– Я никого из себя не корчу! – возразила Гюльфем. – Наоборот, изо всех сил стараюсь остаться собой!

– Ага, как же, так я тебе и поверила! Его высочество шлёт тебе письма, а ты на них не отвечаешь. И подарки ему хочешь вернуть. Думаешь, я не понимаю, для чего ты это делаешь? Да всё очень просто. Надеешься ещё крепче его к себе привязать.

– У меня и в мыслях такого нет. Я бы предпочла, чтобы он совсем не замечал меня.

– Зачем же тогда ты ходила провожать его на заставу? Зачем приняла его дары, которые он передал тебе с чаушем?

– Ты что, следила за мной? – всплеснула руками Гюльфем.

– Ещё чего, – фыркнула Ферида, – просто решила посмотреть на это зрелище. Ты же ходила туда, почему же мне нельзя?

– Я ходила по просьбе госпожи, – объяснила Гюльфем. – Бедняжке так хотелось увидеть своего мужа во всём блеске, послушать его знаменитые напутственные речи. Но Хаджи-хаким запретил ей такие волнительные прогулки. И тогда она попросила меня сходить туда тайком, чтобы потом пересказать ей, о чём её муж говорил со своим воинством.

– А зачем ты открыла лицо, если хотела остаться незамеченной? – недоверчиво спросила Ферида.

– Я не открывала лица. Это произошло случайно. В такой толчее я растеряла булавки, скреплявшие сетку чарчафа. Но царевич увидел меня и, боюсь, решил, что я пришла по собственному желанию.

– Разумеется, – хмыкнула Ферида, – если бы наставник не удержал его, он бы сам вручил тебе прощальные дары. А что ты сделала с золотой пластинкой от его доспехов?

– Ты и эту вещицу хочешь присвоить? – поразилась её ненасытности Гюльфем. – Не надейся зря. Я отнесла дары царевича его жене.

В ответ Ферида звонко расхохоталась.

– Не думаю, что он будет благодарен тебе за это.

– Госпожа так радовалась этим подаркам.

– Они предназначались не ей!

– Она хранит их как реликвию, как святыню.

Ферида пожала точёными плечиками.

– Ты просто безнадёжная дура, как я погляжу. Будь я на твоём месте, ни за что не стала бы делиться знаками его внимания. А что ты скажешь в своё оправдание госпоже, если я сообщу ей, что их большую часть ты от неё утаила?

– Хорошо, я отдам тебе украшения, всё до последнего колечка, – испугавшись её угрозы, согласилась Гюльфем. – Я не могу допустить, чтоб она страдала, узнав об этих записках. А ты, Ферида… Аллах покарает тебя за твои низкие помыслы!

– Это уж моё дело – отвечать перед богом, – поджала губы Ферида.

– Что ж, пойдём ко мне в комнату, – кротко вздохнула Гюльфем.

Забыв о том, что пришли в сад за апельсинами для госпожи, девушки направились по выложенной тёсаным камнем дорожке к красным садовым воротцам. Оказавшись во внутреннем дворе, они повернули к лестнице, ведущей на женскую половину. Гюльфем уже поставила ногу на нижнюю ступеньку, как вдруг кто-то тихо окликнул её:

– Ханум (прим. автора: форма обращения к женщине)!

Оглянувшись, девушка увидела Мансура, гонца-скорохода, доставлявшего ей послания от Сарнияра Измаила.

– Ах, это вы, Мансур, – растерялась Гюльфем, – вы снова привезли мне записку от своего господина?

– Нет, ханум, – покачал головой гонец. – На этот раз у меня изустное поручение.

Гюльфем раздражённо покосилась на Фериду, уже навострившую уши, и, придвинувшись поближе к гонцу, спросила вполголоса:

– Что он просил передать?

– Я хочу говорить с вами с глазу на глаз, ханум, – с важностью ответил Мансур.

Гюльфем прижалась к перилам, освобождая проход для товарки.

– Иди вперёд, Ферида, я тебя догоню.

Сгорая от любопытства, рыжая рабыня поднялась наверх по лестнице и затаилась за дверью. Но как она ни напрягала слух, до неё доносилось только невнятное бормотание скорохода.

