Несколько тысяч глоток вразнобой прокричали девиз, перепугав мирных горожан и особенно детей, столпившихся у каменной ограды. Пехотинцы пересыпали слова девиза солёными словечками, подбрасывая при этом в воздух шапки. Командиры подразделений принялись прочёсывать ряды своих подчинённых, требуя умерить страсти. Но ещё с полчаса прошло, прежде чем все окончательно угомонились, и тогда царевич дал знак, что пора трогаться в путь.

Едва он сам сдвинулся с места, как Хусейн потянул его за рукав.

– Посмотрите, дитя моё, – он указал на прильнувшую к решётке ограждения женскую фигурку, выделявшуюся в безликой толпе, как белая лебедь среди воронья. – Эта особа в шелках явно из дворца.

Женщина на долю секунды приподняла шёлковый чарчаф (прим. автора: покрывало для лица), открыв хорошенькое личико, и этого мгновения оказалось достаточно, чтобы Сарнияр узнал в ней Гюльфем. Хусейн тоже успел разглядеть её и раздосадованно вздохнул, так как был уверен, что это княжна Лейла пришла тайно проводить мужа в поход.

– Моя Гюль! – воскликнул Сарнияр и хотел спрыгнуть с коня, но рука Хусейна удержала его.

– Не смейте привлекать всенародное внимание к этой особе! – властно потребовал он.

– Шайтан, – выругался сквозь зубы царевич, – вы снова позволяете себе поучать меня, хотя я уже лишил вас этой привилегии.

– Это моё последнее наставление, – с грустью улыбнулся Хусейн. – Ваша милая не для того прячется за оградой, чтобы стать пищей для молвы. Передайте ей какую-либо вещицу на память о вас, а я поручу это чаушу (прим. автора: низший чин в армии, как правило, занимаемый юношей или подростком).

Сарнияр отцепил пучок павлиньих перьев от своего шлема и золотой наколенник. Подбежавший мальчишка принял у него дары любви и отнёс их Гюльфем, которая быстро спрятала их в складках белого покрывала.

– Моя Гюль пришла проводить меня в дальний путь! – ликовал Сарнияр. – Хвала Аллаху, она всё же решилась принять мою любовь! О, моя милая, нежная, горячо любимая девочка! Ты делаешь меня счастливейшим из смертных, машалла!

Между тем войско тронулось в путь, но Хусейн придержал коня, пока с ним не поравнялся Рахим.

– Его высочество прогнал меня, – сообщил он сыну, понизив голос до полушёпота. – Мне придётся доживать свои дни в Хумаде. Теперь ближе всех к нему ты, сынок. Я поручаю его тебе. Береги моего ученика как зеницу ока.

– Не волнуйтесь, отец, – ответил Рахим, – вы же знаете, я люблю его, как родного брата. Но почему вы поехали с нами? Разве вам не нужно вернуться в Алькадир за своими вещами и слугами?

– Царевич велел мне ехать с войском до развилки. Он не хочет, чтобы я вернулся во дворец, – Хусейн горько усмехнулся, – вероятно, опасается, как бы я не причинил какого-нибудь вреда его возлюбленной. Эта любовь к служанке княжны доставит ему немало неприятностей. Ради Аллаха, сынок, не позволяй ему делать глупости, но в то же время не старайся заменить ему меня. Наш малыш уже вырос и не нуждается в наставниках. А насчёт моих вещей и слуг не беспокойся. Я послал за ними своего конюха.

Глава

6

– Я всё-таки не понимаю, как можно оставаться равнодушной к такому блистательному мужчине, – заявила Ферида, сидя на зелёной кочке и сосредоточенно разглядывая узкий мысок своей сафьяновой туфельки.

Стоя на коленях, Гюльфем собирала апельсины с нижних ветвей дерева в широкий подол туники, отделанный плетёной тесьмой. Услышав это неожиданное заявление, она выпустила из рук подол, и спелые оранжевые плоды посыпались в траву.

– О чём ты? – В чёрных глазах Гюльфем заплескались недоумение и страх. – Ты что, перегрелась на солнышке?

Ферида подняла апельсин, медленно очистила его и разделила на две половинки.

– Я знаю, что наследник престола неравнодушен к тебе. Это раз, – она отделила одну дольку от половинки апельсина. – Я знаю, что он прислал тебе из военного лагеря целую кучу записок и писем. Это два, – она отделила ещё одну дольку. – Наконец, мне известно, что к письмам прилагались золотые колечки и прочие очаровательные пустячки. Это три.

