К счастью, хотя бы от Лупы ничего не слышно.

С Робином удается перемолвиться словечком время от времени, обычно во время тренировок, на которые он начал сбегать, чтобы побыть вдали от семьи. Все-таки долгие годы разлуки приучили его к одиночеству. Эмма видит, что и гулять он ходит теперь только вместе с Роландом и Мэриан, и усмехается, качая головой. Из одного ярма – в другое. Она искренне надеется, что все уляжется рано или поздно, но пока что она одна в лудусе, и это сводит ее с ума. Остальные гладиаторы охотно поддерживают разговор, однако редко когда заговорят первыми. Они не сторонятся Эммы, как можно подумать, но и дружить с ней не спешат. Будто она стоит на крошечном островке, отделенном от большой суши узкой полоской воды: ее можно перепрыгнуть или переплыть, но никто не спешит замочить ноги.

Эмме тоскливо. И от этого злость только набирает обороты. Она пытается вымещать ее на столбе при тренировках или на Лилит, когда та приходит, но получается плохо. Лилит, конечно, все замечает.

– Что тебя снедает? – спрашивает она как-то. Они с Эммой лежат в бассейне, наслаждаясь теплой водой. Эмма, наконец, перестала стесняться и теперь радуется возможности лишний раз побыть с Лилит: та, по крайней мере, на островок перебирается без проблем.

– Дис, – вдруг вспоминает Эмма, хотя давно не думала о чудаковатом богатее. – Кто он?

Она пристально смотрит на Лилит, надеясь уловить в выражении ее глаз хоть какой-то намек на ложь, но либо Лилит не врет, либо делает это слишком хорошо.

– Дис? Я не знаю такого. Это римлянин? Или раб?

Лилит кажется искренне заинтересованной, а вот Эмма моментально разочаровывается и откидывается на бортик бассейна, раскладывая по нему руки.

– Так, – бурчит она, – один мужчина.

Значит, он не имеет отношения к сопротивлению.

А жаль.

А может, среди заговорщиков он скрывает свое имя?

Ни Белла, ни Лилит не спешат сообщать Эмме, кто по-настоящему стоит во главе рабов. Эмма не настаивает, хоть ей и хочется знать. Возможно, это кто-то знакомый? И она смогла бы уже сейчас взглянуть на него по-другому?

Иногда она думает, кто это мог бы быть.

Свой или чужой? Римлянин или раб? Или все же гладиатор, пусть Лилит и говорила, что кроме нее, нет никого, кто согласился бы на такое?

Эмма продолжает потихоньку выспрашивать у своих товарищей их отношение к возможному побегу. Приходится делать это медленно и тщательно подбирать момент, потому что всякое может случиться. Аурусу доносят – и делают это свои же, Эмма знает точно. Только пока не может вычислить, кто именно этим грешит.

В дверях на мгновение появляется Регина, и Эмма вскидывается ей навстречу, но рабыня почти сразу уходит. Эмма с досадой бьет кулаком по каменному полу, отбивает руку, испускает раздраженный вопль и закрывает глаза, утыкаясь лбом в прохладную каменную кладку. А потом слышит сочувствующее:

– Ты так и не поговорила с Региной?

Эмма оборачивается.

Во взгляде Лилит – одно сплошное понимание. И Эмма невольно радуется, что не приходится объяснять, что к чему.

– Она не хочет разговаривать. Она… себе на уме.

Всплывают слова-предупреждения Робина о том, что не надо бегать за Региной. Что она все равно будет поступать только так, как нужно ей. Эмма не согласна с таким положением вещей, и ей не нравится, что Робин был прав. Может, поэтому она тоже злится: уже трудно расцепить вертящийся клубок на отдельные нити. Все внутри слиплось, сварилось, соединилось, и хочется только выплюнуть эту злость наружу. Как жаль, что никто не стремится провести игры! Эмма бы там развернулась.

Лилит еще какое-то время смотрит на Эмму, и улыбка трогает ее губы.

– Знаешь, – задумчиво говорит она, отводя взгляд в сторону, – иногда женщины говорят «нет», но на самом деле это значит «да».

Она умолкает и молчит до самого своего ухода из лудуса, лишь сказав, что придет снова через пару дней, а Эмма остается обдумывать то, что услышала. Неужели Регина действительно хочет…

Эмма сидит у себя в комнате до самого вечера и пытается уложить в голове услышанное, увиденное и прочувствованное.

