Эмме становится нехорошо. Она садится на землю, прямо возле Пробуса, и зачем-то представляет себе то, что вот-вот произойдет.

Губы пересыхают от волнения.

– Их же утром пойдут кормить, – шепчет она. – А они будут не голодные… Заподозрят.

– Нет, – цедит Робин. – Мэриан их кормит. Я схожу вместо нее.

Ох, Один…

Эмма собирается с силами и приносит топор, пока Робин аккуратно разворачивает тело и не отшвыривает покрывало прочь, а складывает его. В предутреннем сумраке плохо видно, однако Эмма замечает, что руки у Робина уже все в крови. Она сглатывает, передавая ему топор. Робин укладывает Пробуса на живот, снимает с него обувь и одежду. Эмма смотрит на беззащитное голое тело и не может поверить в то, что происходит. В голове гудит. Неужели это она, здесь и сейчас? Неужели она разговаривала с Пробусом еще недавно? Как же так… Как так получилось?

Робин раздвигает ноги Пробуса как можно дальше друг от друга и примеривается топором. Эмма зажмуривается, но забывает закрыть уши, и звук лезвия, входящего в плоть, вызывает у нее тошноту. Она зажимает рот ладонью и зачем-то открывает глаза как раз в тот момент, когда Робин выдергивает топор из Пробуса, и тот выходит с отвратительным чавкающим звуком. На нем остаются кровавые ошметки мяса. Эмма не понимает, как ей удается удерживать внутри себя все то, что стремится выбраться наружу, но сидит и не шевелится, пока Робин методично продолжает рубить мертвое тело на куски. Разобравшись с ногами, он переходит к рукам, управляется с ними немного быстрее. И все это молча. Молчит он, молчит Эмма. Молчат псы, вышедшие из будок и улегшиеся возле решетки: почуяли мясо и ждут, когда им его кинут. Десять здоровых, голодных псин. Они не оставят ничего.

Робин выдыхает, ставит ногу на спину Пробуса – Эмма зачем-то продолжает называть его по имени – и, замахнувшись, одним точным ударом отрубает голову. Она отпрыгивает в сторону Эммы и катится к ней. Эмма, замерев, смотрит и не может заставить себя подняться и отойти. Голова подкатывается и глядит на Эмму в ответ распахнутыми глазами да раззявленным окровавленным ртом. Позади раздается нетерпеливый скулеж: кто-то из псов не выдерживает. Их и так-то кормят реже, чем обычных, а тут еще и дразнят.

Робин откладывает топор, поднимает с земли обе отрубленных руки и перекидывает через решетку. Эмме не нужно оборачиваться, чтобы понимать, что сейчас происходит, она догадывается и по начавшейся возне.

Голодные собаки делят Пробуса. Жрут его тело.

Глотают то, что от него осталось.

Эмма отупевает от происходящего, потому что, наверное, это единственный способ не сорваться в бег, не попытаться укрыться от этого ужаса. Это ведь действительно ужас… Но эмоции в Эмме притупились. Ей хочется спать. Вместо этого она продолжает сидеть на холодной земле и смотреть, как Робин разделывает останки. Он разрубает туловище на несколько крупных частей и кидает их собакам вместе с ногами. Остается голова, все еще пялящаяся на Эмму невидящими глазами. Робин подхватывает ее и заворачивает в покрывало, которое до этого так бережно складывал. Затем кладет топор и садится рядом с Эммой, спиной к урчащим собакам, грызущим кости и мясо.

Какое-то время они сидят молча, и никто из них не боится, что сейчас придет стража и все поймет. Эмме даже начинает казаться, что она хочет этого. Хочет, чтобы ее наказали. Она виновата. Она должна ответить. Пробус был ни при чем.

– Такой тихий парень был, – вдруг заговаривает Робин, не глядя на Эмму.

Та отрешенно кивает.

– Да.

Тихий. Мирный. Добрый.

Честный.

Робин косится на нее.

– Как ты оказалась там?

Эмма не знает, что ответить. К счастью, в этот момент раздается голос Регины:

– Она приходила ко мне, но Пробус опередил.

Она выходит из сплетения теней, тихая, стройная, спокойная, и ставит к ногам Робина кувшин. На согнутой руке ее висит полотенце. Эмма берет кувшин и льет на подставленные руки Робина. Пока он пытается их оттереть, Регина продолжает:

– Он узнал про нас с Эммой и требовал плату за свое молчание.

