– Я бы хотела, чтобы ты была только моей…

Лупа ласкается, расслабленно и любовно, целует ее, а Эмма сдерживает желание содрогнуться при мысли о том, что ждало бы ее, принадлежи она полностью этой женщине.

Римлянка не отпускает ее всю ночь. Рабы пару раз приносят еду и вино, и у Эммы начинает шуметь в затылке, и она уже улыбается на шутки Лупы и думает, что не все так плохо. Лупа больше не пытается заставить ее кончить, зато жаждет кончать сама. Эмме приходится проделать с жемчугом все то, что проделали с ней, и она все равно не видит в этом никакого удовольствия, хотя быть за главную ей нравится. Лупа же, судя по всему, испытывает нечто невозможное, а может, ее так раззадорило вино, но крики ее оглушают Эмму и вынуждают чувствовать стыд. В какой-то момент она не выдерживает и закрывает Лупе рот поцелуем, мстительно выдергивая цепочку с жемчужинами. В отличие от нее самой, Лупа реагирует совершенно иначе, и Эмма пугается, что та сошла с ума, настолько сильно римлянка принимается извиваться под ней и стонать, цепляясь дрожащими пальцами за плечи. Эмма прижимает ее к постели, встревоженно гадая, что делать, но Лупа постепенно приходит в себя и приникает к ней, слабо шепча:

– Ты видишь, что творишь со мной? Ох, Эмма…

Эмма думает: это не она творит, это жемчуг творит. Но вслух такого не говорит, конечно же.

Лупа отпускает ее под утро, никак не позволяя подняться с кровати. Она целует ее, и прижимается, и вздыхает, и говорит, что на этот раз Эмма была хороша, хотя сама Эмма не понимает, чем именно была так хороша. Но хозяйке виднее. Наконец, Лупа устало машет рукой, и Эмма с облегчением покидает комнату, испытывая огромное желание вымыться. Благо, купальни сейчас, наверное, совершенно свободны. Она находит ближайшую и с великим блаженством опускается в горячую воду. Интересно, ее подогревают всю ночь? Специально для тех, кто утром захочет освежиться?

За окном занимается заря, домус скоро проснется. Эмма говорит себе, что надо быть порасторопнее, если она не хочет с кем-то столкнуться, но, как водится, у богов на ее счет иные планы.

Раздаются легкие шаги, Эмма приоткрывает глаза и с облегчением видит Регину. Невыразимо теплое чувство любви захватывает ее. И уже нет дела до Лупы, нет дела ни до кого. Эмма потратила два дня, чтобы увериться в своих чувствах, теперь надо только как-то рассказать о них Регине. Но как сделать это, если та всеми силами отрицает даже самую маленькую возможность?

Эмма привстает и протягивает руку, говоря:

– Помоешь меня? – но Регина не реагирует на заигрывание. Выражение лица у нее злое и недовольное. Она останавливается на краю бассейна и скрещивает руки на груди, словно намеренно отгораживаясь от Эммы. Ту пронзают волны сомнений. Что она сделала не так?

Эмма снова погружается в воду, опасливо поглядывая на Регину. Не хочется ссориться, но, кажется, все равно придется.

– Все в порядке? – робко спрашивает она.

Регина не двигается, по-прежнему зло глядя на Эмму. Потом вдруг спрашивает:

– Ты была с Лупой?

Глаза ее медленно сужаются в ожидании ответа.

Эмма ошеломленно выдыхает.

Что… это причина? Причина плохого настроения Регины? Разве может она ревновать? Разве в том она положении – они обе?

Она кивает и с досадой видит, как Регина начинает злиться еще больше: это заметно по тому, как сжимаются ее губы, как двигаются желваки на скулах. Эмме хочется обнять ее, но она опасается, что только все испортит. И зачем-то говорит, будто оправдываясь:

– Это… затянулось. Лупа хотела странных вещей, она…

Эмма захлебывается словами, когда Регина в быстром порыве бросается к ней и, едва ли не падая, опускается на колени рядом. Она хватает Эмму тремя пальцами за подбородок и больно сжимает, вырывая неровный выдох. Заставляет посмотреть на себя. Эмма беспомощно приподнимается и взмахивает руками, расплескивая вокруг себя воду.

Глаза Регины все еще наполнены злобой. Она почти обжигает. Эмма жмурится, но Регина сильнее сжимает пальцы, рискуя оставить синяки.

