И нарушители не выдержали. Они кинулись к небольшой рощице, находившейся недалеко от Клокачева, туда же подался и боец. Куда бы враги не сунулись, всюду они натыкались на бесстрашного стрелка.

Видя, что им не прорваться, разведчики бросились в густой сосновый бор и скрылись там. А это уже не так опасно. Важно было отогнать их от границы, а в лесу мы и пуговицу найдем.

Ознакомившись с обстановкой, я сразу же выбросил на границу сильный наряд. Не исключена была возможность, что нарушители еще раз, но уже в другом месте, попытаются прорваться обратно за границу. Затем я дал знать о нарушителях в комендатуру. Проводники с собакой по свежим следам помчались в бор, куда вскоре выехал и я с конным нарядом.

Всю ночь блуждали мы по лесу, распутывая следы. Дело осложнялось еще тем, что нарушители посыпали след каким-то порошком. Заставская собака Фатьма разодрала себе всю морду, но след все же не бросила.

Под утро Фатьма вывела нас на небольшую уютную полянку, километрах в пяти от границы, повертелась около муравьиных куч и с лаем кинулась к приподнятому бурей сосновому пню.

Раскинув могучие корни, здоровяк-пень ночью вполне мог сойти за огромного лесного паука. Невдалеке от пня виднелась похожая на воронку глубокая яма, заваленная еловыми ветками и листьями.

Собака обнюхала пень, обежала его несколько раз, и с лаем кинулась к яме. Подвывая, она стала остервенело скрести землю и с такой силой отшвыривала листья, что они кружились над ямой, точно перепуганные бабочки.

Один из бойцов ткнул в дно ямы штыком. И в тот же самый момент оттуда донеслись крик и ругань. Из ямы вылез выпачканный в землю, высокого роста, смуглый, с небольшими, аккуратно подстриженными усиками, подтянутый человек лет пятидесяти.

Тихонько потирая рукой раненое место, откуда уже проступала кровь, он, скривив от боли рот, обидчиво буркнул:

— Нельзя ли без грубостей, господа?

Я приказал нарушителю поднять руки и не шевелиться. Разведчик кисло покосился на направленные на него винтовки и без особого рвения поднял сначала одну руку, потом другую.

Я очень удивился, когда обыскивавший нарушителя боец доложил, что у задержанного, кроме помятой пачки папирос, спичек и носового платка, ничего с собой не оказалось.

Налегке разведчик вряд ли пустился бы в столь рискованное плавание, как переход границы в такой глухой местности. При нем должны быть карта, компас, документы и оружие. Мои ребята вывернули ему все карманы, но ничего не нашли. А это настораживало. Одно из двух: или этот фрукт успел передать документы своему спутнику, с которым он должен был встретиться в условленном месте, или же они должны были находиться где-то здесь. Он мог спрятать документы в лесу, но это было менее вероятно.

— Оружие куда дел? — подходя вплотную к нарушителю, спросил я.

— У меня не было никакого оружия.

— Документы?

— Там оставил, — мотнув в сторону границы головой, нагло ответил он.

Это уж было слишком. Его развязный тон, по которому даже неискушенный в нашем деле человек сразу мог определить бывшего царского офицера, передернул меня.

— Гражданин, прошу вас дурака не валять, а отвечать по существу. Оружие, документы куда девали?

— Вы, господин лейтенант, так, кажется, теперь вас величают, сначала научились бы вести себя в обществе приличных людей, а не оскорблять меня. Люди повыше вас чином меня господином называли. Капитан Курмаков, русский офицер и георгиевский кавалер, — качнувшись вперед, представился он и по привычке для чего-то щелкнул каблуками грубых охотничьих сапог. Приказав бойцам хорошенько осмотреть яму, я мельком взглянул на задержанного, желая узнать, какое впечатление произвело на разведчика мое распоряжение.

Капитан оставался невозмутимым. Он стоял, немного наклонив голову и делая вид, будто с интересом рассматривает сваленную бурей огромную старую сосну. Он с таким интересом рассматривал эту сосну, что со стороны могло показаться, будто этот человек впервые за свою жизнь видит деревья. Но я не придал этому никакого значения. Играет человек. Ну и пусть себе на здоровье играет. Но когда ребята, раскидав мох и листья, стали разрывать искусно заделанную нору под нависшим над ямой пнем, нервные пятна выступили на его лице.