– Аль-Акик скоро падёт, – рассказывал тем временем Мансур, – ждать осталось недолго. Арабы мрут как мухи от голода и недостатка воды. К тому времени, когда они откроют нам ворота, в городе не останется и половины живого населения. Но всё же жители Аль-Акик отчаянные храбрецы, легко отражают все атаки и быстро ликвидируют разломы. Если бы в городе было больше припасов, они могли бы обороняться до Судного дня.

Гюльфем подняла на гонца красивые агатовые глаза и робко спросила:

– Но… неужели его высочество поручил вам описать мне положение арабов? Ему, как всем мужчинам должно быть известно, что женский ум невосприимчив к сведениям подобного рода.

– Простите, ханум, – смутился скороход, – я всего лишь хотел немного оттянуть неприятное известие.

– Его высочество… ранен? – вскрикнула Гюльфем, выдав своим испугом, что он ей далеко не так безразличен, как она стремилась показать.

– Да, но не волнуйтесь, не смертельно, – поспешил её успокоить гонец.

– Как это произошло? – спросила Гюльфем, прижав руку к сильно бьющемуся сердцу.

– Осаждённые арабы оборонялись как свирепые львы, сбрасывая со стен горшки с горючей смесью. Один из таких горшков взорвался всего в нескольких шагах от нашего бедного господина. Его высочество совсем не щадил себя. Лез очертя голову в самое пекло, хотя наш амирбар не одобрял его безрассудного поведения. «Вы должны беречь себя для престола Румайлы» – то и дело напоминал он ему. Да только царевич его нисколько не слушал. Считал, что должен быть в гуще сражений и вдохновлять своим примером бойцов.

– Он сильно пострадал? – всхлипнула Гюльфем, украдкой вытирая слёзы.

Мансур тяжело вздохнул.

– На лице у него не осталось никаких следов, но его грудь здорово опалило огнём. Какое несчастье, ханум! У сахиба был такой красивый торс. Боюсь, что рубцы от ожогов останутся на всю жизнь. Кроме того, у него сгорели волосы на груди, однако наш костоправ уверяет, что они ещё вырастут.

Гюльфем поспешно смахнула слёзы с глаз и сказала твёрдым голосом:

– Думаю, госпоже не следует ничего знать об этом взрыве. Хаджи-хаким запретил ей волноваться.

– Конечно, ханум, – подавил усмешку Мансур, – не к чему её тревожить, если сахиб всё равно не спит с ней.

– Боже мой! – воскликнула шокированная до невозможности Гюльфем. – Неужели эти интимные подробности уже стали достоянием всей армии?

– Простите, ханум, – снова засмущался гонец, – если позволите, я вам объясню, в чём тут дело. Его высочество несколько недель был прикован к постели. Ожоги причиняли ему страшные мучения, и наш костоправ лечил его опиатами. Они снимают боль, но вызывают побочные эффекты, в частности, бред и галлюцинации. Костоправу приходилось лечить также и других бойцов, и он часто оставлял царевича на попечении часовых, которые сменялись один за другим. Когда его высочество встал на ноги, в его шатре отдежурило с полсотни латников низших чинов, отъявленных болтунов и сплетников. С тех пор по лагерю и пошли пересуды. Царевич в бреду разболтал все альковные тайны. К примеру, что он на пушечный выстрел не подпустит к себе жену…

– Ах, замолчите, прошу вас! – взмолилась Гюльфем, закрывая горящие от стыда уши руками.

– Я только хотел объяснить, ханум. Если у него с женой всё обстоит, как болтают в лагере, она и не увидит его обезображенный торс. Пусть себе спит спокойно в своей девственной постельке, ни к чему ей за мужа тревожиться.

– Бедная моя госпожа! – вздохнула Гюльфем.

– Да полноте! – хмыкнул Мансур. – Себя лучше пожалейте. Скоро он приедет на побывку, амирбар настоял, чтобы он, как следует, отдохнул и восстановил свои силы. Царевич уже в пути и послал меня предупредить вас о своём приезде. Так что, готовьтесь, ханум, мало вам не покажется. После ранения он голодный и злой. В бреду такого нагородил про вас… ну, много всего, а суть в том, что он мог отдать богу душу, так и не испробовав свой персик на вкус.

Гюльфем покраснела как кумач и понеслась вверх по лестнице, рискуя сломать себе шею.

* * *

Войдя в покои княжны, Гюльфем увидела у неё в руках узкогорлый серебряный кувшин с вычеканенной на нём большой гроздью винограда. Лейла любовно поглаживала его рукой, чем привела служанку в некоторое замешательство.