Лупа не подводит: буквально через десяток-другой вдохов она издает низкий протяжный стон, впивается ногтями в плечи Эммы, буквально сдирая кожу, и сжимается вокруг ее бедра. Эмма чувствует мелкую дрожь, та ненадолго передается ей. Она мягко целует хозяйку в шею и поглаживает ее по спине: несложно было запомнить, что нравится Лупе после. Лупа тяжело дышит, приходя в себя, затем опускает голову и шепчет Эмме на ухо то, что ей не нравится:

– Дай мне.

Вода ласково плещет возле них.

Эмма чувствует чужую руку у себя в паху и покорно раздвигает ноги.

Она не хочет.

У нее ничего не получится.

В голове быстрыми всплесками возникают воспоминания, и все они связаны с Региной. Эмма знает, что Лупа потребует от нее, и поэтому надеется воспользоваться прошлым удовольствием, однако прикосновения только раздражают, не совпадая по ощущениям с образом под плотно зажмуренными веками. Она старается, она очень старается, но теперь настала очередь Регины отворачиваться от нее. И, наверное, это честно.

– Кончи для меня, – с придыханием говорит Лупа, ее пальцы внутри Эммы настырны и причиняют боль. Эмма силится представить себе, что все хорошо, напрягает мышцы, приподнимает таз, но ничего не получается. Лупа вертит и крутит пальцами все сильнее, все настойчивее, пока Эмма попросту не сдается. Она выгибает спину, издает низкий протяжный стон и заставляет свое тело затрепетать: делает все то, что подглядела у Лупы. Нет ничего сложного теперь для нее в том, чтобы сделать вид, что ей хорошо – она успела этому научиться за время, прожитое здесь. Полезное умение, иначе их игры длились бы гораздо дольше и приносили бы гораздо больше неудобства.

Лупа довольна. Она мажет мокрым поцелуем по щеке Эммы и вытягивает из нее пальцы. Вот это настоящее облегчение.

Эмма открывает глаза.

Римлянка встает в полный рост и, заведя руки за голову, расплетает сложную прическу, позволяя волосам свободно упасть на плечи. Темные соски ее призывно торчат.

– Хочешь остаться? – игриво спрашивает она. – Или пойдешь в спальню?

Эмма медлит перед тем, как ответить.

– Могу я попросить, госпожа?

Она знает, что после оргазма у Лупы всегда хорошее настроение. Вот и сейчас она снова опускается в воду и треплет Эмму по подбородку.

– Я так люблю, когда ты что-нибудь просишь у меня, дорогая, – мурлычет она и улыбается. – Проси, конечно. Тебе можно все.

– Все? – не удерживается Эмма, чем вызывает взрыв хохота у Лупы. Она смеется, и смех ее толчками бьется в висках.

– Говори, – наконец выдыхает Лупа, утирая глаза. – Чего ты хочешь?

Она соединяет их с Эммой пальцы и принимается разглядывать, будто видит впервые.

– Можно мне немного погулять перед сном? – тихо спрашивает Эмма. Второй раз она забывает добавить «госпожа», но Лупа ничего ей на это не говорит. Она подносит руку Эммы к губам и целует каждый ее палец: медленно и нежно. Эмма вздрагивает от этих поцелуев. Она не хочет думать, что за ними может стоять.

Она всего лишь рабыня.

А Лупа – ее госпожа.

Ведь не может случиться так…

– Да, дорогая, – говорит Лупа, и на губах ее снова играет шальная улыбка. – Можешь погулять. По саду, конечно, надеюсь, ты понимаешь.

Она сдвигает брови и качает головой, все никак не отпуская руку Эммы. А той нужно встать и уйти, но она медлит, не зная, как это сделать. Наконец Лупа сама отталкивает ее.

– Иди же! – восклицает она. – Чего ты ждешь?

Она отворачивается, делая несколько гребков в бассейне, в котором вода едва доходит до середины живота, и добирается до противоположного края, где стоят масла и мыльные растворы. На Эмму она больше не обращает внимания, и та поспешно выбирается из воды, так же поспешно вытирается и накидывает на себя одежду. А потом, мельком глянув на Лупу, покидает купальню.

