Эмма все же засыпает. Она хочет, чтобы Регина пришла к ней, но приходит Лупа, и в первый момент это кажется таким реальным, что Эмма ощущает настоящую усталость. Но потом Лупа снимает тунику, и оказывается, что между ног у нее болтается член. Настоящий. Не пристегиваемый. Полувставший.

– Тебе нравится? – спрашивает Лупа, берясь за него правой рукой и принимаясь поглаживать. Эмма смотрит на это и не может найти в себе ничего, кроме отвращения. Но разве ей не нужно смириться? Разве не в этом она убеждала себя так долго, так рьяно?

Почему она не может встать? Или просто пошевелиться?

Член наливается кровью и выглядит большим. Лупа забирается на постель и на четвереньках ползет к Эмме, ухмыляясь. Эмма обреченно закрывает глаза, открывая их снова тогда, когда что-то теплое касается живота. И кричит от ужаса, потому что видит Пробуса прямо над собой.

– Что случилось, милая? – продолжая ухмыляться, спрашивает Пробус голосом Лупы. – Не хочешь меня?

Он пытается войти в нее, но Эмма, вдруг получившая возможность двигаться, отбивается всеми силами, и в какой-то момент царапает Пробусу шею, на которой почти сразу же вспухает безобразная, кровавая полоса. Прямо на глазах она становится шире, из нее толчками вытекает кровь. Эмма продолжает кричать и пытаться уползти, и сердце у нее чуть не останавливается, когда голова Пробуса сваливается с плеч и укатывается куда-то прочь. Тело тяжело валится на захлебнувшуюся криком Эмму, и она видит Регину, стоящую у постели. А потом вскакивает, просыпаясь, и долго пытается восстановить дыхание и унять дрожь.

Она одна в комнате. Нет ни Пробуса, ни Лупы, ни Регины. И все же Эмма какое-то время боится спускать ноги на пол, словно обязательно коснется ими отвалившейся головы.

Кошмар преследует ее довольно долго. Она успевает встать, обуться, выйти из комнаты и направиться куда глаза глядят, лишь бы подальше от того места, где, чудится, все следят за ней мертвые глаза Пробуса. Безумно хочется обернуться, но Эмма крепится и сжимает кулаки, облегченно выдыхая только тогда, когда за поворотом сталкивается с Руфией, несущей на деревянном подносе горку сдобных булочек, от которых поднимается чудесный аромат. Эмма невольно втягивает его в себя, а Руфия, заметив это, добродушно предлагает:

– Возьми штучку, милая.

Эмма, которой в лудусе у Ауруса никто никогда такого не предлагал, колеблется.

– Разве можно? – негромко спрашивает она. Руфия удивленно вздергивает брови.

– Конечно, девочка, кто же против? Бери-бери, наверняка есть хочешь!

Она буквально толкает Эмму подносом, и та, все еще колеблясь, берет одну булочку. Рот моментально наполняется слюной, такая булочка мягкая и горячая. Все страхи и кошмары с дурными воспоминаниями уходят прочь, едва Эмма впивается зубами в сдобное тесто.

Руфия довольно улыбается.

– Приходи потом ко мне на кухню, – приглашает она. – Я приготовлю что-нибудь вкусное.

Она уходит, а Эмма торопливо доедает булочку. Она не боится, что ее отнимут, но почему-то кажется правильным поторопиться. И вовремя: едва она проглатывает последний кусочек, как слышит голос Лупы:

– Ты уже проснулась?

Римлянка не слишком довольна, судя по ее лицу, и Эмма торопится оправдаться:

– Я подумала, что мне нужно вымыться, госпожа, к твоему приходу, но не нашла купальню.

Лупа одобрительно улыбается.

– Вот умница! – восклицает она и, стремительно подойдя ближе, обнимает Эмму за шею и целует в губы, ничуть не смущаясь проходящего мимо раба. Зато смущается Эмма и едва удерживает себя от того, чтобы выбраться из объятий. Лупа пристально осматривает ее и приглаживает выбившиеся из косы волосы.

– Расплети их, – говорит она. – И вымой. Но не суши. Приди так.

Она отпускает Эмму. Та давит облегченный выдох и спрашивает:

– В какой стороне купальня, госпожа?

– Там, – указывает Лупа за свою спину. – Воспользуйся ближней. И побыстрее. Я буду ждать.

