Эмма выдыхает, запоздало молясь Одину. Он по-прежнему не оставляет свою дочь в беде!

По спине бежит тонкая и противная струйка пота. Только сейчас Эмма понимает, как близка была к гибели: быстрой и глупой. И она умерла бы одна… И Регина до конца жизни думала бы, что она изменяет ей с Лилит. Грустила бы она по ней? Или вздохнула бы с облегчением, избавившись от обузы?

Почти всех гладиаторов уводят, остается она сама и какая-то девушка, которую Эмма замечает только сейчас. У ее противницы длинные и кудрявые рыжие волосы, лицо в веснушках и упрямо сжатый рот. Она бросается в бой еще до приказа Ауруса и вертится, прыгает, крутится так, словно у нее вовсе нет костей. Ошарашенная быстротой происходящего, Эмма лишь успевает отбиваться, под конец все же пропуская удар: острие гладиуса впивается ей в бедро жалящим укусом. Не смертельно, но крайне неприятно. Аурус в тот же момент останавливает бой. Он явно раздосадован, а Эмма смотрит на ухмыляющуюся соперницу и думает, откуда она взялась. Почему их не выставляли друг против друга раньше? Кому она принадлежит?

Шанса узнать рыжеволосую поближе никто не дает, ее уводят почти сразу же, а невесть откуда взявшийся Студий прямо в атриуме промывает Эмме ногу и накладывает повязку.

– Не страшно, – бурчит он, не поднимая головы. Эмма и сама знает, что не страшно. Страшно другое. Кто и что теперь решит по ее поводу?

Она ведь хорошо сражается! И просто была не готова. Со всяким случается. Это не должно ни на чем отразиться.

Эмма знает, что это не оправдание. Что она должна сражаться хорошо всегда - это ее работа здесь. Единственная, которую она должна выполнять - и выполнять так, чтобы никто не смог придраться.

Раздражение вновь поднимает голову. Эмма глубоко дышит, старательно загоняя его внутрь. Получается плохо.

Студий оставляет ее в покое и уходит вместе с Августом, помогая ему нести мечи. В атриуме лишь Эмма и Дис с Аурусом, что-то обсуждающие между собой.

– Может быть, ты продашь мне ее? – вдруг живо и громко интересуется Дис. Он разглядывает Эмму – очень пристально, словно видит впервые, – потом резко оборачивается к Аурусу, явно возмущенному таким предложением.

Эмма ежится.

Продать?

Нога покалывает.

– Конечно, нет! – восклицает хозяин, взмахивая руками. – Эмма – один из лучших моих гладиаторов. Она не продается.

Будто товар обсуждают.

Эмма стоит, молчит и делает вид, что ничего не слышит. Ее давно уже не возмущают подобные разговоры. Привычка – страшная вещь. Так скоро человек может смириться с тем, что кто-то в состоянии его купить. Или продать. Или сделать что-то еще.

Эмма переступает с ноги на ногу, когда Дис громко смеется и говорит:

– Я дам столько серебра, сколько выдержит самая большая твоя повозка!

Сердце Эммы замирает, когда она видит, что Аурус колеблется. Ей уже почти хочется, чтобы хозяин согласился. Если все ее подозрения правда, тогда Дис обеспечит ей свободу.

Ей и Регине.

Но Аурус стоит на своем и уступать не собирается.

– Оракул предсказал ее мне! – гневно восклицает он. – Девушка, прибывшая с севера на корабле, принесет счастье и удачу тому, кто будет ею владеть! И ты думаешь, что я упущу ее?

Он смеется, вызывая своим смехом еще более сильное раздражение у Эммы.

Оракул предсказал… Но теперь понятно, что это не было четким указанием на кого-либо. Просто кому-то повезет, если какая-то девушка…

Эмма прикрывает глаза, уговаривая себя успокоиться. Но в голове так и крутится: Лилит, Регина, купальня, проигранный бой, Дис и его странные желания, Аурус и его нелепые предсказания…

– Она уже принесла тебе удачу, – слышит она сквозь раздражение голос Диса. – Ты встретил меня и столько серебра, сколько попросишь.

Он увеличивает цену, это и дураку понятно.

Эмма замирает в ожидании, не уверенная, что стоит молиться Одину.

– Почему не золото? – справедливо вопрошает Аурус.

Эмма приоткрывает один глаз.