Регина тянется к ней – когда не пытается показать, что ей все равно.

Она отвечает на поцелуи, и тяжело дышит, и не сбегает временами, и ставит свои условия – она заинтересована во всем этом, Эмма не могла себе такое придумать.

Один привычно помалкивает, когда Эмма обращается к нему за советом. Ну да, что он может знать о любви! С другой стороны, ведь любовь – это тоже битва. Во всяком случае, Эмма ощущает, что проигрывает всякий раз, как сталкивается с Региной взглядами.

Темнеет. Гладиаторы расходятся по своим комнатам. А Эмма все сидит за задернутой занавесью и рассеянно прислушивается к затихающим звукам. Кто-то кашляет: сильно, надрывно, потом затихает. Справа смачно зевает Галл. Эмма закрывает глаза и ждет.

Она все для себя решила. Ей хочется, чтобы Лилит оказалась права, но как это понять, пока не проверишь?

Она проверит.

Сегодня.

Внутри ворочается ком злости – все медленнее и медленнее. Его заменяют собой предвкушение и вера в собственные силы.

Руки Эммы покоятся на коленях, она открывает глаза и смотрит на свои пальцы и ладони. Неспешно сжимает их и разжимает. Наблюдает, как бегают под кожей тонкие синие паутинки, как шевелятся сбитые костяшки.

Снаружи все тихо, но нужно подождать еще.

Эмма хочет, чтобы уснул не только лудус. А в домусе ложатся поздно.

Жаль, что клепсидра стоит на кухне.

С губ вдруг срывается резкий выдох, больше похожий на плач, и Эмма тут же зажимает рот руками.

Внутри нарастает волнение, заглушающее собой так и не родившееся спокойствие.

А если Лилит ошиблась? Если Регина не из таких женщин? Если ее «нет» это в самом деле «нет»?

Ловя себя на том, что уже не хочет никуда идти, Эмма порывисто поднимается и выходит из комнаты, стараясь ступать как можно тише.

Она потратила полдня на то, чтобы убедить себя в правильности решения.

Полдня!

Это слишком много.

Лудус спит. Эмма крадется по нему, будто вор, и сердце в груди стучит все сильнее, словно те барабаны, отзвуки которых то и дело преследуют ее: бум! Бум-бум! Бум!

Тренировочная арена пуста и тиха, погруженная в ночь. Луны нет, и это кажется хорошим знаком: трудно разглядеть Эмму, стремительно бегущую босыми ногами по холодному песку. Она не оглядывается и почти не прислушивается, задерживая дыхание, и выдыхает лишь тогда, когда оказывается в тени колонн на другой стороне арены. Прижавшись к колонне спиной, она на мгновение прикрывает глаза и прикладывает к груди ладонь, будто стремясь унять волнующееся сердце.

Никого нет рядом. Ни соглядатаев, ни припозднившихся рабов, ни хозяев. Эмма выжидает еще немного, чтобы быть уверенной, потом собирается и бежит дальше.

Дорога хорошо известна. И все эти повороты и закоулки кажутся бесконечными, а цель – невыразимо далекой. Но Эмма упорно идет вперед и знает, что не хочет разговаривать этой ночью.

Она хочет сделать Регину своей. А уж потом сказать ей все, что только можно – и нужно – будет сказать. Открыть все тайны. Предложить все и немного больше.

Эмма не знает, как вырвать Регину из лудуса, но твердо верит: она это сделает. Они здесь не останутся. Ей просто нужно немного чужой веры в себя.

Коридоры продолжают оставаться пустыми. Боги явно присматривают за происходящим и, быть может, даже одобряют его.

Занавесь перед комнатой Регины опущена, и Эмма невольно медлит перед тем, как осторожно отодвинуть ее и войти внутрь. Сомнения остаются позади.

Темно. Масляная лампа у зеркала едва светит, ее силы хватает лишь на то, чтобы обрисовать неясные черты спящей на кровати Регины. Она лежит на спине, чуть раскинувшись во сне, и не слышит, как Эмма подступает ближе и склоняется над ней.

Это опасно. То, что она собирается сделать. Она не знает, кто бродит ночами по коридорам домуса, кто захочет заглянуть сюда. Но и уйти теперь она не в силах.