Нежная улыбка касается ее губ. Эмма садится, взглядом ища одежду. Хочется умыться, но кувшина с водой поблизости не наблюдается. Придется снова идти в купальню.

По пути туда Эмму одолевают тучи мыслей, и почти от всех она избавляется легко. Кроме тех, что о вчерашнем. Хочет она или нет, но Пробус еще долго будет с ней. И, наверное, во снах тоже. Эмма мрачнеет, когда понимает, что безмерно ее желание узнать, как там Регина, как Робин, не понял ли кто, что именно совершилось под покровом темноты.

Эмма заходит в ту же самую купальню, в которой была раньше, и садится на корточки, быстро омывая лицо. Оно горит, будто в огне. Так странно.

Когда она окончательно привыкнет к тому, что делает с Лупой? Всякий раз находится что-то, что повергает ее если не в панику, то в крайнее смущение. Это неправильно.

Эмма обещает себе, что прекратит стесняться. Это ограничивает только ее и никак не влияет на Лупу. Так есть ли в том смысл?

В галерее тихо. Куда-то подевались все рабы. Сложно понять, день на дворе или вечер. В крыле Лупы почти нет окон, а те, что есть, завешаны тканью. Эмма подходит к окну и осторожно выглядывает в него.

Ночь. Темно. И ничего не слышно.

Эмма еще какое-то время всматривается в свободу, потом слышит позади шаги.

Элия – кажется, так ее зовут – тащит, согнувшись в три погибели огромную корзину с яблоками. Эмма тут же бросается на помощь. Девушка признательно смотрит на нее.

– Спасибо, – говорит она.

– Ага, – отвечает Эмма. – Куда нести-то?

Элия спохватывается и идет вперед, указывая путь. Время от времени она оборачивается, чтобы проверить Эмму, и смущенно улыбается, забавно морща нос. Эмма улыбается ей в ответ. И снова в голову приходит мысль: а Элия… Она с заговорщиками? Эмма тут же глядит на нее иначе. И удивляется тому, как можно захотеть рожать в рабстве. Или ее никто не спрашивал? Может, ее изнасиловали?

За время, которое они идут до кухни, Эмма успевает передумать десяток разных причин, пожалеть Элию и отругать ее за безрассудство – в мыслях, конечно же. А потом ошарашенно смотрит на Руфию, сходу подхватывающую ее за руку и заставляющую пробовать немыслимо вкусную похлебку, варящуюся в большом котелке.

– Любимое блюдо хозяйки, – кивает Элия и, отдуваясь, осторожно садится за стол. Эмма смотрит сначала на нее, потом на хлопочущую у котла Руфию, затем принимается разглядывать кухню.

Не поздновато ли для готовки? Впрочем, если Руфии не спится…

В лудусе все было не так. Никто не пустил бы ее пробовать хозяйскую еду, да и из личных рабов она знает только Регину. А здесь… Лупа сразу познакомила ее с ними. И спокойно отпустила гулять по дому, будто заранее знает, что Эмма никуда не денется. А если бы она вознамерилась сбежать?

– Сбежать? – удивляется Руфия, когда Эмма открыто спрашивает ее об этом, наплевав на последствия. – Зачем, деточка? Я уже старая, куда мне бежать? А Лупа – хорошая девочка, я ее вырастила, хочу и ее ребенка покачать.

– Я про себя, – смущается Эмма, чем вызывает смех у Элии. Та качает головой.

– Все не так просто, Эмма. Это в доме ты можешь ходить, где хочешь и когда хочешь. Снаружи, за воротами, тебя будут ждать. И тебе не понравится это ожидание.

Ее лицо мрачнеет, она кладет руки на свой живот.

Руфия поджимает губы и переводит тему, спрашивая:

– Эмма, ты гладиатор?

Эмма кивает, настораживаясь. Она ждет, что сейчас ее спросят, как же так получилось, что гладиатор стал подстилкой богатой римлянки, и готовится дать отпор.

– Как чудесно! – радуется старушка, не переставая помешивать похлебку большой ложкой. – С тех пор, как у нас появилась Лилит, мы знаем все городские новости! А теперь еще и ты!

Эмма немного расслабляется. Либо тут действительно никого не волнует, откуда и зачем она взялась, либо все давно привыкли, что Лупа тащит в дом всех, кто может удовлетворить ее.

– Мы и раньше все знали, – мягко возражает Элия. Руфия качает головой:

– Но не новости гладиаторов.