Атриум темен и почти пуст. Масляные лампы чадят, курильни давно потухли. У дверей стоят два раба и два соглядатая, остальные разошлись. Дис и Аурус восседают на центральном триклинии и продолжают пить вино, обсуждая судьбу Эммы. Нога принимается болеть сильнее.

– Я предпочитаю серебро, – Дис запрокидывает голову в смехе.

Эмма видит взгляд Ауруса, устремленный гостю на горло. Он хотел бы его перерезать? Иначе зачем так смотрит?

– Нет, – наконец говорит Аурус. – И это мое последнее слово.

Эмма надеется, что Дис будет уговаривать, но тот легко пожимает плечами и поднимается, оправляя тунику.

– Твое слово последнее.

Он протягивает вставшему следом Аурусу руку, прощаясь. Потом поворачивается к Эмме. Та выпрямляется и напрягается.

– Не сходи со своего пути, Эмма, – безмятежно говорит Дис, глядя мимо нее. – Будущее все ближе. Оно ждет тебя. Не подведи.

Он допивает вино, отставляет кубок и уходит, не оборачиваясь. Эмма смотрит ему вслед, и раздраженная тоска разливается у нее в груди. Ну и что, что она там что-то себе надумала? Где подтверждения ее надумкам? Просто к уже случившемуся добавляется то, что так и не случилось.

– Ты его знаешь, Эмма? – вкрадчиво интересуется Аурус, подходя ближе. – Он уже что-то тебе предлагал?

Он щурит глаза.

Эмма сжимает губы. У нее нет желания рассказывать о том вечере в таверне.

– Говори! – вдруг орет Аурус, и она содрогается, будто боится, что его крик опрокинет ее наземь.

– Ничего такого, господин! – быстро отвечает она, пряча глаза. Аурус подбегает к ней и хватает за волосы, толкает на пол. Эмма больно ударяется коленями и сжимается: она еще не видела хозяина в таком гневе. Но что она сделала? Ведь это он пригласил Диса!

– Шлюха! – припечатывает Аурус, тяжело дыша, и Эмма обмирает от несправедливости брошенного слова. – Пошла по рукам за моей спиной?! С кем ты спишь еще, а?! Отвечай!

Эмма сжимается, боясь, что последует удар, но Аурус не бьет ее, продолжая кричать:

– Я хранил тебя, как мог, и так ты мне отплатила?! Такова твоя верность?! Скоро принесешь в подоле?!

Эмма застывает: на этот раз уже не от страха.

От негодования.

Он хранил ее? Он?! Сначала подложив под нее Регину, потом отдав Лупе, а следом – Галлу? От чего он хранит ее? От свободы выбора?

В горле клокочет совершенно неправильное желание плюнуть Аурусу в глаза, и римлянин почти позволяет Эмме осуществить его: снова хватает ее за волосы и отгибает ей голову назад, нависая разъяренно. Лицо его искажено и кажется слишком уродливым и старым.

– Что молчишь? – угрожающе спрашивает он.

В Эмме слишком много раздражения и гнева, чтобы адекватно оценить собственную глупость. И она, глядя прямо в глаза хозяину, четко выговаривает:

– Ласерта и Паэтус спят за твоей спиной.

Она даже не добавляет: «Господин».

И не жалеет об этом, краем сознания лишь понимая, что пожалеет позже, но сейчас ей безразлично.

Аурус обмякает в тот же миг и отпускает ее волосы. Морщины его разглаживаются, выражение глаз становится растерянным. Он пятится, но пройдя пару шагов, останавливается. Губы его снова сжимаются в тонкую полоску. Рабы и соглядатаи у дверей делают вид, что ничего не происходит.

Эмма осторожно выдыхает.

Он не знал? Или не ожидал услышать это от рабыни?

Она уже почти жалеет о своем поступке, но слово невозможно проглотить обратно. А потом слышит невероятное.

– Пять плетей, – хрипло говорит Аурус, поддергивая ворот туники, будто она мешает ему дышать.

Пять… плетей?

Эмма удивляется и страшится только в первый миг, почти сразу понимая: заслужила. В глазах хозяина – однозначно заслужила. Оговорила его детей при свидетелях, выставила на посмешище. И – всего пять плетей.

Он все еще относится к ней лучше, чем к кому бы то ни было. С оракулами не шутят.

Ей не страшно отчего-то. Может быть, в крови все еще кипят те эмоции, что заставили ее, наконец, выдать чужую тайну. Она не мешала ей спать по ночам, но Ласерта и Паэтус мешали ей жить.