– Я бы хотела, чтобы ты молчала по поводу того, что с тобой происходит и как, – угрожающе тихо говорит Регина, и Эмма хотела бы кивнуть, но не может пошевелиться. А Регина продолжает:

– Мне нет нужды знать, как хорошо тебе или плохо. Храни молчание, и это убережет тебя от множества других бед.

Она резко отпускает Эмму, практически отталкивает ее от себя, и Эмма, не удержавшись, бьется спиной о край купальни. Это больно, но Эмма не выпускает из себя ни единого вскрика, только прикусывает губу.

Разочарование затапливает ее с головой.

Вот они и снова там, откуда начали.

И Регина спросила ее о Лупе сама!

Эмма насупливается и отворачивается. Ей неприятна реакция Регины, хоть она и понимает ее. Регина, конечно, уверяла, что ей все равно, но то было с Галлом, а с Лупой…

– Извини, – вдруг слышит она и ушам своим не верит. Когда она оборачивается, Регина уже не выглядит злой, скорее – раздосадованной и немного растерянно. Она снова опускается на колени и протягивает к Эмме руки.

– Иди сюда, – зовет она, словно забыла в этот момент все свои страхи по поводу того, что их могут увидеть.

Эмма не умеет долго злиться – и она любит Регину – и с готовностью окунается в теплые объятия, со вздохом облегчения прижимаясь щекой к теплому, ставшему родным, плечу.

– Я не хочу тебя расстраивать, – бормочет она, пока Регина гладит ее по мокрым волосам. Это успокаивает, и воспоминания о Лупе размываются и истлевают в воздухе. Эмма думает: это потому, что Лупа давно не заботит ее на самом деле так, как заботила поначалу. Потому что у нее только один выход: смириться со всем этим. А потом сбежать. Поэтому она будет терпеливой. Очень терпеливой.

И в своей любви тоже. Необязательно ведь говорить об этом вслух.

Регина какое-то время продолжает гладить Эмму по волосам, потом вздыхает и говорит невпопад:

– Когда-то я тоже была с Лупой.

Эмма продолжает ее выдох и заканчивает его – резко и быстро.

Ей не нравится то, что она слышит.

Совсем не нравится.

Видимо, Регина чувствует изменения в настроении, потому что отпускает ее и садится, стащив сандалии и опустив ноги в воду. Эмма угрюмо смотрит на нее. Тишина обволакивает их, и слышно только мерное биение воды о стенки.

– Тебя принудили? – наконец спрашивает Эмма, и что-то мертвеет у нее в животе. Она знает, что не должна сопереживать Регине, потому что та не хочет этого, но не должна вслух, а внутри будто гаснет солнце, и холодный снег укрывает сердце.

Эмма смирилась с тем, что принуждают ее, но Регина… Никто не смеет делать это с ней!

– Я легла с ней сама, – уклончиво говорит Регина, и Эмма не верит ей ни капли. Она не хочет знать подробности, но Регина опережает ее и продолжает:

– Она неплохая женщина. Своеобразная, но… неплохая. Во всяком случае, ничего плохого я от нее не увидела.

– Это было наказанием для тебя? – глухо интересуется Эмма, стараясь не думать, как именно их сейчас связала Лупа. Такая ирония…

Регина качает головой.

– Лупа купила меня. На время.

Она вдруг улыбается: широко и почти ясно. Такая несвойственная ей улыбка… Ненастоящая. И Эмме неприятно ее видеть. А Регина склоняется и заговорщически шепчет:

– Она многому научила меня.

Эмма отшатывается.

– Трюку с жемчужным ожерельем?

Это вырывается у нее быстрее, чем она успевает подумать, что лучше сказать. Она слишком мстительная сегодня. Это неправильно. Регина не заслужила.

Эмма закусывает губу, чувствуя себя виноватой. Она ведь любит Регину - тогда зачем так поступает? Зачем так говорит?

Регина смеряет ее внимательным взглядом.

– Я хотела сказать – самоконтролю, но да: ожерелье я помню. Интересно, использует ли она все то же?

Злость снова проникает в ее голос, задевает глаза и даже губы. Но Эмма под своей виной тоже злится, поэтому не обращает внимания. Она зачем-то прикрывает грудь руками и вздергивает подбородок.