До войны перед встречей с заказчиком воображение Люсьена обычно разыгрывалось не на шутку, особенно когда ему было известно, что заказчик богат. Но сейчас он пытался обуздать себя, заранее настраиваясь на пессимистический лад. Уже не первый раз, когда он был почти уверен, что получит заказ, его мечты и надежды разлетались в пыль.

Он хорошо помнил 1938 год, когда уже почти приступил к работе над проектом здания универсального магазина на рю де ля Тур, и вдруг выяснилось, что его заказчик обанкротился из-за развода. А также то, как владельца огромного поместья близ Орлеана арестовали за растрату накануне подписания контракта. Поэтому Люсьен твердил себе: нечего предаваться мечтам, в это нелегкое время надо быть благодарным за любой, даже самый ничтожный заказ.

Инцидент с несчастным евреем был почти забыт, ум Люсьена уже вовсю работал над универсальным обликом фабрики, который подходил бы для любого военного производства. А свернув на авеню Марсо, он уже широко улыбался, как бывало всякий раз, когда он размышлял о новом проекте.

Сверившись со временем, Люсьен толкнул массивную дверь дома номер 28 на рю Галили. До назначенного времени оставалась всего минута, и он испытывал удовлетворение от собственной пунктуальности. Кто еще смог бы пересечь весь город, стать свидетелем убийства немцами еврея, смыть кровь застреленного с собственного пиджака и успеть вовремя? Все это укрепляло его убежденность в том, что всегда необходимо иметь в запасе лишние четверть часа, чтобы никогда не опаздывать на встречи с потенциальными клиентами.

На его чудовищно дорогих часах от Картье, подаренных родителями после того, как ему вручили университетский диплом, было ровно два часа – время, соответствующее времени в Германии. Одним из первых указов оккупантов был перевод часов во Франции в часовой пояс рейха. По французскому времени сейчас был бы час пополудни. Несмотря на то что с начала оккупации прошло уже два года, это бессмысленное насилие над временем все еще раздражало Люсьена – даже больше, чем бесчисленные свастики или уродливый готический шрифт всевозможных указателей.

Он переступил порог и оказался в прохладном темном холле. Люсьен любил эти многоквартирные дома, возведенные бароном Османом[1], сравнявшим в середине девятнадцатого века средневековый Париж с землей, чтобы затем отстроить чуть ли не весь город заново. Его восхищали отменная кладка и мощные горизонтали фасадов, сформированные рядами окон и металлических ограждений балконов. Он и сам жил в подобном доме на рю Каир.

С 1931 года Люсьен отказался в своих работах от всех элементов классической архитектуры и стал чистым модернистом, освоив эстетику баухауза – стиля, созданного немецким архитектором Вальтером Гропиусом, пионером современной архитектуры и дизайна. Однако он продолжал восхищаться этими большими доходными домами, которым посчастливилось уцелеть только благодаря вмешательству Наполеона III. Он полюбил эти здания еще больше, когда перед самой войной навестил брата, осевшего в Нью-Йорке. Тамошние жилые дома оказались полной чепухой в сравнении с парижскими.

Люсьен шагнул к каморке консьержа, располагавшейся слева от входа. Стеклянная дверь была распахнута, а за столом, покрытым ярко-желтой скатертью в мелкий цветочек, неподвижно восседала массивная старуха. В ее губах дымилась сигарета.

Люсьен кашлянул.

– Вам в апартамент 3Б… лифт не работает, – произнесла она, при этом ни одна мышца ее лица не дрогнула, а взгляд по-прежнему был устремлен в пространство.

Он поднялся по изящно изогнутой лестнице на третий этаж, и его сердце застучало, но вовсе не потому, что он был в неважной физической форме, а из-за глубокого волнения. Действительно ли у Мане есть заказ для него, или эта встреча – пустая трата времени? Если же ему предложат работу, подвернется ли случай в полной мере продемонстрировать свой талант?

