Она хлопает в ладоши и нетерпеливо ждет, пока Эмма осторожно присматривается к красной тунике: длинной и красивой, совсем не такой, какие носят рабыни.

– Примерь же, ну, – кивает Лупа, и Эмме приходится выполнить эту просьбу. Лупа помогает ей, восхищенно оглядывает, затем отходит к зеркалу, спрятанному за занавесью, отдергивает ее и велит:

– Посмотри.

Эмма послушно подходит и замирает.

Это она?

На нее смотрит красивая девушка с чуть растрепанными светлыми волосами. Туника обнимает ее за плечи, складками мягко ложится на грудь, падает к коленям и струится ниже. Эмма не узнает себя. Никто в лудусе никогда не предлагал ей такого.

Лупа сзади обнимает ее и кладет подбородок на плечо.

– Видишь, какая ты у меня красавица? – воркует она.

Эмма не может понять, зачем римлянке это нужно. Почему она так возится с ней? Она для нее просто новая игрушка? Кукла, которой можно покупать наряды, а по ночам заниматься с ней разными плотскими делами?

– Спасибо, госпожа, – размыкает сухие губы Эмма и почти не удивляется тому, как хрипло звучит ее голос.

Интересно, что сказала бы Регина, увидь ее сейчас… Похожа ли она на римлянку? Похожа ли она на свободного человека?

Лупа разворачивает ее лицом к себе, захватывает ладонями щеки и целует: почти целомудренно, почти пристойно. А когда разъединяет губы, выдыхает вдохновленно:

– Сегодня ужин. Сулла соберет нескольких своих друзей. Я хочу, чтобы ты присутствовала. Я сделаю тебе прическу и подберу обувь.

Она проводит большим пальцем по губам Эммы, словно стирая следы от собственного поцелуя.

– Мне всегда хотелось посадить кого-то рядом с собой, – смеется она. – Кого-то, кто будет раздражать моего муженька. И ты отлично справишься с этой ролью.

Эмме не хотелось бы раздражать хозяина дома, но она не перечит. И она почти рада, что Лупа одела ее вместо того, чтобы раздеть.

Почти.

Эмма думает: правильно ли это – испытывать к Лупе что-то помимо нежелания спать с ней? Лупа не нравится ей – внешне. Она не любит ее. И все же… Она кончает под ней. Наверное, это должно что-то значить.

Эмма упорно обдумывает эту мысль, пока Лупа расчесывает ее, укладывая волосы.

Эмма хотела бы кончать с Региной и только с ней. Ей кажется неправильным, что тело ее реагирует таким образом, и все же она понимает, что это всего лишь следствие умелого раздражения. Она не подключает к этому сердце. Она просто плывет по течению. И извлекает из потоков воды хоть какую-то пользу. И все же, все же… Это проклятый стыд никак не покинет голову! Может, родись Эмма рабыней, она бы по-другому воспринимала все то, что творится с ней. Но она просто не понимает, как может считаться чем-то правильным, когда ты любишь одного человека, а спишь с другим!

Она устала от своего стыда. И ничего не может с этим поделать. Он просто приходит и все тут. Это не поддается контролю – не физическому, конечно, физически она давно делает то, что ей велят. Но как обуздать собственную голову?

Она настолько увлекается своими мыслями, что не слышит, как Лупа зовет ее, и приходит в себя только тогда, когда ее больно дергают за волосы.

– Прости, госпожа, – торопливо отзывается Эмма.

Лупа фыркает, обходит ее кругом и, остановившись, скрещивает руки на груди.

– Хочу знать, о чем ты думала, – заявляет она, вонзив в Эмму пристальный взгляд зеленых глаз. Она смотрит сверху, поскольку Эмма сидит на низенькой скамье, и это давит еще больше.

Эмма не уверена, что лишние откровения принесут ей счастье. И она пытается увернуться.

– Ни о чем, госпожа.

Лупа, склонившись, хватает ее за подбородок и больно сжимает пальцы.

– Я не велела тебе лгать, – с угрозой произносит она. Ее прищуренные глаза практически обжигают злым взглядом.

Эмма сжимается и выпаливает прежде, чем успевает подумать:

– Госпожа, я всего лишь размышляла, можно ли любить одного человека, а спать с другим!

Взгляд Лупы мгновенно добреет. Что уж она там и как поняла, неизвестно, но она отпускает Эмму и гладит ее по голове.

