-то кривая улыбка. Неправильная. Эмме она не нравится. Но приходится молчать, потому что одно лишнее слово может все изменить – Эмме ли не знать.

По ногам все еще бродит сонный ночной ветерок. Эмма думает: Пауллус все еще сидит наверху? Или уже ушел? Она поджимает ноги и выжидающе глядит на Августа. А тот и говорит:

– Если сбегать, это не приравняет нас к римлянам. И их избиение тоже ничего не даст. Нам нужно встать с ними на одну ступень. Стать по-настоящему свободными. И только Завоеватель может нам это дать.

Эмма хмурится.

Встать на одну ступень с римлянами? Она и так на ней, несмотря на рабское клеймо. А когда она окажется подальше от Рима, оно и вовсе не будет играть никакой роли.

Август выражается непонятно. И, очевидно, по лицу Эммы это заметно, потому что наставник снова кривится, затем наклоняется поближе и говорит – очень четко:

– Мне нужно равенство. Ты понимаешь?

Нет. Эмма все еще не понимает. Но когда хочет сказать об этом, быстрая мысль обжигает ее изнутри.

Паэтус.

Вот с кем хочет быть наравне Август. Но неужели?..

Она недоверчиво вглядывается в глаза мужчины.

Это все… ради Паэтуса? Не может быть… Как же так? Нет-нет, это неправда! И она не может удержаться от того, чтобы спросить:

– Это ради… него?

Эмма не называет имя, выделяя «него» голосом, полагая, что и так будет понятно. И Август усмехается – в который раз.

– Считаешь, такое невозможно?

Эмма ничего не считает. Она думает, что собирать людей для того, чтобы они подождали момента, когда Август сможет свободно иметь в зад своего любовника – это не то, к чему должен стремиться заговорщик.

Ее охватывает возмущение, от которого принимаются гореть щеки.

– Зачем тебе остальные в таком случае? – тихо, но яростно интересуется она. – Ты мог бы и в одиночестве подождать… равенства.

Эмме очень хочется встать и уйти. Как быстро все меняется! Она пришла сюда в нетерпеливом предвкушении мудрого лидера, а сейчас слышит эти речи и преисполняется отвращения. Может быть, дело в Паэтусе? Может быть, если бы речь шла о ней и о Регине, она думала бы иначе?

Август отсаживается от нее. Лицо его становится холодным. Он явно ощущает настроение Эммы. И голос его резок и нетерпелив, когда он снова заговаривает:

– Я не собирал людей. Я просто однажды имел неосторожность высказать свое мнение вслух. О том, что нужно дождаться греческую армию. И некоторым эта идея понравилась.

Эмма вздыхает и потирает ладонью лоб. Он холодный. А рука горячая.

– Допустим, – нехотя отвечает она. – А я вот хочу сбежать. Что мне делать?

Она обводит взглядом помещение, приоткрытую дверь, готовящуюся погаснуть лампу, и повторяет:

– Так что мне делать?

Разочарование опустошает. Опускает руки. Расслабляет без меры.

Эмма ждала иного. И ничего не получила. Только нелепую болтовню об ожидании равенства. Но как это произойдет? Неужели Август верит, что это что-то изменит? Даже если его признают равным публично, кто произведет такую же замену в головах окружающих? Кто заставит Паэтуса не стыдиться своей связи? Август останется рабом – бывшим, но рабом.

Эмму передергивает от злости, которая спешит на замену разочарованию. И с нажимом повторяет еще раз:

– Так что ты прикажешь мне делать? Я ждала совсем не такого развития событий.

Она хочет, чтобы кто-то понес ответственность за ее несбывшиеся ожидания. И это должен быть Август. Это он – лидер.

А Август только пожимает плечами.

– Ты либо с нами, либо без нас. Можешь бежать сейчас. Я велю выделить тебе оружие и продукты. Правда, вряд ли кто-то согласится вывести тебя из города.

– А если по-другому? – интересуется Эмма холодно.

Чудесно.

Просто ждать. С кучкой людей. Ждать.

То, что она могла бы делать и в одиночестве.

А если Завоеватель сюда не дойдет? Если его не заинтересует Тускул? Что тогда? Ждать снова?

Эмма верила, что когда войска оставят город, заговорщики поднимут восстание. Вырвутся и сбегут. Или хотя бы просто сбегут, пользуясь моментом. Но ей не предлагают сбежать.

Она не понимает, как люди могут не видеть в Августе… обманщика? Да, вероятно, это то самое слово. Но ведь он не врет им! Он просто не обещает ничего особенного. А они слушаются. И делают то, что могли бы делать и сами. Зачем он им? Просто так? Чтобы кто-то был впереди? Чтобы на кого-то смотреть?

Эмма не хочет разочаровываться в Августе, но разочаровывается. И очень быстро.

Он не лидер. Он просто человек, который что-то себе придумал. Который надеется, что кто-то решит его проблему.

Эмма так не хочет. В голове ее быстро крутится идея найти Лилит и обговорить с ней возможность отделаться от Августа. Он бесполезен. Хочет ждать и ничего не делать? Пусть ждет. А вместо него…

Эмма судорожно вздыхает.

Видимо, будет она.

Эта мысль не тревожит ее так, как могла бы встревожить раньше. Эмма понимает, что от нее пока что не потребуется ничего значительного. Лишь четкий план, которого лишен Август. А потом…

Она обещает себе, что обдумает это обязательно. Но не прямо сейчас. Прямо сейчас ее ждет Регина.

Эмма встает и с сожалением говорит Августу:

– Я не знаю, понимаешь ли ты, но ты никогда не станешь ровней Паэтусу.

Мужчина дергается наверх следом за ней и угрожающе нависает.

– Думай, что говоришь, женщина! – почти рычит он. Лицо его совсем близко, и светлые глаза кажутся непроницаемо темными.

Эмме не страшно.

Она устала бояться очень давно.

– Ты – всего лишь оратор, Август, – сдержанно произносит она. – Этим людям нужен человек действия.

Август неприятно кривится.

– Уж не ты ли? – в его голосе слышатся издевательские нотки. – Я призвал их собраться!

Он призвал их собраться… Но для чего они собираются? Для имитации сопротивления Риму?

Эмма с достоинством кивает.

– Может быть.

Она запоздало думает, что рассерженный Август может выдать ее Аурусу или Сулле, но сказанного не воротишь. И тогда она, почти не размышляя о правильности решения, применяет тот прием, которому когда-то научила ее Белла.

– Если ты, – очень спокойно говорит она, хоть под кожей и бушует кровь, – расскажешь обо мне хозяевам, я выдам и тебя.

Август открывает рот, видимо, для того, чтобы возразить что-то, но Эмма не дает ему шанса.

– И расскажу про вашу связь с Паэтусом. О том, что ты сверху.

Они оба отлично знают, что это будет значить для свободного гражданина. Да и для раба тоже.

Даже в столь тусклом и неверном свете Эмма видит, что лицо Августа сереет. А ей внезапно становится хорошо от того, что она сделала. Ей кажется, что она спасает тех людей, что еще недавно сидели на этих скамьях.