Люсьен знал, что блестяще одарен. Именно так оценивали его работу двое прославленных зодчих, на которых он работал в Париже после окончания учебы. Несколько лет он набирался опыта, одновременно росла и его вера в свои способности. Затем он начал собственное дело. Завоевать доверие заказчика всегда непросто, и вдвойне сложно, если ты – модернист, ведь новая архитектура едва начала входить в моду. Большинству клиентов все еще хотелось чего-то пышного, традиционного. Тем не менее, Люсьену хватало на безбедную жизнь. Но так же, как актер нуждается в звездной роли, чтобы взлететь на вершину славы, архитектору необходим проект, который принесет ему известность. Люсьену же, в его тридцать пять, пока не удавалось получить такой заказ. Однажды он подошел очень близко к желаемому, когда стал финалистом конкурса проектов здания новой публичной библиотеки, но его обошел Анри Деверо, у которого была рука в министерстве культуры. Оказывается, способности – это еще не все, нужны надежные связи, как у Деверо, и тогда – успех.

Поднимаясь по мраморным ступеням великолепной лестницы, Люсьен поглядывал на свои туфли, прислушиваясь, как они негромко поскрипывают. Это были особые туфли для встреч с клиентами, единственная оставшаяся у него приличная пара обуви. Слегка поношенные, они все еще выглядели изящными и модными, да и подошва до сих пор цела. Кожа сейчас в дефиците, поэтому французы, когда подошва изнашивалась, заменяли ее деревянной или изготовленной из прессованного картона, но тот не терпел сырости и в слякоть немедленно расползался.

Люсьен радовался, что у него сохранилась эта пара. Он ненавидел щелкающий перестук деревянных подошв на улицах Парижа, который напоминал ему грохот крестьянских сабо.

Он вздрогнул от неожиданности, когда, уже почти достигнув третьего этажа, вскинул глаза и обнаружил перед собой пару очень дорогих темно-коричневых туфель. Взгляд Люсьена медленно пополз вверх по стрелкам идеально отутюженных брюк, по пиджаку, и, наконец, – к лицу их обладателя, Огюста Мане.

– Месье Бернар, сердечно рад встрече с вами!

Не успел Люсьен подняться на последнюю ступеньку, а Мане уже протягивал руку.

Люсьен оказался рядом с худощавым и очень высоким седовласым человеком лет семидесяти, со скулами, как ему показалось, высеченными из камня. Огюст Мане был настолько рослым, что складывалось впечатление, что он даже выше, чем сам генерал де Голль.

– Мое почтение, месье.

– Месье Гастон просто бредит зданием, которое вы построили для него, поэтому и мне захотелось им полюбоваться. Превосходная работа.

Рукопожатие Мане оказалось крепким и уверенным – именно таким, какого ждешь от человека, сумевшего заработать миллионы.

Отличный старт, подумал Люсьен. Ему стразу понравился этот пожилой, аристократического вида промышленник. Он хорошо помнил, как в 1937 году проектировал здание на рю Серван для Шарля Гастона, владельца страховой компании, – четыре этажа из светлого известняка со стеклянной, спирально закрученной лестницей внутри. Люсьен считал его своей лучшей работой.

– Месье Гастон был очень любезен, направив вас ко мне. Чем могу помочь?

Перед тем как перейти к делу, Люсьен обычно предпочитал немного побеседовать с будущим заказчиком. Но сейчас он слишком нервничал и хотел как можно скорее понять, получит ли заказ или нет.

Мане вошел в открытую дверь апартаментов 3Б, и Люсьен последовал за ним. Даже спина монсеньера Мане вызывала уважение: отменная осанка, дорогой, безупречно сшитый костюм. Настолько безупречно, что немецкий офицер непременно пожелал бы узнать имя портного.

– Итак, месье Бернар, позвольте ввести вас в курс дела. В течение некоторого времени в этой квартире будет жить мой друг, и я хочу внести в планировку некоторые изменения – такие, чтобы он мог чувствовать себя вполне комфортно, – проговорил Мане, пока они неторопливо пересекали прихожую.

Люсьен не мог представить, чего хочет от него этот пожилой человек. Пустая квартира была превосходна: высокие потолки, широкие окна, на стенах – резные дубовые панели и пилястры, обрамляющие дверные проемы, ведущие в жилые комнаты. Паркет, великолепные камины, облицованные зеленоватым мрамором. Ванные комнаты и кухня оборудованы по последнему слову техники, повсюду фарфор и сверкающий хром. По парижским меркам квартира была огромной, по крайней мере, раза в два больше, чем обычная.