Лилит пожимает плечами, не отводя от нее глаз.

– Кто знает, что у нее на уме.

Она отворачивается и с плеском выходит из бассейна. Эмма отстраненно смотрит на ее голые ягодицы, на бедра, под кожей которых при каждом движении напрягаются мускулы. Потом встряхивает головой и откидывается назад, погружаясь под воду. Привычный мир перестает существовать, исчезают все звуки, кроме журчащего гула, искажаются образы. Жидкость обволакивает тело, стискивает его, а потом отпускает, делая бесконечно легким. И тем тяжелее возвращаться обратно.

Эмма выныривает, жалея, что не может задерживать дыхание под водой: грудь начинает распирать почти сразу же. В детстве отец пытался научить ее находиться под водой, но она быстро уставала и начинала плакать. Тогда он бросил эту затею, переключившись на ее братьев. И вот теперь она думает, не стоит ли попробовать снова. Зачем? Кто знает, где пригодится.

Лилит одевается, не оборачиваясь, когда Эмма выходит следом из бассейна и говорит:

– Может, родители Неро живы.

– Может, и так, – отзывается Лилит, подпоясывая тунику. – Только где их искать-то?

Эмма молчит. И впрямь. Это глупо. Они избавились от него. Подкинули в богатый дом и не оставили даже имени. Он был им не нужен тогда, вряд ли нужен сейчас. Вот только кто спросил самого Неро? Чем его родители лучше римлян, которые распоряжаются рабами по своему усмотрению?

Лилит уходит, так и не обернувшись, а Эмма неспешно одевается, просушивая волосы. Лупы нет, и некому сказать ей, чтобы она оставила все, как есть. Она заплетает косу, туго стягивая ленту – все еще ту самую, что купила тогда, – и небрежно накидывает тунику, не спеша ее завязывать. Оглядывает купальню задумчивым взором, словно что-то забыла.

Она втянулась. Втянулась в эту неспешность, которой сочится жизнь здесь, в доме Суллы. Втянулась настолько, что побаивается в какой-то момент поймать себя на мысли о том, что ее все устраивает. У нее есть еда, крыша над головой, немного скучные, но ежедневные занятия, и она моется столько, сколько хочет. Что будет, если она вернется домой? Ее выдадут замуж?

Эмма передергивается: то ли от перспективы мужа, то ли от того, что ей действительно может понравиться такая жизнь здесь. Она встряхивает головой и выходит из купальни, сталкиваясь на пороге с Неро. Его глаза горят, он возбужденно подпрыгивает, чуть не врезаясь Эмме в живот. Та ловит его, смеясь.

– Тише, пострел, тише! Что случилось?

Мальчишка на мгновение затихает, потом снова начинает прыгать.

– К нам приедет Фур! – выпаливает он восторженно. Эмма сначала думает, что ослышалась, и повторяет:

– Фур?

Робин? Здесь? Но… почему?

Сердце начинает колотиться быстрее: может быть, и Регина?.. Нет, нет. Что ей тут делать?

– Фур! – радостно прыгает Неро. – Ты представляешь, Эмма! Сам Фур!

Эмма невольно заражается его радостью и прыгает вместе с ним, только сейчас понимая, как соскучилась по Робину. Одна только мысль о том, чтобы увидеться с ним, наполняет сердце горячей радостью. Еще больше счастья принесла бы встреча с Региной, однако Эмма предвкушает, как выспросит о ней все у Робина, и это просто непередаваемо хорошо.

Они с Неро идут по галерее, он цепляется за руку Эммы и спрашивает:

– А ты можешь сделать еще один мячик?

– Могу, – кивает Эмма. – А тот куда дел?

Неро вздыхает и с недетской серьезностью говорит:

– Отдал девочке одной. Она тоже сирота. И живет на улице.

Эмма содрогается от услышанного. Ей хочется что-нибудь сделать, но что она может, кроме как испытать жалость? Это вгоняет ее в тоску – ненадолго, потому что Неро уже трещит о другом:

– А тебе нравится Фур? Ты сражалась с ним? Расскажи!

Эмма испускает невольный смешок, радуясь смене темы.

– Почему ты никогда не спрашиваешь меня о моих успехах? – дразнит она мальчишку, и тот отмахивается от нее.

– Ты – девчонка! Вы неинтересно деретесь!

Эмма замирает от мировой несправедливости, прозвучавшей в снисходительном голосе Неро, а в следующий момент хохочет, отдаленно стыдясь своего веселья в то время, как где-то по улицам бродят голодные дети.

