– Нравится? – странным голосом спрашивает она, делая два шага вперед и останавливаясь напротив Эммы. Руки ее опущены вдоль тела, но Эмме кажется, будто Регина тянет их к ней. И Эмма сама тянется вперед, чтобы обнять ее, чтобы коснуться ладонями и пальцами этого тела, к которому так стремится.

– Ты же сказала – после праздника, – шепчет Эмма, очень медленно привлекая к себе Регину и наслаждаясь теплом, что исходит от нее. Регина зажата, она, очевидно, опасается, что кто-нибудь войдет, но когда Эмма целует ее, мягко раскрывая губы языком, то та осторожно кладет мокрые ладони ей на плечи и отвечает на поцелуй. Который, впрочем, почти сразу обрывает и отстраняется. Эмма с сожалением проскальзывает ладонями по чужой влажной спине, опуская руки.

– Нельзя, чтобы нас увидели, – качает Регина головой и отворачивается, наклоняясь, чтобы взять полотенце. Эмма невольно смотрит на нее сзади и подавляет вздох. Сегодня ей без особых проблем удается держать себя в руках: возможно, после того, что было с Галлом. И это, наверное, скорее хорошо, чем нет.

Конечно, нельзя. Так много нельзя в этом городе…

Регина обувается, затем стремительно накидывает на себя тунику и одергивает ее, поправляя. Сожаление разливается в крови Эммы от такой потери, но вслух она говорит:

– Я хочу кое-что подарить тебе.

Регина удивленно оборачивается, и Эмма торопливо стягивает с запястья браслет и передает ей. Он все еще хранит тепло ее руки.

– Вот, – почему-то смущается она. – Увидела сегодня на рынке и…

Может, стоит сказать, что это взамен той цепочки? Слабая замена, конечно. Однако Эмма молчит.

Регина берет браслет и принимается рассматривать его. Потом надевает, и это – будто замена тысяч словам.

– Мне захотелось что-нибудь подарить тебе, – Эмма внезапно снова смущается, когда видит благодарный взгляд Регины, столь ей несвойственный. Впрочем, благодарность быстро уступает место привычному спокойствию, словно Регина вовремя спохватилась. Она признательно улыбается, не отрывая взгляда от Эммы, и этот взгляд топит в себе все то плохое, что произошло за последние пару дней.

– Пойдем, – Регина берет ее за руку и ведет за собой, и это простое действие наполняет сердце Эммы теплом. Она смотрит на их соединенные руки и не может отделаться от ощущения, что Регина на самом деле совсем непрочь стать ближе – не только в физическом плане. И именно с Эммой. Просто по какой-то причине хочет дать понять, что это ей совершенно не нужно.

Регина отпускает руку Эммы за мгновение до того, как пересекает порог купальни, и не оборачивается, пока не доходит до своей комнаты. А там, дождавшись, как Эмма войдет следом, плотно задергивает занавесь и быстро целует Эмму, не дав той опомниться. Она обхватывает ее плечи руками и приподнимается на цыпочки, прижимаясь всем телом, еще не просохшим после купания, а Эмма, отбросив мимолетную растерянность, отвечает ей – пылко и жарко, борясь с искушением подхватить Регину на руки и уронить на кровать. Останавливает ее только то, что она не уверена в собственных силах и не хочет уронить Регину мимо кровати.

– Спасибо, – выдыхает Регина ей в губы и не говорит больше ничего, но в жилах у Эммы уже вскипает кровь. Она сжимает Регину сильнее в своих объятиях и ведет губами по ее щеке: вверх и вниз, обратно к губам, очерчивает линию подбородка и спускается к шее. Трепет желания отдается в ногах да и во всем теле, Эмма закрывает глаза, чтобы через мгновение услышать:

– Не сейчас.

А когда?! Почему нет?! Почему снова?!

Но Регина мягко отталкивает Эмму и отходит, садясь перед зеркалом и принимаясь расчесывать волосы.

Эмма тупо смотрит ей в спину. Она не умеет так просто переключаться. Иногда можно подумать, что Регина и вовсе ничего не испытывает к ней, но чье же тело тогда дрожало рядом с телом Эммы парой мгновений назад? Чьи губы открывались нетерпеливо? Чьи руки гладили Эмму по волосам? Или это был просто способ поблагодарить?

Несмотря ни на что, Эмма понимает: браслет Регине понравился. Потому что она, всегда такая закрытая, предпочитающая не делать первых шагов, все же шагнула навстречу, пусть и оттолкнула потом. Эмма все еще может подождать. Терпения в ней достаточно. Вот только как долго?

