Он поднес бокал ко рту и залпом его выпил.

Студенты, которые смотрели на него с жадным любопытством, хотя и видели, что в душе их товарища происходит что-то роковое, тем не менее обрадовались, что наконец он покинул свое, как они говорили, «девственное пребывание на высоте идеала» и громко закричали: ура. После этого кто- то предложил отправиться к женщинам и Леонид закричал:

— Под знаменем дьявола, хотя его тоже нет, идем совершать распятие женщин на кресте наслаждений и порока.

Толпа студентов помчалась вниз по лестнице, а немного спустя они с шумом и смехом шли по переулку, все дома которого были освещены красными фонарями. Со всех сторон доносились звуки рояля, скрипок и топанье ног и все это сливалось в один общий гул, среди которого минутами слышались вскрикивания женщин.

Всей толпой студенты ворвались в один из домов и на минуту остановились у широко раскрывшейся двери. Вдоль освещенной люстрой залы, под звуки скрипок и флейт нескольких музыкантов, сидевших у рояля, неслись девицы, быстро размахивая платьями, концы которых они держали кончиками пальцев. Их лица развратно смеялись при этом и глаза щурились в то время, как канканирующие против них мужчины выделывали руками цинические жесты. Одна из девушек, в красном платье и с красным цветком в черных волосах, одиноко стояла в стороне, задумчиво глядя печальными темными глазами на все происходящее здесь, и можно было думать, что мысли ее далеко унеслись от этого дома оргий.

Как бы по команде студенты рванулись от двери и рассеялись по комнате, а Леонид с воспаленно горящими глазами, устремленными на девицу в красном, с наклоненной вниз головой, медленно направился к ней и остановился. Внутри его как бы клокотали какие-то горячие волны, в то время как в голове подымалась буря отчаянных мыслей.

— Что вы на меня так смотрите? — проговорила девушка и улыбка удовольствия озарила ее нарумяненное, но красивое лицо.

— Девица — женщина — ангел — змея — дьявол! Клянусь, я не знаю, кто ты такая, но я хочу быть на самом дне бездны порока, а ты в нее уже скатилась и потому тяни меня в свой ад и я на твоей груди забуду все розовые сны моей жизни.

Все это он почти прокричал и его глаза горели одновременно и страстью, и отчаянием, и только в конце своей дикой речи в голосе его послышалась грусть. Все присутствующие, стоя в различных позах, ожидали, что будет дальше; где-то послышался смех, а девица в красном, расширив свои глаза, смотрела на него изумленно и испуганно.

— Этот мир — ложь, лицемерие, разбой, — закричал он снова, — и потому, да здравствует дьявол. Девица, говорю тебе, веди меня на дно твоей бездны. Мне теперь не стыдно. Я понял, кто я такой: червь, выползший из земли под лучами солнца. Все мы только ходячие куклы. Может ли чувствовать стыд кусок земли? Ха-ха-ха! Девица, веди меня на ложе блуда.

— Пойдем, — сказала она, делая голыми плечами движение, подмигивая и улыбаясь. И он пошел за ней, но когда шел, из горла его вырывался странный больной хохот, точно он оплакивал свое первое падение и все золотые сны жизни своей.

Вспоминая о всем этом, Леонид продолжал смотреть на Москву и в глазах его светилась грусть. Он вспомнил все подробности первой ночи своего падения и после этого о целой цепи других ночей, превратившихся в одну беспрерывную оргию пьянства и разврата, и его охватило чувство гадливости, горечи, сожаления и стыда.

Он стал вспоминать дальше, не замечая, как идет время и желая в памяти своей воскресить все свое прошлое до последнего дня.

