Один Леонид стоял в отдалении, всматриваясь в лица присутствующих — негодующий и, видимо, готовый разразиться бурей пламенных слов. На него посматривали с опасением.

— Ты слышала, что он сказал? — тихо проговорила Зоя, склонившись к Тамаре. — Смерть стоит здесь! Вот еще вздор. И все-таки это странно — почему старый болтун вздумал нас пугать этим?

Тамара не отвечала. С бледным лицом она смотрела на Леонида с таким выражением расширившихся глаз, точно ее что-то пугало.

— Тамарочка, ты бледна, очень бледна, и что ты так пристально смотришь на этого идиота?

— Видишь ли, Зоичка, — прошептала Тамара, продолжая смотреть в одну точку и похолодевшей рукой крепко сжимая ее руку, — вот стоит твой брат Леонид, но ты не верь…

— Что не верь?..

— Что это настоящий.

— Тамарочка, что с тобой? — в волнении прошептала Зоя и с лица ее сбежала краска.

— Да, за ним мне видится другой — чувственный, животно-страстный и безвольный, а этот меня пугает какой-то ужасной силой своей. Страшно то, что моментами мне кажется, что за этим стоит другой.

Зоя испуганно стала всматриваться в глаза Тамары, в то время как последняя, не отрываясь, смотрела на Леонида.

Общее молчание нарушила Анна Богдановна, которая поднялась и, с рыданьем в голосе, вскричала:

— Куда ушел мой бедный Серафим, куда ушел?

Она снова опустилась в кресло и зарыдала.

— Ах, мама, опять слезы, надоело это, — раздражительно проговорила Глафира. — Большая важность — в лес ушел. Пусть порезвится там немного, сделается холодно, он и вернется.

По губам Глафиры пробежал беззвучный, холодный смех.

— Я тоже думаю, — сказала Зоя с исказившимся, испуганным лицом.

Илья Петрович видел, что всем «не по себе» и потому с иронизирующим видом сказал:

— В крайнем случае, его можно будет отыскать и благополучно водворить в недра горячо любящей его семьи.

— Конечно, — откликнулась Глафира, а за нею Зоя и обе неприятно засмеялись.

От колонны отделилась фигура Евгения Филипповича. Сделав несколько шагов вперед и потом почему-то назад, он, к общему изумлению, сказал:

— Неладно в этом большом доме, неуютно, а потом будет страшно. Его голос звучать здесь будет всегда.

Зоя смотрела на мужа с несказанным изумлением и вдруг вскочила, охваченная злобой.

— Что ты за идиот такой и что этим сказать хочешь: неладно у нас, неуютно. Мне очень уютно в этом доме, устроенном роскошно и с комфортом и, если тебе неуютно, то виновата голова твоя — неуютно устроенная.

Проговорив последние слова очень резко и грубо, Зоя опустилась в кресло, а ее муж продолжал стоять, красный от стыда и растерянный.

— Признаюсь, я тоже не понимаю, что вы хотели сказать этим, — покровительственно проговорил Илья Петрович. — Может быть, пророчества Серафима Модестовича заставляют вас опасаться, что этот дом населится привидениями?

Он снисходительно рассмеялся.

Зоя и Тамара переглянулись и в глазах обеих сверкнул страх, а Евгений Филиппович проговорил, заикаясь и робко:

— Я давно слышал, что в этом доме блуждают какие-то тени, а теперь, с уходом оскорбленного хозяина, они подымутся и будут мстить.

— Ха-ха-ха! — с презрением рассмеялся Илья Петрович. — Как вы суеверны, однако. Все, что вы сказали, всецело относится к области фантазии.

— Как ты смешон! — вскричала Зоя тем с большей злобой, что слова мужа еще более вызывали в ней ее пугливые опасения и страх. — Мне стыдно за тебя. И что ты так разболтался сегодня!

Наступило неловкое молчание.

Все переглядывались глазами, в которых выражалась какая-то тревога, и прислушивались к чему-то. Всем казалось, что в комнате присутствует кто-то незримый, что слышится чье-то дыхание, какое-то веяние воздуха, что будто что- то шелестит, точно листья, вздымаемые ветром. Этому много способствовал ветер, от которого за окнами, в сумерках вечера, гнулись ветви деревьев и били в стекла, точно чьи-то гигантские руки. Ветер усиливался.

