– Зачем?! – не удерживается Эмма от удивленного шепота, и Лупа шепчет ей в ответ:

– Чтобы они не забывали, кто здесь хозяин.

Лилит, поймав взгляд Эммы, беззаботно улыбается ей. Руфия берет Элию под руку и вместе с ней покидает атриум. Эмма недоуменно смотрит им вслед.

Вот так? Это все? Это так происходит? Почему же в лудусе Ауруса убеждены, что то, что происходит в этом доме, гораздо страшнее всего того, что они видят у себя?

Она действительно не понимает, почему здесь ей живется привольнее, чем там.

Никто из рабов не кажется разозленным или ненавидящим. Никто не кричит от боли и не плачет. В атриуме курятся приятные благовония, нет и в помине той тяжести, что завешивает дымной завесой половину Лупы.

Сулла распускает рабов, велев остаться лишь тем, кто будет обслуживать ужин, и подходит к супруге.

– Ты теперь везде ее таскать с собой будешь? – недовольно кривит он губы в сторону Эммы. Та старается по старой и хорошей привычке не смотреть ему в глаза.

Лупа отвечает мужу зеркальной гримасой.

– Как и ты – его.

Она кивает на Сира, спокойно стоящего в стороне и сложившего руки за спиной. Которому, кстати, не досталось удара плетью.

Эмма не понимает, что происходит. Но, конечно, спрашивать она не будет.

Сулла хмурится, отдает плетку Сиру и отсылает его кивком головы. Закладывает руки за спину и осматривает Эмму с ног до головы.

– Хороший наряд, – безэмоционально констатирует он. Переводит взгляд на ухмыляющуюся Лупу.

– Пусть она молчит, когда мои гости станут говорить.

– За это не беспокойся, – заверяет его Лупа. Она берет Эмму под руку и ведет ее к одному из триклиниев, где усаживает на скамью, покрытую красной тканью под цвет туники Эммы, и говорит вполголоса:

– Ешь, пей, слушай, но не задавай вопросов.

Эмма и не собирается. Она вообще не понимает, что делает здесь, и почему Лупа именно таким образом хочет досадить Сулле – а то, что она хочет досадить, и так ясно. Голову Эммы сейчас занимает вопрос, почему та порка, о которой столько говорили, оказалась чем-то невнятным, совершенным будто бы для того, чтобы продемонстрировать Эмме решительность намерений при случае. Она ожидала чего-то кровавого и потому не пыталась подробно расспрашивать об этом, полагая, что рабам будет неприятно обсуждать такие вещи с ней. А вон что вышло…

Лупа сидит, небрежно поглаживая колено Эммы, и ест виноград, принесенный рабом. Она совершенно расслаблена, ее не волнует, что Сулла, принимающий первого гостя, обходит ее стороной и садится в другом триклинии. К нему моментально подбегает раб и услужливо протягивает кубки с вином: сначала гостю, потом хозяину. Гость, незнакомый Эмме римлянин с надменным профилем, салютует Сулле и залпом осушает кубок, который раб моментально наполняет вновь. В атриуме нет ни музыкантов, ни актеров, могущих своей игрой заглушить разговор, и Эмма отчетливо слышит:

– На границе поймали двух шпионов Завоевателя. Под пытками они выдали, что греческая армия приближается. Пара месяцев ей на то, чтобы пройти пограничные города. Наши, конечно, дадут отпор, но ты же понимаешь, что все это ненадолго.

Гость, чье лицо скептически искажено, умолкает, а Сулла задумчиво крутит в пальцах кубок, так и не сделав из него глотка. Потом спрашивает:

– Что требуется от меня?

– Деньги, конечно, – фыркает гость. Сулла понимающе усмехается и все же отпивает немного. Гость следит за ним, и Эмма напрягается, когда слышит:

– Некий Дис предлагал свои услуги. Что ты знаешь о нем?

– Богач, – размеренно отзывается Сулла. – Себе на уме. Недавно пытался прикупить у Ауруса гладиатора.

Он кивает в сторону Эммы, и та отводит глаза в момент, когда гость поворачивается к ней. Лупа одобрительно кивает и протягивает ей виноградинку. Эмма рассеянно берет ее и кладет в рот, продолжая прислушиваться.

– А он продал ее тебе? – в голосе гостя слышится уважение.

– Для жены, – коротко отвечает Сулла, и более речи об Аурусе не идет.

