В Артиллерийской бухте было пустынно, зато в море маячило с десяток лодок.

— Подождем! — решили ребята и пошли бродить по базару.

Базар кишел народом. Торговали всем — от рваных опорок до шампанского. Друзья приценились кое к чему, в основном из съестного. Цены круглые: хлеб — 200 тысяч рублей за фунт, картофель -100 тысяч, яйца — 700 тысяч десяток, а масло — ровным счетом миллион рублей за фунт. Это — советскими денежными знаками. Но на базаре можно было увидеть и царские кредитные билеты, и деникинские «колокола» — тысячерублевые купюры с изображением Царь-колокола, и врангелевские коричневые бумажки пятисотрублевого достоинства, и даже «грузбоны» денежные знаки, выпущенные в свое время меньшевистским правительством Грузии. Как видно, кто-то на что-то еще надеялся, и каждые ценились по определенному курсу. Вот только «керенки» Временного правительства и «карбованцы» Центральной рады шли ни во что. В неразрезанные листы «керенок» хоть можно что-то завернуть, а «карбованцы» и на это не годились.

— Может, кутнем, а? — с усмешкой спросил Сима.

— Ладно уж, вчера кутнули… Пошли на берег, вон рыбаки возвращаются.

Одна за другой подходили к берегу лодки. Их тут же окружали торговки. Шум, гам, ругань…

Цыганок и Тимофей внимательно приглядывались к рыбакам, боясь пропустить нужного им человека.

— Идет!.. — вдруг воскликнул Сима. Действительно, на очередной лодке подходил рыбак с могучей бородищей. Его, как и других, сразу окружили перекупщики.

— Хапич, я у тебя все заберу! — выкрикнула какая-то женщина.

— А чего ты? — возразила вторая. — Я тебе, дед Хапич, дороже дам!

Между торговками началась перепалка. Рыбак причалил лодку, вылез из нее прямо в воду, ребята еще раз убедились, что это именно тот, кто им нужен: вместо левой ноги из брезентовой штанины выглядывала деревяшка. Он поставил на берег корзины — одну с рыбой, другую с креветками, осмотрел окруживших, затем окликнул одну, стоявшую поодаль его женщин.

— Ксюша, иди сюда! Сегодня ее очередь, а ну, марш отсюда! — прикрикнул он на остальных. Подошедшая женщина даже раскраснелась от радости. — Креветки все бери, — распоряжался Чебренко, — да смотри, не продешеви, а то я знаю тебя, уж очень сердобольна. Рыбы тоже возьми, да не всю продавай, себе оставь. Как Петька-то?

— Уже, слава богу, лучше. На улицу стал выходить, есть просит.

— Смотри, береги парня. Теперь мужики, ох, как нужны будут, — полушутя-полусерьезно говорил он, отбирая женщине из корзины рыбу. — Ну, а это я себе оставлю, так как она пойдет за полцены, а покопчу да повялю — озолочусь. Неплохой сегодня улов был, неплохой… Да ладно, ладно тебе с деньгами, вот выторгуешь, тогда и отдашь… А Петьку пришли ко мне, на рыбалку с ним сходим.

Когда все разошлись, рыбак стал вытаскивать лодку на берег. Сима и Тимофей молча подошли, помогли.

— Берите по паре рыбешек за помощь. Сварить-то, надеюсь, сумеете сами, — сказал Чебренко, заматывая цепь за трубу, вбитую в землю.

— Вы — Харитон Пименович Чебренко?

— Допустим, — ответил рыбак, глядя на ребят из-под насупленных бровей. — Только… Сейчас мода все сокращать, вот и мое имя-отчество сократили, зовут Хапичем.

— Вот нам так Алексей Павлович и сказал! — Какой Алексей Павлович? — Ковнер.

— Ковнер? — переспросил Чебренко. — А откуда вы его знаете?

— Ну, это разговор особый, — уклонился от ответа Сима. — Нам с вами поговорить надо. Товарищ Ковнер сказал, что вы сумеете нам помочь.

— Поговорить, так поговорить… Берите весла, — и он захромал в сторону от базара. Вдруг рыбак остановился, затем повернулся… к морю, стал прислушиваясь, смотреть вдаль. — Идут!..

— Кто?

— Заграничные коммерсанты… Кто же на этот раз? Ага, старая знакомая «Доротея»… А за ней? Какой-то большой транспорт… Да никак итальянская «Амалия»? Точно, только у нее так близко к носу ходовой мостик вынесен. Давненько не наведывалась в Севастополь. А там и еще кто-то шлепает, ну, братцы, дела!