— Слышите, как ветер жалобно воет, — нарушая общее молчание, проговорила Анна Богдановна.

— Воет ветер! — вскричала Зоя и в голосе ее столько было тревоги, и он звучал такой радостью и скрытым беспокойством, что всем представилось, что это вовсе не ветер воет, а какие-то невидимые существа, скрытые в пространстве. Это <было> тем более странно, что за окнами начала уже разыгрываться буря. Посреди общего молчания Илья Петрович уверенно проговорил:

— Это ветер завывает в трубе.

— Только не ветер, а кто-то иной завывает в ней, — странным голосом сказала Анна Богдановна, и опять все почувствовали, что «кто-то» действительно завывает.

Желая заглушить свои тревоги, Глафира с неудовольствием проговорила:

— И, мама, опять вы поехали в край бесплотных.

Это вызвало на мгновение смелость в ее сестре и, желая убить свой страх, а также тревоги совести, она насмешливо вскричала:

— Духи воют!

Она захохотала, но смех ее, насильственный и неприятный, странно прозвучал в воздухе и оборвался. Все молчали, прислушиваясь к разным звукам, доносившимся от поднявшейся бури. В это время все они сделались суеверны, и пугливые чувства их страшно усиливались новым обстоятельством: в глубине души звучали голоса совершенного преступления — изгнания хозяина дома. Голоса эти беспокоили, тревожили, разбивали правильность мысли, но в форме ясного сознания не проявлялись.

Вдруг все двери неожиданно распахнулись, ветер ворвался в комнаты и погасил только что зажженные лампы. Сделалось темно.

Все дрогнули и потом стали испуганно всматриваться и прислушиваться. За окнами слышался вой, свист бури, шум гнувшихся деревьев и все это в них отражалось, как тысячи воющих, плачущих, охающих голосов.

Вдруг очень громко по комнатам прозвучал чей-то хохот, в котором слышалось что-то бурное, горькое, трагическое.

— Ха-ха-ха-ха!

Женщины испуганно вскочили. Всматриваясь в темноту комнаты и сначала никого не видя, они вдруг вскрикнули, увидя Леонида в блеске сверкнувшей молнии. Он стоял с высоко поднятой головой и в его лице, озолотившемся вспыхнувшим сиянием, было разлито необыкновенное выражение — величественная сила и мрачный, негодующий сарказм.

— Что с тобой?! — воскликнула дрожащим голосом Зоя.

По комнате пронеслись резкие, уверенные звуки голоса:

— Слышите? Плачут астральные существа.

— Что?! — раздались испуганные голоса и в этот же момент, точно выстрел из пушки, ударил гром.

— Мне страшно, — прошептала Тамара.

— Мертвые плачут, — громко проговорила Анна Богдановна.

Все снова замолчали, глядя на Леонида, фигура которого то вспыхивала в блеске молнии, то погасала снова. Раздался его голос, но в нем было столько силы, он звучал такими переливами негодования, тоски, отчаяния, что всем казался незнакомым:

— О, плачьте, плачьте, бессмертные, вечные существа, и воплями, и завываниями ужаса ответьте на смех сынов земли и на ликования дочерей, прогнавших в лес старика- отца. Мое сердце тоже плачет, хотя на устах смех…

Он приостановился, прислушиваясь к шуму бури, и вдруг закричал:

— Слушайте, слушайте!.. Вот голосок, тоненький, как флейта. Может быть, это голос ребенка, когда-то брошенного злой матерью… А вот и труба, слышите?.. Это воет убийца-ростовщик, окруженный жертвами своими… А вот серебряные колокольчики смешались с жалобными песнями на могиле. Пусть в мыслях ваших звучит концерт незримых музыкантов того мира. Это так сладостно и вместе больно. Там и скрипка, и фагот, цитра и контрабас, и слезы, и вой, и хохот — ха-ха-ха! Пляска, ужас, веселье, вой, рыданье — все несется в быстро крутящихся вихрях астраля.

Он помолчал, прислушиваясь к чему-то, и вдруг громко крикнул:

— Иду, иду, папаша, — ты в лесу и зовешь меня, я слышу.

Странный и страшный вид представляли все находящиеся здесь. Они сидели неподвижно с выражением крайнего ужаса в лицах, с раскрытыми ртами и в ушах их звенели вопли, стонали голоса, о которых говорил Леонид. Все, что было в нем, осветило их воображение ужасными видениями.