Она садится у ног Регины и смотрит, как та продолжает расчесываться. Эмме хочется коснуться влажных темных волос, провести ладонью по всей их длине, почувствовать, как они упадут ей на грудь… Чтобы отвлечься, Эмма торопливо принимается вспоминать хоть что-нибудь и говорит:

– Когда-то давно отец взял меня в море на рыбалку. Было тихое, безветренное утро. И никого вокруг. Только мы с ним.

Она на мгновение прикрывает глаза, отдаваясь воспоминаниям.

– У нас были сети, и мы закинули их – вдвоем. Он смеялся и рассказывал, какую большую рыбу я обязательно поймаю. А над горизонтом всходило солнце: пылающий шар. От него было так тепло…

Она не знает, зачем рассказала об этом эпизоде своей жизни. Может, потому что хотела поделиться ощущениями: тогда и сейчас ей было одинаково хорошо. Уютно. Беспроблемно. И любимые люди рядом.

Эмма не сразу понимает, что именно подумала, но затем дрожь пробивает ее от шеи до копчика.

Любимые…

Она… любит Регину?

Эмма поднимает пораженный взгляд и смотрит, смотрит, будто никак не может насмотреться.

Но ведь…

Любит. Почему она не поняла раньше? Потому что никогда не влюблялась? Разве можно считать Паэтуса и то, что было с ним, любовью? Может, именно поэтому она так долго гнала от себя осознание?

Эмма всегда думала, что почувствует любовь сразу, как та придет к ней. Не вышло. Но разве уменьшает это силу чувства? Разве принижает его?

Эмме все еще спокойно. Гораздо спокойнее, чем было до этого. Теперь она знает. Знает, почему так хочет Регину. И дело вовсе не в сексе – вернее, не только в нем.

Она нужна ей: вся, от головы до ног. Ей нужны эти ухмылки, недомолвки, злость и отталкивание. Карие глаза и шрам над губой. Руки и плечи. Эмма уже не может представить свою жизнь без Регины. Четыре месяца ей потребовалось, чтобы понять. Но как теперь признаться Регине?

Она обещала молчать. Обещала не влюбляться. И думала, что справится. Верила в собственные силы и оказалась слабой.

Взгляд Эммы падает на вазу с большими красными яблоками, стоящую на краю стола. Что-то знакомое чудится в этих яблоках, и Эмма мучительно гадает, что именно, пока не понимает.

Это была Регина. Это всегда была она. С самого начала.

– Это ведь ты принесла мне тогда яблоко, да? – спрашивает Эмма.

Сегодня ночь озарений. Эмме нравится.

Еще больше ей нравится то, что вопрос застает Регину врасплох. Руки ее, продолжающие расчесывать волосы, застывают на полпути. Она поворачивается и хмурится.

– Когда?

Эмма улыбается ей.

– В мою первую ночь здесь. Я помню: там был хлеб, вода и яблоко. Красное.

Она выделяет голосом последнее слово, и Регина, будто поддавшись нажиму, смотрит на фрукты в вазе, затем быстро отводит взгляд.

Слишком быстро.

– Я не помню, – равнодушно пожимает она плечами. – Может быть.

Регина не отрицает, и Эмма отчего-то уверяется в своей правоте. Это наполняет ее сердце теплой дрожью. Регина может плохо обращаться с ней и гнать от себя, но на самом деле…

Пусть она отрицает. Пусть отталкивает от себя эту мысль. Пусть требует от Эммы обещаний. Но она тоже любит ее. И теперь Эмма это понимает.

Всего лишь яблоко… Но как много оно может сказать, не имея рта!

Прошлое вновь лезет в голову: поступок за поступком, день за днем.

– А ты помнишь, – продолжает Эмма, – как приносила жертву Весте, и я тогда еще спросила, могу ли помолиться вместе с тобой?

Вечер осознаний – и вечер откровений. Ночь.

Регина щурится, затем кивает: то ли своему отражению в зеркале, то ли Эммы.

– Допустим, – степенно отвечает она, продолжая расчесывать волосы. – К чему ты это?

Она позволяет Эмме сидеть у ее ног и кажется абсолютно благодушной. Такая редкость. Эмма ценит подобные моменты, но не может не испортить этот. Слишком много страсти, слишком много любви в ее крови. Она облизывает губы.