– Есть тут где-нибудь ресторан? – спросила я одного из мальчишек, и на его темном лице засияла ослепительная улыбка.

– Вон там, мадам. Лучший масала-чай… Очень вкусный, очень хороший. – И он помахал мне на прощанье.

В это время дня в ресторане было почти безлюдно. Я положила сумочку на стул и заказала чай с сэндвичем. Мальчики лет десяти-двенадцати протирали столы, и на их влажные поверхности тут же садились мухи. Официант принес мне стакан чая. Тучи на небе расползались, между ними проглядывала синева. Когда я впервые увидела Мукту, она сидела у нас в кладовке, темной и грязноватой, и смотрела в окошко, не сводя глаз со звезд, словно искала среди них что-то. Я вспомнила ту ночь, когда родители спали, а я прокралась в ее комнату. Она вновь глядела на небо. Мукта обернулась, удивленная моим появлением.

– Чего ты все высматриваешь? – спросила я.

– Смотри, – ответила она, показывая в окно, – и сама увидишь.

Я вошла в комнату, уселась подле нее и посмотрела на звезды, алмазами поблескивающие на ночном небе.

– Амма[7] говорила, что после смерти мы превращаемся в звезды. Она сказала, что когда умрет, то станет звездой и будет за мной присматривать. Но там их так много, видишь? И которая из них амма, я не знаю. Может, если смотреть подольше, я наконец это пойму. А она подаст мне знак. Ты в такое веришь?

Я пожала плечами:

– Не знаю. Если ты сама в это веришь, значит, так оно и есть.

– Это все правда, – прошептала она, – надо только присмотреться.

Мы сидели и разглядывали звезды на безоблачном темном небе. В ту ночь, как и много ночей после, я допоздна пробыла у нее. Шли годы, а мы по ночам сидели в темной комнатке и в лучах лунного света говорили о нашей жизни. Так мы спасались от мира. Мукта научила меня смотреть на небо как на сцену, где облака превращались в разных персонажей, меняли форму, наползали друг на дружку. Небо рассказывало нам больше историй, чем книги, больше, чем рисовало воображение.

Мы похожи на дурман-траву: наши цветы, яркие, лишающие рассудка, распускаются по ночам, а на рассвете увядают. Так говорила мне в детстве бабушка Сакубаи, мать моей матери. Тогда ее слова звучали как стихи, мне нравилось слушать ее, хотя порой я лишь хихикала, не понимая смысла. Эти воспоминания приходят в голову первыми, когда меня спрашивают о моей жизни.

Долгое время я не знала, что моя мама – храмовая проститутка и что наша семья принадлежит к касте, по давней традиции посвящающей своих дочерей богине Йелламме[8]. Сакубаи рассказывала, что, когда нашей страной правили англичане, нам покровительствовали раджи и заминдары[9]. Люди относились к нам с почтением, как к жрицам. В храмах мы исполняли священные танцы и молитвенные песнопения, а во время невзгод селяне просили нас о благословении. Традиция осталась прежней. Вот только раджей среди наших благодетелей больше нет, и нам покровительствуют всего несколько мужчин, принадлежащих к высшей касте. Когда девочкам из низшей касты исполняется восемь лет, они проходят церемонию посвящения Богине. В нашей маленькой деревушке на юге Индии нас еще называют девадаси[10] – «служительницы Богини».

На протяжении многих поколений женщины в моей семье становились девадаси, так что мне суждено было повторить их судьбу. Однако в детстве я не знала об этом. Не знала о том, что мое тело мне не принадлежит. Порой я забываю, что когда-то была ребенком и мир представал передо мной радостным и наивным. Все вокруг напоминало сон – светлые утренние часы, пробуждение в деревенском доме под безоблачным небом, откуда тянулись столь щедрые лучи солнца, что, казалось, для жизни ничего больше и не нужно. У нас в деревне выращивали рис, кукурузу и просо, и со всех сторон к домам подступала буйная зелень. Когда ветер ласково гладил меня по лицу, амма говорила, что это Бог решил потрепать меня по щеке. Она говорила, что Бог наблюдает за каждым моим движением, а я ей верила и, срывая с чужого дерева плоды манго, боялась Божьего наказания. В детстве, когда я не знала о моем предназначении, жизнь была иной.

Моя амма была красавица. Однажды я сказала ей, что ее медового цвета кожа похожа на золото, а белки ее глаз – будто алмазы. Она засмеялась. Я на нее была совсем не похожа. Сакубаи говорила, что для девочки из низшей касты кожа у меня чересчур светлая, так что я, очевидно, унаследовала внешность и зеленые глаза от отца, принадлежавшего к высшей касте брахманов[11].

Думая о тех временах, я вспоминаю нежные темные глаза аммы, вспоминаю, как она рассказывала мне сказки и пела песни. Как глаза ее менялись по ходу развития событий в сказке и как преображались с песней. Голос у нее был мягкий и мелодичный – порой я и сейчас его слышу.

Слушая ее, я и сама седлала ветер и взмывала вверх, над деревней, над горами, оставляя позади камни и скалы, задевая ветви деревьев, пролетая мимо птиц, я мчалась в город, где жил мой отец. И я думала об отце: интересно, что он сейчас поделывает? Может, глядит в окно, высматривая в толпе мое лицо, или переходит улицу, думая обо мне, или едет сюда, чтобы познакомиться со мной?

Отца я никогда не видела, а то немногое, что знала о нем, услышала от Сакубаи. Амма почти никогда про него не говорила, и если вдруг вскользь упоминала о нем, то на лице у нее появлялось мечтательное выражение – отблеск любви. Иногда, когда мы с аммой ходили в деревню, я видела на базаре другие семьи и понимала, что в нашей чего-то не хватает. Я видела девочек, таких же, как я, но они держали за руку своих пап или же сидели у них на плечах. Они казались мне такими счастливыми и спокойными. Амма говорила, что отец на все готов, чтобы защитить своих дочерей. По ее словам, со мной все было иначе, но она знала, что когда-нибудь и на моей улице будет праздник. Все, что нам оставалось, – это ждать! Я никогда не спрашивала амму, где мой отец или кто он, хотя спросить ужасно хотелось. Я боялась пробудить в ней воспоминания, но порой все же осмеливалась спросить и видела в ее глазах отчаяние. Поэтому я слушала ее сказки и никогда не перебивала: а хочет ли вообще мой отец меня увидеть? Что ж, подождем, говорила я себе.

Дом, в котором жили мы с аммой и Сакубаи, стоял на самой окраине нашей деревушки Ганипур, а сама деревня лепилась к подножию гор Сахьядри, неподалеку от границы со штатами Махараштра и Карнатака. Когда-то давно этот дом выстроил для Сакубаи ее покровитель-заминдар, владевший окрестными землями. Дом был небольшой, всего-то две комнаты, в одной жила Сакубаи, а в другой по ночам спали мы с аммой. В углу нашей комнаты ютилась кухня, просто маленький, обложенный закопченными камнями очаг. Когда-то дом был обнесен деревянным забором, но с одной стороны он прогнил и обвалился, задолго до моего рождения, так что теперь задний двор стоял пустой и открытый.

Однажды Сакубаи достала из старого сундука потрепанную черно-белую фотографию. На ней дом выглядел иначе и был совсем не похож на тот, в котором мы жили. Когда она показала мне снимок, я ахнула и не поверила, что вижу наш дом.