Эмма вздрагивает и прикусывает губу, надеясь, что Робину будет незаметна ее дрожь.

Как ловко лжет Регина… Как умело притворяется спокойной… Или внутри нее бушуют бури, а она просто не дает им выбраться наружу? Эмма хочет знать, убивала ли Регина раньше, но не знает, как спросить. И надо ли спрашивать? Это ничего не изменит. И никого не вернет к жизни.

Робин берет полотенце и тщательно вытирает пальцы, оставляя на ткани бурые следы.

– Я говорил, что это плохо кончится, – мрачно произносит он, ни на кого не смотря. Эмма поднимает голову, чтобы встретиться с Региной взглядом. Кажется, ту не удивляет, что Робин в курсе. В самом деле, чему уж теперь удивляться…

Эмма чувствует себя так, будто из нее высосали все эмоции. Внутри – одна чернота и пустота, в которую так заманчиво упасть.

Они убили человека.

И расчленили его.

И скормили собакам, которые еще продолжают глодать кости. Эмма оборачивается, преодолевая содрогание, чтобы убедиться, что не осталось ничего человеческого в том, что вырывают друг у друга псы.

Она ведь целовала его. Еще утром.

Ее снова начинает тошнить.

– Робин, спасибо тебе, – слышит она, а сама не может выдавить из себя ни звука. Будто вмиг забыла, как говорить на римском.

– Идите, – говорит им Робин. – Я еще посижу. Надо убедиться, что собаки все дожрут. И что-то придумать с головой.

Все втроем они косятся на завернутую в покрывало голову. Потом Регина кивает.

– Конечно.

Она отчего-то не двигается с места, и Эмма запоздало понимает, что ее ждут. Все еще не в состоянии ничего сказать, она поднимается, чувствуя, как земля будто уходит из-под ног. Регина споро подхватывает ее под руку и встревоженно спрашивает:

– Что случилось?

Что случилось?

С губы Эммы срывается невольный смешок. Регина понимает все и умолкает.

– Идите, – настойчиво повторяет Робин. – Вам не стоит здесь оставаться.

Эмма вяло думает, что не сможет его отблагодарить. Никогда. И ничем.

Она думала, что здесь у нее нет друзей. Как же она ошиблась…

Они с Региной возвращаются в домус, все еще тихий, но уже начинающий потихоньку шевелиться. Регина сворачивает полотенце так, чтобы не было видно кровавых разводов. Эмма несет пустой кувшин. Навстречу им то и дело попадаются рабы. Они кланяются Регине и молча проходят мимо. Уже возле комнаты Регина забирает у Эммы кувшин и велит:

– Ступай к себе. Тебя не должны тут видеть.

Она звучит настойчиво. Ей хочется подчиниться. Хочется, чтобы она решила проблемы. Но разве она уже это не сделала?

– Уже видели, – вяло возражает Эмма. Она топчется у порога, понимая, что не в состоянии идти обратно, в лудус.

Одна.

Она боится, что дурные мысли разорвут ее на части.

Будто Пробуса.

Регина осматривается, хватает Эмму за руку и буквально втаскивает ее в комнату. Там темно, лампы не горят, и только из окна пробивается робкий утренний свет.

– Послушай, Эмма, – Регина становится точно перед Эммой: еще полшага – и они столкнутся. – У нас большие неприятности. Ты ведь не хочешь, чтобы они стали еще больше?

Она ставит прямо на пол кувшин, кладет рядом полотенце и снова разгибается. Эмма знает, что Регина смотрит прямо на нее, но не может разглядеть глаза. Слишком темно.

– Не хочу, – соглашается Эмма.

– Тогда иди к себе. И Кора, и то, что тебя продали… Это мелочи по сравнению с тем, что мы сделали сегодня.

Регина напоминает о продаже, и Эмма шумно выдыхает, отступая назад и вжимаясь затылком в дверной косяк.

– Мы соврали Робину.

Почему это волнует ее? Они просто огородили его от чужой тайны.

Просто спасли себя от лишних вопросов.

Просто…

– Да.

– А если он усомнится?

– Он уже не усомнился. Эмма, уходи. Скоро рассвет.

– Я не могу, – внезапно жалобно отзывается она. – У меня внутри…

Она не знает, что у нее внутри.