Эмма удивлена, что Сулла не против вести деловые переговоры при Лупе и ее личном рабе, но, видимо, из-за того, что деньги в семью принесла Лупа, ей многое позволяется. Да и гостя не особо удивляет присутствие женщин, должно быть, он к такому привык.

Эмма думает, что сможет передать эти сведения заговорщикам, когда они наконец соберутся. Скорей бы!

После ухода первого гостя приходят еще два: худой и толстый, оба с надменным выражением лиц. Они даже не смотрят на Лупу и Эмму и отказываются пить. С ними Сулла обговаривает исключительно денежные вопросы, упирая на то, что солдат Тускула, которые непременно отправятся на войну, следует снабдить лучшим оружием и лучшей одеждой, а также – продовольствием. Римляне фыркают, морщатся, торгуются, но в итоге приходят к компромиссу, и Эмма слышит:

– Этот проклятый Завоеватель еще не раз вытянет из нас деньги, помяните мое слово!

Толстяк прощается с Суллой, а худой меланхолично дожевывает яблоко и в упор разглядывает Эмму, наконец-то обратив на нее внимание. Потом спрашивает у Суллы:

– Это не та ли девка, что выступала на арене недавно?

Эмма опускает голову и прячет глаза. Ей не нравится тон римлянина. Она чувствует в нем угрозу.

Сулла кивает.

– Она.

Он снова скуп на слова.

Худой выкидывает огрызок и обсасывает пальцы.

– Хороша. Сколько дашь?

Тон голоса его звучит скучающе.

Оцепеневшая Эмма едва чувствует, как Лупа по-хозяйски кладет руку ей на бедро.

Сулла качает головой.

– Не продается.

Он угрюм, ему явно неприятно отказывать этим людям, но Лупа смотрит на него так – и Эмма видит это, – что Сулла отворачивается и повторяет, тяжело и с нажимом:

– Не продается.

Худой флегматично пожимает плечами.

– Жаль. Я бы дал больше, чем она заслуживает.

Желваки на скулах Суллы ходят ходуном, он молчит. Толстяк подбирает полы тоги, кивает худому, и вместе они выходят из атриума. Сулла какое-то время смотрит им вслед, потом подзывает раба и залпом осушает поднесенный кубок. Смотрит на Лупу, явно хочет что-то сказать, но стискивает зубы и тоже уходит.

Эмма так и не может понять, что она тут делала. Лупа притащила ее сюда, чтобы отказать тощему? Или что?

Она вопросительно смотрит на хозяйку, а та невозмутимо потягивает вино, заедая его сыром. Эмма буквально прожигает ее взглядом, но Лупе все нипочем. Тогда Эмма решается.

– Госпожа, – начинает она, – зачем ты взяла меня сюда?

Она знает, что ее могут наказать за неправильные вопросы, однако Лупа велела ей пользоваться языком. Вот она и пользуется.

Лупа поворачивается к ней, какое-то время просто смотрит, потом улыбается и склоняется, гладя по щеке.

– Не забивай такими вопросами свою хорошенькую головку, – шепчет она. Придвигается ближе и оставляет на губах Эммы мягкий поцелуй с привкусом вина, потом смеется, играя бровями:

– Что скажешь насчет того, чтобы пойти и немного поиграть?

Эмма совершенно не хочет играть, но вряд ли, задавая вопрос, Лупа ждет на него отрицательный ответ. Поэтому Эмма, конечно же, широко улыбается.

– С радостью, госпожа.

Лупа берет ее за руку, и они снова идут по галерее как тогда, когда Эмма очутилась здесь впервые. Вот только сегодня она выглядит как самая настоящая римлянка, и ей чудится, что восковые маски семейных мертвецов взирают на нее более благосклонно, чем обычно.

– Как я ненавижу этот дом, – вдруг слышит она и понимает, что это говорит Лупа. Но хозяйка не останавливается и не оборачивается, так что Эмма не переспрашивает, не будучи уверена, что ей просто послышалось.

В спальне Лупа задергивает занавесь, тушит почти все лампы и быстро скидывает с себя одежду. Эмма медлит, боясь помять подарок и вызвать тем самым гнев хозяйки, но та торопит ее:

– Иди быстрее, что ты там встала?

Лупа достает из-под подушки искусственный фаллос, который, очевидно, давно уже ждет своей очереди. Эмма подавляет вздох и скидывает тунику, а следом и набедренную повязку вместе с нагрудной. Оставшись голой, она становится коленями на постель и протягивает руку, помня, что Лупа любит активность. Римлянка вздергивает брови.