В доме тихо. Коридоры пусты, только где-то вдалеке слышится мужской смех: здесь комнаты рабов разделены, и мужчины живут отдельно от женщин. Лилит как-то приглашала Эмму к себе, так что дорога известна. Но Эмма идет не туда. Она действительно хочет подышать свежим воздухом. Тут она не соврала.

Ночь свежа и тиха. Где-то рядом поет соловей, заливается мелодичной трелью. Эмма долго стоит на пороге, слушая его. В такие моменты ей кажется, что рабство кончилось. Что она свободна, что ее ждет Регина, что ее можно взять за руку, не боясь ничего.

Эмма закрывает глаза и запрокидывает голову, подставляя лицо прохладному ветру.

Регина близко – но так далеко. Может быть, прямо сейчас она тоже думает об Эмме. Может быть, не может уснуть. Может, готовится передать весточку.

Ночью ее присутствие ощущается острее. Словно их не разделяют петли улиц и неровные ряды домов. Словно они не живут у разных хозяев. Словно войдя в спальню, Эмма увидит ждущую ее Регину.

Эмма прерывисто вздыхает, отказываясь открывать глаза.

Ей кажется, что скоро все изменится. Она не знает, что именно, но предчувствие хорошее. И ей не хочется его отпускать. Однако вскоре надо будет вернуться к Лупе, и нет смысла так бездарно тратить время.

Она уходит в сад, намереваясь немного потренироваться, но видит чью-то фигуру на скамье возле цитрусового дерева, и останавливается. Сердце стучит чуть чаще. Ладони сжимаются в кулаки.

Это Сулла. Он поднимает голову, очевидно, заслышав шаги, и долго молча смотрит на Эмму. Та ждет, что ее сейчас прогонят, однако первой не уходит: словно из упрямства. И Сулла, не спуская с нее взгляда, так же молча сдвигается к краю скамьи. Это невозможно понять как-то иначе.

Эмма подходит и садится – на максимальном расстоянии, которое не так уж и велико, учитывая длину скамьи.

Сулла бос. Ежик коротких седоватых волос на его голове выглядит взъерошенным. Эмма кидает на мужчину лишь один быстрый взгляд и тут же отводит глаза. Ей неловко. Хозяева никогда не предлагали посидеть с ними.

Не предлагали вместе помолчать.

Почему он здесь? Почему не в своей постели? Почему не радуется, почему не смеется? Или мысли его снова о Лупе?

Эмма не сразу замечает протянутый кубок, который Сулла, оказывается, держит в руке, а когда замечает, то колеблется, не понимая: над ней так шутят? А потом выплеснут то, что в кубке, в лицо?

В кубке вино. Неразбавленное. Эмма понимает это, когда все же берет его, готовая ко всему. Но Сулла только скупо улыбается и кивает. Его пристальный взгляд словно держит Эмму в тисках. И ей не остается ничего, кроме как глотнуть этого вина.

Оно крепкое. И терпкое. С нотками граната, который так любят в этом городе. В голове мгновенно начинает шуметь. Эмма стискивает кубок пальцами и прикрывает глаза.

Она не думает, почему Сулла ведет себя с ней, как с равной. Это все просто ночь. Она меняет стороны. Она путает отражения. Она внушает ложные мысли, выдавая их за единственную правду.

Под веками у Эммы пляшут огонь и Регина, и пламенные языки ласкают черные локоны, едва обжигая их.

Она хочет сделать еще один глоток, но спохватывается и возвращает кубок Сулле. На мгновение их пальцы встречаются. Вот только Эмме теперь все равно.

Она сидит на одной скамье рядом со своим хозяином и пьет из его кубка.

Боги сошли с ума.

Сулла залпом осушает кубок и отбрасывает его в сторону, потом горбится и склоняет голову, свешивая руки между колен. Эмма смотрит на него и ничего не хочет понимать. В голове у нее все еще шумит вино.

Это просто неправильная ночь.

А может…

Эмма улыбается огненной Регине.

Может, она как раз расставляет все по своим местам.

Комментарий к Диптих 20. Дельтион 1. In infinitum

Неро - храбрый.

========== Диптих 20. Дельтион 2 ==========

Январь уже близится к концу, а ничего не меняется. День проходит за днем, никаких игр, никаких встреч заговорщиков. Ничего. Эмма начинает тяготиться своей жизнью так же, как в лудусе. Здесь, разве что, компания поприятнее. Но она все равно скучает.

По Робину.

По Лепидусу.

По Регине.