Дом деда Хапича находился среди других хибарок на склоне, вернее, в склоне, крутого холма. Построен он был так же, как и многие другие: в толще известняка вырублена прямоугольная яма, боковые и передняя стенки выложены из вырубленного камня, а задняя так и осталась известняковым монолитом. Крыша земляная — и тепло и дешево. Дверь выкрашена веселенькой зеленой краской, около входа в принесенной откуда-то земле торчало с десяток луковиц. Сразу же за дверью — небольшая прихожая. Здесь — железная печка, от нее — две трубы: одна на крышу, а другая в расположенную по соседству комнату.

— Заходите, хлопцы, заходите, — пригласил Хапич. В комнате чисто, в зарешеченное окно проникает свет, пол выстлан корабельными досками — об этом свидетельствовали кусочки смолы на стыках. Стол тоже, видать, когда-то был на корабле — на концах ножек еще сохранились медные скобы, которыми он крепился к палубе. Вместо скамеек — рундуки, на одном из них рыбак, по-видимому, и спал: в изголовье лежала свернутая одежда. В специально сделанных пазах в стенах проходила труба от печурки.

— Это у меня для отопления приспособлено, — объяснил Чебренко, заметив взгляд, который друзья кинули на трубу. — Летом дым идет прямо на улицу, а зимой я его через трубу пускаю. Вот и тепло… Ну, подождите, я сейчас уху соображу…

Дед Хапич вышел в прихожую, а Тимофей потянулся за книгой, лежавшей на полочке. Ни начала, ни конца у нее не было, но по шрифту, по пожелтевшей бумаге видно, что издана она была давно. «Первоначальное плавание по Черному морю, не говоря о походе Язона, начато греками по необходимости сообщаться с заведенными ими, на берегах его, колониями» — начал читать Тимофей. — Смотри-ка, интересно.

— Интересно, конечно, да язык-то уж больно того…

— Так что, непонятно, что ли? Ты слушай: «Скифы и мидяне, обитавшие издавна близ берегов его, конечно, имели ладьи, на которых пускались за рыбным промыслом или добычей…» — Дальше идет описание всех берегов Черного моря. Вот что говорится о нашем Николаеве: «Река Буг, древний Ипанис, вытекает из Южной Польши, где с востока принимает в себя реку Ингул. Реки, сливаясь, образуют полуостров, на котором расположен означенный город — место пребывания Главного управления Черноморского флота… В Николаеве можно иметь все нужное для судов, налиться водою из Спасского фонтана или из реки…» Между прочим, сейчас в Спасском фонтане даже курица не напьется, а в реке вода почему-то стала соленой, — прокомментировал Тимофей.

— Там и про Очаков есть?

— А как же! Такому городу, да не быть, — начал листать книгу Тимофей. — Вот он: «От Кучуруб берег поворачивает к зюйд- весту…» Слова-то какие!.. «зюйд-весту и оканчивается крутым мысом, на котором выстроен город Очаков… Город этот весьма беден, и в нем, кроме говядины, трудно чем-нибудь запастись». Вот и все.

— А про рыбу, значит, ни слова? А еще первые мореходы по Черному морю сюда приходили за рыбой.

— О рыбе ничего нет, — подтвердил Тимофей, что-то разыскивая в книге. — Вот: «От оконечности Джарыгатской косы к востоку Каркинитский залив, по мелководью для плавания непригоден». Рассказал бы я составителю этой книги, как Перекопский залив для плавания непригоден.

— Составителю! Вот ты и мне, как говорится, другу до гроба, рассказать никак не соберешься, что там у вас получилось…

— Расскажу когда-нибудь… Ну-ка, про Севастополь почитаем.

— Лоцией интересуетесь? — спросил, заходя в комнату, дед Хапич. — Интересная книга. Правда, устарела малость, она еще до Крымской войны издана. Я тоже иногда ее просматриваю, вспоминаю, где приходилось плавать.

— Вы моряком были?

— Довелось… Семь лет прослужил, а потом шесть в тюрьме просидел. Во флоте я и с Павловичем познакомился. Вместе в восстании участвовали — это когда Шмидт на «Очакове» командование флотом принял. Только к Павловичу построже подошли, в кандалы его, да в одиночку… Он, наверное, сам вам об этом рассказывал…