Они не должны злиться друг на друга. Это глупо, потому что от них ничего не зависит. Они не выбирают себе партнеров.

Регина снова улыбается, на этот раз более естественно. Черты ее красивого лица смягчаются, она поправляет волосы, упавшие на щеку.

– Не будем об этом больше, Эмма, – просит она, и Эмма молча кивает.

Вряд ли можно было надеяться, что Лупа не попробовала Регину в свое время. Она ведь похотлива, а Регина так прекрасна…

Эти мысли снова вызывают в Эмме приступ ненужной ревности, и она мотает головой, пытаясь прогнать их. Капли воды летят во все стороны, попадают на Регину, та, вздрагивая, смахивает их со лба.

– Извини, – бормочет Эмма, глядя в сторону.

Что-то не ладится сегодня. Разговор не идет. Хочется вернуться к себе, а не сидеть здесь, рядом с Региной и говорить о других женщинах. Регине же, кажется, абсолютно все равно, уйдет Эмма или останется: она лениво болтает ногами в теплой воде и улыбается чему-то своему.

Перед тем, как уйти, Эмма все же спрашивает:

– А ты когда-нибудь хотела сбежать?

Сейчас ей очень хочется сказать Регине: «Я знаю. Я знаю, что ты связана с заговорщиками!» Что услышит она в ответ? Отрицания? Обвинения? Или Регина просто сбежит, а потом будет избегать Эмму всеми силами?

Регина молчит, подняв брови, а Эмма с оттенком любопытства разглядывает ее и думает: а ведь можно еще сказать, что она любит ее. Она выходит из воды, вытирается и надевает сначала набедренник, медля с нагрудной повязкой. Будто хочет теперь, чтобы кто-нибудь обратил внимание на ее грудь. Но Регина смотрит и словно не видит ее. Кажется, вопрос о побеге заставил ее что-то подозревать.

– Почему ты спрашиваешь, Эмма с северных гор? – наконец, размыкает она губы, и Эмма усмехается.

Да. Задело. Потому что снова появилась Эмма с северных гор.

Эмма не знает, зачем продолжает вести этот разговор. Может, все еще хочет отомстить Регине за ее злость, потому что и сама злится на Лупу, и на то, что было между ними, и на то, что их связало в итоге. Рим – один большой лупанарий!

Эмма присаживается рядом с Региной на корточки и мягко касается пальцами ее щеки. Ей хочется поцеловать ее, но совсем недавно она целовала Лупу, и понимание этого заставляет ее держаться на расстоянии.

Будто это тоже, как и Галл, может осквернить Регину.

– Я хочу сбежать, – доверительно сообщает Эмма, желая, чтобы Регина в то же мгновение рассказала ей все, и они вместе начали бы строить планы на будущее. Однако Регина упорно молчит, а затем осторожно и предупреждающе цедит:

– Если бы я все еще ненавидела тебя, я сдала бы тебя Аурусу. Следи за тем, что ты говоришь.

Карие глаза непонятно поблескивают.

Эмма все же целует ее – в щеку, очень нежно, – а потом пытливо спрашивает:

– А сейчас? Сейчас ведь ты не ненавидишь меня?

Сердце подсказывает, что это глупый вопрос – после всего, что было у них! – но разум твердит, что от Регины можно ожидать чего угодно.

Задумчивый взор Регины вновь обращается к ней.

– Я не ненавижу тебя, – вздыхает она и морщится, хоть и не стремится уклониться от ладони Эммы, все еще поглаживающей ее щеку. – Больше.

Эмма кивает.

– Значит, ненавидела раньше.

Это сильное слово. Такое же сильное, как «любовь», только рождено в самой мрачной и глухой из всех ночей. За что Регина могла ненавидеть? Что она такого сделала?

Когда Эмма все же спрашивает об этом, Регина качает головой, будто ей не хочется отвечать, однако Эмма настаивает, и в итоге слышит:

– Когда ты только появилась, ты принесла с собой дух свободы. Ты пропахла им насквозь. И мне была ненавистна мысль о том, что ты помнишь, какова она на вкус.

Регина умолкает, продолжая смотреть в глаза Эммы, и легкая улыбка трепещет на ее чувственных губах. Они сидят рядом какое-то время и не собираются расставаться, будто на их стороне – все время мира.

Эмма вдруг отчетливо понимает, что хотела сказать ей Регина.

Когда-то она тоже была свободна.

И ей никак не удается об этом забыть.