Дома оргий сделались местом, куда он почти ежедневно отправлялся, как только наступала ночь, и где он почти всегда встречал появление солнца. Ему казалось, что раз его убедили студенты и ученье философов, что нет Бога, что нет бессмертия, что его жизнь, а также мнимая душа его есть только порождение материальных сил природы, то его пребывание на дне бездны — самое подходящее место. Уверенность, что все живущее обречено на вечное уничтожение, весь мир в его глазах обращала в гигантскую гробницу, наполненную костьми и черепами, и если попы в облачениях отпевают мертвых, если звонят в колокола, и если по всему земному шару духовенство с крестами и молитвами призывает людей к смирению и любви, то он на них смотрит, как на комедиантов великой мировой трагикомедии. Нет Бога и не может быть ни веры, ни любви к людям, ни справедливости, ни сострадания, ни великодушия, потому что все эти высокие чувства как бы предъявляют билет на право своего существования у ответчика — Духа. Предполагалось им раньше, что где-то в вышине сверкает над землей звезда истины и идеалов, но раз ее нет, то какой ужасной иронией отзываются в его уме все эти выдумки — прекрасные сказки о прекрасных чувствах. Положим, он знал, что все это, по мнению людей, необходимо, чтобы делать добро ближним. Но какая ирония делать добро в царстве непроходимого зла и вечной смерти, вступающей в этот мир в сопровождении свиты — холеры, чумы, оспы, войн, землетрясений, голода и других царей бога уничтожения. Ведь жизнь при условии общей смерти не возвышенная драма, где человек терпит мучения в борьбе за вечный свет истины, который будет светить над ним и через тысячи лет, а страшный мучительный фарс колоссальной сцены, на подмостки которой человек вступает под раздирающие стоны своей матери, покидает в мучительных конвульсиях, а сама игра — разбой, грабеж, погоня за призраками наслаждений, тоска, скука, сон и ничем не утоляемый голод страстей. Делать добро людям? Да, он сделал бы это: столкнул бы их всех в пропасть, если бы мог. Теперь он находил, что Ницше совершенно прав, но только сталкивать в яму следовало бы не только слабых, но и сильных, здоровых, торжествующих. Если бы мог, он погасил бы солнце и взорвал бы скверную планету Землю, как бомбу, начиненную динамитом; но, слабый смертный Колодников, он не может этого сделать и не может остановить действие вечной энергии материи, выбрасывающей все новые жизни для мучения и слез, а потому, презирая мир и существование, он и находится на дне бездны пороков и разврата.

Студенты, перестав его понимать и считая его психически больным, начали отстраняться от него, и тем решительней, что старый фабрикант, узнав о поведении сына, перестал выдавать ему деньги. Без денег, часто голодный и оборванный, он скитался по длинным московским бульварам с мрачно опущенной вниз головой и такими же мрачными мыслями. Не имея своей квартиры, ночи он неизменно проводил в вертепах и в домах оргий, но и оттуда его часто изгоняли, и тогда он блуждал по улицам. Однажды под утро, когда он выходил из вертепа с мрачно опущенной головой, унылый и ослабленный, сзади него раздался укоризненный женский голос, произнесший его имя. Вздрогнув, он быстро обернулся, но к его удивлению, переулок, по которому он шел, был совершенно пуст. «Голос Клары», — прошло в его голове и щемящая боль охватила его сердце; но, сделав усилие над собой, он мысленно воскликнул: «К черту, к черту! Клара давно сгнила и я сам излечился от ее иллюзий. Галлюцинация слуха— вот все. Проклятая машина начинает портиться. Нервы, клеточки, нервные центры — проводники чувств этой адской двигающейся машины. Что-то лопнуло там — вот и все».

Спустя некоторое время, он вполне убедился, что в «проклятой машине» что-то испортилось: голос Клары стал слышаться ему все чаще, а раз, когда он дремал в вертепе, ему послышался звон струн инструмента, на котором когда-то часто играла Клара — арфы — сначала под полом, потом над головой, и в испуге он раскрыл глаза: в темной комнате белелась колеблющаяся фигура с молочно-белым, бесконечно печальным лицом.

«Мертвые в своих гробах основательно сгнивают и Клара сделать мне визит никаким образом не могла. Мне ясно доказали господа ученые, что дух или душа — суеверие, но в больном мозгу может отразиться что угодно — ангел, черт и все мертвые из могил. Нет, я хочу, чтобы наш психиатр меня исследовал. Любопытно знать, почему эта скверная машина так расстроилась».