В норе мы нашли два пистолета, бинокль, светящийся компас, парусиновую сумку телефониста, в которой, кроме набора инструментов, лежало восемь пачек новеньких сторублевых билетов, три пакета с каким-то порошком, подержанный советский паспорт, профсоюзная книжка, диплом об окончании Петербургского горного института, пятьсот граммов колбасы, две пачки папирос «Беломорканал» фабрики Урицкого, безопасная бритва и сапожная щетка.

Я надеялся, что на этот раз мнимое спокойствие изменит ему, но он остался верен себе. С безразличным видом смотрел он, как потрошили его сумку, и ни единым движением не выдал своего волнения.

Сложив в сумку деньги, бинокль и компас, я начал потихоньку разрывать папиросы.

— Господин лейтенант, — угрюмо буркнул нарушитель, — прошу оставить мне папиросы.

Я протянул ему свой портсигар. Не глядя на меня, он торопливо взял две папироски.

— Можете взять и больше.

— Покорнейше благодарю. Мне пока хватит и этих, — скороговоркой ответил он, торопливо закуривая.

Отправив капитана под надежным конвоем на заставу, я с двумя конными направился к болоту на поиски дружка офицера. Туда уже раньше ушли бойцы с собакой.

Осторожно пробираясь по восточной окраине бора, мы внимательно осмотрели все низины и балки, каждый куст. Временами мы останавливали лошадей и, задерживая дыхание, прислушивались к мягким перезвонам леса, ожидая условленного сигнала. Но лес был тих, спокоен.

Так, в молчании, воюя с колкими ветками, больно хлеставшими нас по лицу, мы проехали несколько километров. Посланные вперед проводники все еще не давали о себе знать. И тут беспокойство охватило меня. Что бы все это означало? Неужели Фатьма сбилась со следа?

Глухой выстрел расколол спокойную тишину леса. Я остановил коня. Послышалось еще несколько беспорядочных выстрелов. Стреляли со стороны болота. Но кто стрелял? Определив направление, я дал шпоры коню и галопом помчался на выстрелы.

Через несколько минут быстрой езды мы выскочили на подернутую зеленым мхом вязкую равнину, усеянную чахлыми, на редкость уродливыми деревцами.

В сорока шагах я увидел серое продолговатое пятно. Около усеянной брусничником кочки лежала заставская собака Фатьма с оборванным тонким поводком на ошейнике.

Собака лежала с прикушенным бледно-синим языком и судорожно подергивала задними лапами, словно отталкивая кого-то. Рой назойливых лесных мух, жужжа, вился над собакой.

Невдалеке от Фатьмы, вместе с оторванным рукавом пиджака, валялась искусственная рука. Обтянутая черной, в нескольких местах порванной лоснящейся кожей, она лежала, скрючив металлические, блестящие пальцы, — как свидетельство происшедшей несколько минут назад жестокой схватки.

Я наклонился над собакой и заглянул в ее открытые, с нависшими косматыми бровями, круглые, расширенные глаза. Из развороченного пулей рта на траву сочилась кровь, похожая по цвету на перезревшую бруснику.

Я отогнал от собаки мух и ласково погладил ее. Собака даже не пошевелилась. Лишь зрачки ее широко открытых черных глаз чуть дрогнули. Давала ли Фатьма знать, что слышит меня, или все это мне только так показалось — не знаю.

Я вынул наган и выстрелил в голову собаки. От волнения я никак не мог засунуть револьвер обратно в кобуру.

— Товарищ начальник, где будем искать безрукого?

— В болоте, — не глядя на бойцов, глухо ответил я и вскочил на коня.

Скоро мы были на окраине болота. Укрывшись за кочками и пнями, бойцы лежали молча, на почтительном расстоянии друг од друга, выставив в сторону унылого болота винтовки. Я окликнул их, и в тот же самый момент две пули с жалобным писком прострекотали мимо меня. Стреляли из болота. Я пригнулся и, сделав сопровождавшим меня бойцам знак, направил коня в лес.