Комментарий к Диптих 16. Дельтион 2

В Древнем Риме патрицианки брали жемчуг с собой в постель, ведь он даровал покровительство богини любви.

___________________________

Продолжение - 2 февраля.

========== Диптих 17. Дельтион 1. Hic et nunc ==========

Hic et nunc

здесь и сейчас

Следующие несколько дней Эмма проводит спокойно. Никто не торопится опрокинуть ее на ложе или выставить против очередного соперника, чтобы потом под него же и подложить. Она спит, ест, пьет, тренируется и ходит на прогулки, время от времени сталкиваясь с Беллой, которая всякий раз первая заводит разговор, не обращая внимания на соглядатая. Впрочем, в основном Эмму сопровождает Пробус, так что особых проблем нет, если не считать его все возрастающий интерес. Он ни на что не намекает и ни на чем не настаивает, но Эмма затылком ощущает его внимательный взгляд. И всякий раз ей хочется сказать ему, что ее сердце несвободно, однако она опасается, что весть может разнестись, и вот уж тогда проблемы начнутся, это точно.

Но разве он не знает о Лилит?

– Аурус присматривается ко мне, – сообщает Белла в один из вечеров, хихикая. Она держит Эмму под руку и вместе с ней неспешно идет по темнеющей улице. Ее корзина почти пуста: после того, как хозяин лудуса выкупил у отца Беллы все возможные цветы, добрая слава разнеслась по всему Тускулу, и Белле теперь можно не работать, однако она все равно продолжает заниматься тем, что ей полюбилось.

Эмма хмурится.

– Присматривается? – повторяет она, обходя брошенный мешок из-под муки. – Это значит…

– В любовном плане, – перебивает ее Белла. Она осматривается, убеждается, что Пробус далеко и добавляет вполголоса:

– Я осторожна, если ты об этом. Я знаю, что он умный и хитрый, и ни о чем таком с ним не заговариваю, даже если он сам начинает разговор.

Эмма потрясенно делает вывод, что они с Аурусом виделись уже не раз, раз «заговариваю… начинает разговор…» Ведь хозяин, вроде бы, любит жену… Или здесь совсем не любовь?

Белла – симпатичная, молодая девушка, пышущая здоровьем. Эмма понимает, почему кому-то она могла понравиться. Но Аурус…

– Это опасно, – все же вздыхает она, и Белла сердито встряхивает волосами.

– Я же говорю, что осторожна! – она невольно повышает голос и тут же зажимает рот ладонью, смеясь и округляя глаза.

Эмма укоризненно качает головой. Белла подмигивает ей.

– А сама-то, сама! – восклицает она. – С Лилит-то!..

Эмма моментально смущается и запинается, едва не падая.

«Лилит – это совсем не то!» – хочется сказать ей, но она молчит. Пусть лучше все думают на Лилит. Не надо разубеждать. Это не в ее интересах.

Белла не спрашивает ничего о том, что Лилит велела Эмме узнать. Она болтает о своем, о девичьем, изредка перескакивая на темы, которые не должны быть доступны чужим ушам. Впрочем, рядом с ними никогда никого не бывает в такие моменты, так что можно не сильно опасаться.

Возвращаясь домой, Эмма думает о Белле и Аурусе и изумленно качает головой. Белла взяла с нее слово о молчании, и она, конечно, его сдержит, однако Белла и Аурус!… Они ведь такие разные… С другой стороны, оба свободны, что же им мешает? Рим – страна свободных нравов. Уж не Эмме удивляться.

У самых ворот Пробус вдруг ловит ее за руку. Эмма чудом сдерживает себя от того, чтобы нанести удар: какой злой она стала! Или это естественная реакция на все, что с ней происходит? Так или иначе, она заставляет себя улыбнуться и спросить:

– Что-то случилось?

Сердце невольно пропускает удар.

Пробус что-то заподозрил?

И только потом Эмма понимает, что к чему, когда слышит робкое:

– Может быть, ты в следующий раз позволишь мне идти рядом с тобой, а не позади?

Эмма продолжает улыбаться, глядя в смущенные глаза Пробуса, а внутри у нее стынет жалость и досада.

Она не может и не хочет позволять ему что-то. Но как сказать так, чтобы не обидеть? Не получится ли хуже? Не затаит ли он злобу? Пробус не производит впечатление мстительного, однако Эмма отлично помнит, каким был Паэтус поначалу. Доверяй, но проверяй – так теперь следует поступать.