Для папы это были не просто слова. Каждую благую мысль он старался воплотить в жизнь. Я помню, как папа привел к нам домой первого ребенка, подобранного на вокзале, восьмилетнего беспризорника Арама с обожженным лицом. Папа сказал, что ни одна пара не захотела не то что усыновлять Арама, но даже взять его к себе ненадолго.

– Пусть он поживет у нас несколько дней. Я найду ему дом, – уверял папа ааи.

– По-твоему, таким детям самое место в нашем доме? – мягко поинтересовалась ааи.

Папа посмотрел на нее, но промолчал.

В первую ночь, пока родители не проснулись и не утихомирили его, Арам перебил всю посуду на кухне. Во вторую ночь, раздобыв ножницы, он изрезал шторы и одежду, до которой сумел добраться. Наутро после этого ааи расплакалась прямо за столом и деликатно напомнила папе, что тот обещал подыскать Араму дом. Из-за случившегося ааи старалась оградить меня от общения с подобными детьми, попадавшими к нам в дом, и запрещала мне разговаривать с ними.

– Это плохая компания для тебя, – говорила она.

Видимо, чтобы преодолеть предрассудки жены, папа попросил ее обучать этих детей работе по дому – мол, в жизни пригодится. Судя по всему, ааи отнеслась к его просьбе со всей серьезностью, и с той поры все жившие у нас дети вполне сносно управлялись с домашними делами: мыли посуду, стирали одежду, натирали полы и бегали по разным поручениям. До появления Мукты ааи ни разу не пожаловалась папе и никогда не сетовала на то, что ей приходится присматривать за этими дурно воспитанными и озлобленными детьми. А потом в нашу жизнь пришла одинокая и потерянная Мукта – и ааи словно прорвало.

Я лишь сейчас понимаю, как страдала ааи из-за папиной добросердечности. Каждый раз, когда папа приводил в дом малолетнего бездомного сироту, ааи заботилась об этом чужом ребенке, безропотно кормила и обстирывала его. Были среди детей проказники, далеко не все рвались помогать ей по дому, а некоторые, злые на весь мир за то, что их бросили, даже открыто грубили. Наверное, у каждого есть своя точка кипения – вот и появление Мукты раскрыло темные стороны характера ааи. Когда в нашем доме поселилась Мукта, ааи часто говорила мне:

– Знай я, что мне уготовано такое, никогда не сбежала бы из деревни!

Сейчас, надраивая полы, я размышляла о воспитании моей ааи – девушки из высшей касты, привыкшей с пренебрежением смотреть на таких детей, и о свободном от предрассудков папе, всегда готовом помочь. Несмотря на совершенно разные системы ценностей, ааи и папа очень любили друг друга. По крайней мере, мне нравилось так думать.

Расправившись с пылью в гостиной, я огляделась. В квартире еще оставались уголки, требовавшие уборки, но я решила отложить ее до следующего дня. Я сгрызла припасенные заранее батончики мюсли, рухнула на диван и, глядя, как клонится к закату солнце, принялась вспоминать лето 1988 года, когда в нашей жизни появилась Мукта.

Когда я смирилась с жизнью без отца, мне было почти десять лет. Амма тоже научилась уживаться с мыслью, что отец никогда не вернется. После случившегося возле усадьбы заминдара она больше не заговаривала о нем, и утрата надежды навсегда поселилась в ее глазах. Страдания обладают одним удивительным свойством – они проникают так глубоко, что порой вернуться к себе прежнему уже нельзя. Можно даже заболеть, да так, что больше не поправишься. Именно это и случилось с моей аммой. Начиналась тяжелая пора.

Амма серьезно заболела, но недуг, которому суждено было разрушить ее тело, только-только поселился в ней. Впрочем, тогда я об этом не подозревала. Я видела лишь, что днем она бродит унылая, а ночью ее мучают тяжелые думы. Видела, что под глазами у нее залегли темные тени, а когда-то пышущая здоровьем кожа побледнела. Мужчины давно забыли дорогу к нашим дверям, и домашние хлопоты почти полностью легли на мои плечи. Я варила дал и рис, таскала воду из колодца, прибиралась, стирала, мыла посуду. Теперь, когда амма мне не помогала, работа стала бесконечной.

Сакубаи первой заметила, что амма очень сильно похудела.