– Мы с Фуром не сражались, – говорит она, отсмеявшись. – Мужчин не ставят на арене против женщин.

Она вдруг вспоминает свой бой с Галлом и думает, что Неро рановато о таком знать.

– И правильно не ставят, – в голос Неро снова проскальзывает снисходительность. – Мы вас там победим!

Эмма отвешивает ему шутливый подзатыльник, Неро отпрыгивает, показывает ей язык и быстро убегает, то и дело оглядываясь. Эмма грозит ему кулаком, смеясь.

Ей нравится этот мальчишка. И она хочет, чтобы у него все было хорошо.

Тренировок сегодня нет, и Эмма скучает без дела. Ей хочется помочь Руфии, но планируется богатый ужин, и Руфии не до помощников – по крайней мере, таких, как Эмма. Она хлопочет на большой кухне, а не на той, уютной, где вечерами собираются рабы. Вокруг нее суетятся поварята, все режется, крошится, варится, булькает, Руфия только и успевает, что раздавать указания. Эмма, заглянув на кухню, с удовольствием втягивает носом ароматные запахи, потом трясет головой и уходит, чтобы через пару шагов наткнуться на Лупу. Та моментально притягивает ее к себе за талию и оставляет на губах влажный поцелуй.

– Ты проголодалась? – блестит она глазами. Эмма привычно улыбается ей, сама удивляясь тому, насколько искренна эта улыбка. Лупа, несмотря ни на что, заслужила хорошее отношение. И в какой-то мере Эмме будет грустно прощаться с ней. Но она знает, что ей так кажется только сейчас. Когда придет время, она сбежит отсюда, не оглянувшись. Потому что дом ее там, где Регина.

– Немного, госпожа.

Эмма обнимает Лупу за шею: ей дозволено подобное. Многое из того, что запрещено остальным рабам. И эти позволения в большой степени примиряют с происходящим. Хоть Эмме и пришлось к ним привыкать.

Лупа мягко поглаживает ладонями низ ее спины, прижимаясь животом к животу. Мимо снуют рабы, очевидно, готовящие атриум к вечернему пиру, но римлянке нет до них дела. Даже Эмма уже почти не смущается, когда ловит на себе чей-то быстрый осторожный взгляд. Пусть смотрят. Все знают, на каких правах тут бывший гладиатор Ауруса. Никому это не удивительно.

– Ты уже знаешь, что вечером прибудет Аурус? – словно прочитав мысли Эммы, шепчет Лупа ей на ухо. Щека прижата к щеке, серьга чуть царапает кожу.

– Знаю, госпожа, – вполголоса отвечает Эмма. – Мне нужно присутствовать?

Она бы хотела. В этот раз – да. И для того, чтобы услышать что-то новое о Завоевателе, тоже.

– Ммм, – Лупа проводит языком по мочке. – Недолго. Я не стану тебя заставлять. Это будет долгий ужин, Аурус никогда не уходит быстро. Мне придется досидеть до конца, но тебе нет нужды проделывать то же самое. Сможешь погулять. Ты же любишь гулять, да?

Ладони ее сползают ниже, пальцы захватывают ягодицы Эммы и легонько сжимают. Эмма прикусывает нижнюю губу – свою.

– Да, госпожа. Спасибо.

Она не ожидает дальше услышать то, что говорит Лупа:

– Не зови меня больше госпожой, Эмма. Я хочу стать для тебя кем-то большим, чем хозяйкой.

Внутри у Эммы все холодеет. Лупа нежно целует ее, и Эмма едва раскрывает губы, и сердце колотится где-то в горле. Кем-то большим? Но кем? Кем она может стать для рабыни тела?

Лупа чувствует, что Эмма почти не отвечает, и, хмурясь, отстраняется.

– Что такое? – пытливо интересуется она. – Хочешь сказать, я тебе не настолько нравлюсь?

Как объяснить, что дело совсем не в этом? Эмме предлагают равенство – на словах, тогда как она хочет на деле. Но она помнит наказ Суллы. Прекрасно помнит.

– Нравишься, госп… – она запинается и повторяет на одном выдохе: – Нравишься.

К этому тоже можно привыкнуть. Ведь это – просто очередной приказ.

Эмма уже почти не реагирует на изменения. Лишь в первый момент. А потом… Потом ей кажется, что так и должно быть. Очень мало осталось в ней удивления и желания негодовать. Или бояться. Разве что какой-то физической расправы. А то, что в голове… Эмма научилась не думать. И это держит ее на плаву. Потому что она все еще не умеет задерживать дыхание под водой.