Девушка подняла ладонь с тремя дольками апельсина на уровень глаз обескураженной Гюльфем.

– А теперь оцени, Гюль, сколько, по-твоему, может стоить подобная информация? – c усмешкой спросила Ферида. – Сколько ты дала бы мне за неё? Ты ведь не хочешь, чтобы кто-нибудь ещё, кроме меня, узнал о его любовных записках?

Гюльфем выдавила жалкое подобие улыбки.

– Ты ошибаешься, Ферида, – пролепетала она, сравнявшись цветом лица со своей белой туникой. – Его высочество не присылал мне никаких записок.

– Тогда отчего ты так побледнела? – усмехнулась рыжеволосая рабыня. – Впрочем, если не хочешь купить моё молчание, я пойду к госпоже. Уж она-то непременно оценит мой товар.

– Ты не посмеешь! – воскликнула Гюльфем.

– Ещё как посмею, дорогуша, и не побоюсь, как бы она в сердцах не сделала вот этого, – Ферида ударила ребром ладони по апельсину.

Гюльфем в смятении смотрела, как по её руке растекается липкая масса.

– Уж и не знаю, чья голова при этом пострадает! – жалостливо вздохнула Ферида.

– Вернее всего, твоя, – решила припугнуть её Гюльфем. – Разве ты не слыхала, как поступают с теми, кто приносит дурные вести?

Продолжая притворно вздыхать, Ферида смахнула с платья апельсиновые зёрнышки.

– Думаю, нам нечего бояться. У нашей госпожи добрейшее сердце. Она только разволнуется и будет плакать по ночам в подушку, но ни одну из нас не накажет, иначе останется совсем одна. Во дворце все относятся к ней с презрением, потому что наследник престола не жалует её своим вниманием. Прошло уже несколько месяцев, как он ушёл воевать, а до сих пор не прислал ей ни строчки. Зато её любимую рабыню прямо-таки завалил записками. Его скороход уже из сил выбился, таскаясь по жаре туда-сюда.

С трудом дослушав, Гюльфем внезапно с яростью накинулась на товарку и принялась трясти с такой силой, что из её тщательно уложенных на голове волос выпали все шпильки, и пышная рыжая копна рассыпалась по плечам.

– У тебя нет никаких доказательств, – закричала она, – я сожгла его письма!

– Вот ты и проговорилась, – отпихнула её Ферида, поднимаясь с кочки и неторопливо собирая волосы в узел. – Остынь, бесноватая. Госпоже не нужны доказательства. Она так доверчива, что поверит мне на слово. Ну, я пошла.

– Погоди, – остановила её Гюльфем, – чего ты хочешь за своё молчание?

– Ничего особенного. Всего лишь те золотые побрякушки, которые твой царственный обожатель прилагал к запискам. Всё равно ты их не носишь.

– Ты тоже не посмеешь их носить. Для рабыни это непозволительно дорогие украшения.

– Я не так тщеславна, чтобы привлекать к себе излишнее внимание, – хмыкнула Ферида. – Я спрячу их в надёжном месте и когда-нибудь выйду отсюда на волю обеспеченной женщиной.

Она сделала вид, что порывается уйти, но Гюльфем удержала её за руку. Поскольку она была гораздо выше Фериды, ей трудно было смотреть на неё с высоты своего роста с умоляющим выражением на лице, и она упала на колени, протянув к ней руки ладонями кверху в отчаянном жесте мольбы.

– Прошу тебя, Ферида, не заставляй меня платить так дорого за твоё молчание. Эти украшения необходимо вернуть его высочеству.

– Почему вдруг? – от души удивилась Ферида.

– Я должна показать ему, что не желаю принимать его любовь так же, как и его подарки.

– Сомневаюсь, – фыркнула Ферида, – что это его остановит. Рано или поздно он своего добьётся. И когда ты станешь его фавориткой, у тебя будет столько золота, что не сосчитать. Ты получишь всё, а я ничего. Где же тут справедливость? Пусть мне хоть эти безделушки достанутся.

– Завистница! – с презрением произнесла Гюльфем, поднимаясь с колен.

Хотя на её лице ещё читалась мольба, в душе поднимался такой гнев, что она готова была удавить Фериду и закопать в саду, чтобы обеспечить её молчание и своё спокойствие.

– А ты лицемерка, – невозмутимо отпарировала Ферида. – Корчишь из себя недотрогу, чтобы набить себе цену!