Она уходит, оставляя за собой тяжелый, густой, сладкий аромат, а Эмма торопливо идет на поиски купальни. Та, к счастью, находится быстро, и рабыня, сидящая там, с готовностью помогает Эмме привести себя в порядок и удалить отросшие волосы на теле. Эмму уже не смущает, что кто-то трогает ее в запретных местах, она научилась отстраняться от этих эмоций и теперь думает, чем станет заниматься здесь. Только ублажать Лупу? Она сойдет с ума. Помнится, римлянка обещала ей прогулки, но можно ли будет еще тренироваться? Эмме хочется вернуться однажды на арену, да и когда состоится восстание, надо будет удержать меч в руках, а не забыть о том, как это делается.

Коридоры в доме Суллы не так запутаны, как у Ауруса, и Эмма легко находит обратную дорогу. Лупа уже ждет ее: она лежит на постели абсолютно обнаженная, рядом с ней стоит миска, доверху наполненная клубникой. Но ведь не сезон! При взгляде на ягоду рот Эммы наполняется слюной. Она торопливо сглатывает. Лупа смеется и жестом подзывает ее подойти.

– Хочешь ягодку? – игриво спрашивает она.

– Хочу, госпожа, – Эмма не думает, что надо это скрывать.

Лупа широко улыбается.

– Тогда раздевайся.

Она откидывается на подушки.

Эмме практически нечего снимать, под туникой у нее ничего нет. Она стягивает ее и роняет на пол, немного смущаясь от жадного взгляда Лупы, потом забирается на постель и замирает на краю, ожидая указаний.

– Ложись рядом, – командует Лупа, убирая миску с клубникой.

Эмма ложится, вытягиваясь.

Сердце отчего-то стучит сильнее, чем обычно.

На ум приходит жемчуг, с которым Лупа развлекалась в прошлый раз. Сейчас Эмма, конечно, уже знает, что в этом нет ничего особенного, но повторять такое ей бы не хотелось. Во всяком случае, не с Лупой.

Между ног вдруг становится горячо, когда на ум приходит Регина. Эмма, ничего не испытавшая при мысли о жемчуге и Лупе, вдруг понимает, что все то же самое, но с Региной, вызывает у нее бурю эмоций. И желаний. Она невольно ерзает, и Лупа это замечает. Она берет двумя пальцами самую крупную ягоду и велит:

– Раздвинь ноги. Да пошире.

Эмма раздвигает, не понимая, почему ей не предлагают открыть рот, и моментально краснеет, когда Лупа, склонившись, ведет ягодой ей между ног: аккуратно, медленно, сверху вниз и обратно. И снова вниз, чуть окуная ягоду в Эмму. Велик соблазн немедленно сжаться, но Эмма понимает, что вряд ли это обернется чем-то хорошим: она просто раздавит клубнику. От того, что происходит, ей стыдно и жарко, но щеки принимаются гореть еще сильнее, когда Лупа, переместившись повыше, подносит ягоду ей к губам.

– Ешь, – нежно произносит она.

Эмма покорно принимает ягоду на язык, надеясь, что избегнет тошноты. К удивлению, ничего, кроме клубники, не чувствуется, и можно спокойно прожевать и проглотить. Впрочем, больше таких изысков не надо, и Эмма тянется к Лупе, чтобы проявить так любимую ею активность, однако римлянка опрокидывает ее обратно на спину.

– Сама съела, а меня решила обделить?

Она смеется и берет вторую ягоду, проделывая с ней ровно все то же самое, вот только теперь отправляет ее в собственный рот. И весело смеется, глядя на красное, пышущее жаром, лицо Эммы.

– Обожаю клубнику, – томно заявляет она и склоняется над Эммой, гладя ладонью ее левую грудь. – И тебя. Вы обе такие вкусные!

Она снова смеется. У ее поцелуя, следующего за смехом, привкус клубники и ничего больше, и это так радует Эмму, что она отвечает со всей возможной страстью, что только может найти в себе. Страсть ее крепится на мыслях о Регине, но Лупа присваивает ее себе, и если это поможет Эмме в дальнейшем, она готова пользоваться таким стечением обстоятельств. Если бы еще избавиться от звуков и запахов, оставить только ощущения, представить, что все это происходит с Региной, что это она сейчас ласкает губами соски, что это она, извиваясь, трется о ногу Эммы, впиваясь ногтями в плечи и оставляя болезненные следы. Что это она, получив свое удовольствие, падает на Эмму, придавливая ее к постели, и бормочет что-то невнятное, пытаясь восстановить дыхание. Эмме даже жаль, что ее собственное удовольствие продолжает давить в паху и пульсировать, доставляя неудобства. Но никто не предлагал ей выпустить его на волю.