На это возразить нечего, и Элия разводит руками, с улыбкой глядя на Эмму. А той не по себе. Ей безумно нравится эта теплая атмосфера уюта, в которую она окунулась с головой, но какое-то странное чувство свербит внутри и заставляет волноваться. Слишком все… быстро, что ли. Слишком хорошо. Отправляясь сюда, Эмма не ждала подобного. Она думала, что попадет в подобие лудуса Ауруса. Что если все это – хорошая игра? Что если ее проверяют? Что если…

– А что, милая, – спрашивает Руфия, косясь на Эмму, – Лупа тебя для личных дел своих купила? Или нам в помощь?

– Бабуля! – одергивает старушку Элия.

Они родственники? Да вроде нет…

– Что такое-то? – ворчит Руфия, закатывая глаза. – Будто до этого такого не случалось! Ты, милая, не смущайся, – обращается она снова к Эмме. – Знаем мы, знаем, что хозяйка по женщинам сохнет больше. Ничего тут удивительного для нас нет.

Она хихикает в сторону. Элия продолжает укоризненно качать головой.

Эмма сидит, смущенная все равно, и не знает, стоит ли что-нибудь говорить. Впервые за все время кто-то, помимо Робина и Регины, обсуждает с ней такие вещи. И не стыдит, и не ругает, а просто дает понять, что все известно, и никого это не волнует. Словно все правильно.

Она прочищает горло перед тем, как все же ответить:

– Я… да. Для этого.

Вот и сказала. И ничего страшного. Просто… так есть. И будет ближайшее время. Наверное, стоит привыкнуть наконец.

– Ну, я так и решила, – степенно кивает Руфия. – Уж больно по-хозяйски тебя хозяйка обнимала, когда вы приехали.

Она все мешает и мешает похлебку, словно нельзя останавливаться в этом деле, и изредка подкидывает туда зелень да какой-то мелкий сероватый порошок, потом пробует бульон, удовлетворенно кряхтит и продолжает мешать.

– Слушай, – шепчет Элия, перегнувшись к Эмме, и та невольно склоняется к ней, – бабуля не со зла все это. Мы просто действительно привыкли. Лупа любит женщин, а Сулла – мужчин.

Последнее для Эммы новость, и, хоть и не очень важная, но достаточно удивительная. Зачем же они тогда живут вместе?

Элия понимает ее вопросительный взгляд без слов.

– Сулла потерял все свои деньги на одной из войн, – вздыхает она, поглаживая свой живот. – А отец Лупы как раз искал, за кого бы ее выдать замуж. Сулла к тому времени уже в хорошем звании был, известный. Он посватался, и вот…

– Он тогда и помоложе был, – ворчливо встревает Руфия. – И покрасивше. Да и характер не такой поганый.

Она сплевывает в сторону, бормоча что-то себе под нос, и щурится, приглядываясь к похлебке.

Эмма думает: надо же, как интересно. Вернее, ее мало это волнует. Конечно, было понятно, что между Суллой и Лупой особой любви нет, но Эмма всегда считала, что это Лупа выскочила замуж за богатого старика. А тут получается наоборот. И, видимо, поэтому Сулла разрешает ей делать все, что захочется. Впрочем… Разве в Риме после свадьбы деньги жены не переходят мужу?

У Эммы вдруг громко – особенно громко в момент тишины – урчит живот. Она быстро накрывает его ладонями, словно это поможет, а Элия подвигает ей корзинку с булочками, одна из которых уже перепала Эмме некоторое время назад.

– Ешь, – добродушно говорит девушка. – Руфия еще настряпает.

– А как же! – откликается старушка. – Я люблю стряпать, было бы для кого! Хозяина нет вечно, да и Лупа все куда-то уходит. Может, с тобой хоть дома задержится.

Она смеется, от смеха ее объемный живот колыхается, Эмма смотрит на него и не верит, что еще утром была в лудусе, где не с кем перемолвиться добрым словом, где никто не пошутит просто так, где все заняты только собой. Она бы никогда не подумала, что здесь, в доме Лупы, ей понравится больше. Но ведь если бы она сразу попала сюда, то не познакомилась бы с Региной…

Эмма берет одну булочку и принимается ее есть, вновь и вновь поражаясь тому, как легко, как просто она чувствует себя в этом чужом доме. После холода лудуса, после одиночества так приятно очутиться в компании людей, которые не скупятся на слова и смех. Регина остается единственной, ради кого Эмма хочет вернуться к Аурусу.