– Мужчины не желают платить за то, чтобы пообниматься со скелетом. Неудивительно, что они и носа сюда не кажут. Вот только кто теперь будет кормить семью? Я уже потратила все свои сбережения, даже любимые сережки пришлось на днях продать. Так больше нельзя… – сокрушалась она.

Ее сетованиям не было ни конца ни края – она жаловалась на амму, у которой теперь ни на что не хватало сил, и говорила, что это просто недопустимо. Сама амма отмалчивалась и лежала в постели, бледная и измученная, поэтому я встала на ее защиту. Впервые в жизни я осмелилась открыть рот и заявила Сакубаи, что амма – увядающий цветок, который уже много дней не видел ни капли надежды, и уж ей-то, Сакубаи, стоило бы понять это без моих разъяснений.

Сакубаи захихикала:

– Увядающий цветок? Ни капли надежды? Да ты никак поэтом заделалась? – Она рассмеялась и пошаркала к себе в комнату.

Однажды вечером амма с глухим стуком упала в обморок прямо на кухне, а я, закричав от ужаса, бросилась к ней и попыталась привести в чувство, однако она лежала как неживая, лишь слезы текли из-под сомкнутых век. Не зная, что предпринять, я начала, дрожа, вытирать ей слезы, пока мне в голову не пришло сбегать в деревню за вайдьей[33].

Когда я подбежала к его дому, то увидела в окно, как жена лекаря что-то готовит, а над очагом поднимается дымок. Я решительно постучалась, но, увидев меня на пороге, вайдья лишь зевнул.

– Пожалуйста, быстрее! Амме плохо! Она упала и глаза не открывает.

Он опять зевнул, неторопливо вернулся в гостиную и опустился на подушки.

– Пожалуйста, помогите! У вас же есть лекарства, которые ее вылечат, правда?

– Да, но сейчас я как раз собирался поужинать. Приходи попозже.

Его жена возле очага бросала на сковородку кусочки теста, дом наполнял аромат горячих роти, а шестеро забившихся в угол детишек с жадностью вгрызались в добычу.

– Я подожду, – сказала я.

Он пожал плечами:

– Да и после ужина я, может, к вам не сразу приду. Сперва вздремну.

Из-за занавески выглянула жена лекаря. От жары щеки у нее раскраснелись, и в ее глазах я увидела жалость. Она тихо, почти шепотом сказала мужу, что перед ним ребенок.

– Закрой рот. Это шлюхи из низшей касты, чего ты взялась их защищать? – одернул он жену.

Женщина торопливо шлепнула на сковороду еще один комок теста. Больше она на меня не смотрела.

– Я пожалуюсь отцу, – сказала я.

Лекарь уже склонился было над тарелкой, но тут поднял голову и посмотрел на меня.

– Я пожалуюсь отцу и скажу, что вы не стали нам помогать, – повторила я.

– Да твой отец вообще не знает, что ты существуешь, – рассмеялся он.

– А вот и неправда. Мы с папой часто видимся. Просто он не велел об этом рассказывать, – соврала я.

Смех стих. Я сама не ведала, что творю, но моя хитрость сработала. Я и прежде видела, как при одном упоминании о моем отце наши деревенские жители принимались таращить глаза и словно коченели – ведь папа был сыном заминдара. На этот раз я обратила власть, которую отец имел над ними, себе на пользу. Не раздумывая, я просто выпалила то, что первым пришло в голову. Лекарь тоже особо не размышлял: быстро отодвинув тарелку, он сунул мне в руки свою докторскую сумку, и мы отправились в путь. Мне хотелось идти побыстрее, но сказать об этом я не осмелилась, боясь, как бы он не передумал. Помню, что на лбу выступил пот, а сердце всю дорогу до дома колотилось как бешеное.

Уже возле дома я побежала вперед, не зная, чего ожидать. Однако амма сидела на кухне, прямо на полу, привалившись к стене, и пила воду из стакана, который держала перед ней Сакубаи. Я выпустила из рук лекарскую сумку, бросилась к амме и обняла ее. Переступив порог дома, в котором жили представители низшей касты, вайдья поморщился, но не сказал ни слова. Он присел возле аммы, проверил ей пульс, заглянул, оттянув веки, в глаза, а затем открыл сумку и вытащил оттуда зеленые и желтые травки.