– Ах, моя малышка, ну я ведь совершенно не люблю Суллу!

Эмма вовремя прикусывает язык, когда осознает, что не стоит упоминать Регину и свое к ней отношение. Лупа хочет рассказать про Суллу? Пусть рассказывает.

– Правда, госпожа? – подпускает она в свой голос робости. – А я думала…

Она делает паузу, мучительно пытаясь покраснеть. Выходит или нет, неизвестно, потому что Лупа заслоняет собой зеркало и закатывает глаза, вздыхая:

– Не думай, это не твоя задача.

Она отходит в сторону и принимается рыться в шкатулке со своими драгоценностями. Выуживает оттуда жемчужное ожерелье – к счастью, не то, что помнит Эмма – и прикладывает его сначала к своей шее, а потом к шее Эммы. Результат ей не нравится ни один, ни второй, она с раздражением швыряет украшение обратно и с таким же раздражением выдает:

– Никогда не путай любовь и тело.

Она поворачивается к притихшей Эмме, взметнув подол туники, и продолжает:

– Плоть – это всего лишь плоть. Она приносит радость даже тогда, когда пусто сердце. Нет ничего постыдного в том, чтобы радоваться жизни и всем ее проявлениям: они дарованы нам богами, кто мы такие, чтобы от них отказываться?

Непонятно, ждет ли она от Эммы какого-то ответа или нет, но Эмма предпочитает промолчать. А Лупа, чуть подумав, подходит к ней и, склонившись, обнимает за плечи.

– Или, может быть, ты любишь кого-то, моя малышка? – ласково шепчет она Эмме на ухо. От этого шепота по телу Эмму проносится дрожь, и она не успевает ее скрыть.

Лупа торжествующе смеется и целует ее в шею, не разжимая рук.

– Ты можешь любить, кого хочешь, Эмма, – шепчет она. – Но иметь тебя буду я. Смиришься ты с этим или нет.

Губами она захватывает губы Эммы, отгибая ей назад голову, и язык ее горячий и почему-то сладкий, будто она только что пила мед. Эмма невольно отвечает ей, не в состоянии выбросить из головы услышанное. Лупа отпускает ее несколько вдохов спустя и доверительно сообщает, выпрямляясь и поправляя волосы:

– На твоем бы месте я жила и радовалась тому, что твое тело может испытать удовольствие. Поверь мне, не все женщины на это способны.

Она подмигивает Эмме и снова принимается рыться в шкатулке с драгоценностями. А Эмма сидит и перебирает ее слова так, словно они тоже – драгоценности.

Иметь ее будет Лупа.

Смирится она с этим или нет.

Когда Лупа ведет ее в атриум, где установлены несколько триклиниев, Эмма с удивлением видит выстроившихся неподалеку от входа домашних слуг, среди которых есть и Лилит. В воздухе витает какое-то необъяснимое напряжение, однако Эмма видит, что рабы тихонько переговариваются с собой и замолкают только тогда, когда в атриум входит Сулла. Он в домашней тунике и выглядит довольно расслабленным. При виде Лупы он расплывается в улыбке, потом вдруг начинает хмуриться, переведя взгляд на Эмму.

– Это что? – резко спрашивает он. – Почему она так одета?

А Эмму больше волнует плеть, которую он держит в правой руке. Она мгновенно вспоминает все те слухи, которые, оказывается, вовсе и не слухи, пусть даже Лилит уже и говорила об этом. Эмма не успевает представить, как плеть охаживает ее плечи, как Лупа рявкает громко:

– Она – моя! – и Сулла, этот большой, даже немного грузный, мужчина с суровым взглядом, поникает и отходит в сторону. Плетка безвольно повисает в его руке.

Эмма в растерянности смотрит на хозяйку, на губах которой сверкает довольная улыбка. Лупа приобнимает Эмму за талию и притягивает к себе.

– Остальных – пусть, – бормочет она, утыкаясь носом в сгиб между плечом и шеей Эммы, и повторяет: – А ты – моя.

Эмма страшится увидеть в глазах других рабов презрение и ненависть, но ничего такого нет. Да и Сулла никого не заставляет опуститься на колени и приспустить одежды. Он проходит за спинами рабов и методично бьет каждого по одному разу по плечам – причем, не очень сильно. Эмме даже кажется, что Элию плетка и вовсе не касается, хлестнув по воздуху.