– О нет, – ещё больше испугалась она, – я предпочитаю нишу.
Усмехнувшись в ответ, Сарнияр втащил её в небольшое углубление в толще стены и задёрнул за собой непроницаемый занавес. Это укромное местечко предназначалось для женщин, желающих переговорить келейно с кем-нибудь из мужской челяди дворца. При таких беседах мужчину и женщину, само собой разумеется, должен был разделять занавес.
– Здесь довольно тесно, – заметила Гюльфем.
– Вот и хорошо, – шепнул царевич, – будем стоять лицом к лицу как любовники.
– Или враги, – возразила она.
– Не обольщайся. Враждовать мы не будем. Напротив, мы сейчас уладим всё, что мешает нам сблизиться. Прежде всего, ответь мне, пожалуйста, в какой момент ты пришла в сознание. Говори правду, крошка, потому что лгать бессмысленно. Я уже знаю, что к княжне ты вернулась на своих ногах. Ну, так что же?
– Я очнулась, когда Хаджи-хаким сунул мне под нос пузырёк с резко пахнущей жидкостью, который прятал в рукаве.
– Понятно, – помрачнел Сарнияр. – А потом он подал тебе знак, чтобы ты продолжала притворяться бесчувственной?
– Да, – прошептала Гюльфем.
– Значит, ты слышала всё, о чём мы говорили с ним? Проклятье! Теперь я понимаю, зачем он завёл этот неуместный разговор о моих садистских наклонностях. Он хотел внушить тебе отвращение ко мне. Гюль, умоляю тебя, не доверяй этим россказням. У нас с тобой всё будет по-другому, потому что я люблю тебя.
Гюльфем недоверчиво покачала головой.
– С каких это пор, ваше высочество? Мы с вами едва знакомы. Лучше оставьте меня в покое. Я не смею осуждать вас, каждый безумствует по-своему. Просто я очень люблю свою госпожу и не смогу обмануть её доверие.
– Мы что-нибудь придумаем, найдём разумный компромисс. Моя жена уже почти смирилась с тем, что у нас фиктивный брак. С какой стати она станет противиться нашей любви, если сама не может составить моё счастье! На худой конец мы с тобой уедем куда-нибудь вдвоём.
– Куда? – горько улыбнулась Гюльфем. – Может быть, в Голконду? В страну, которую она принесла вам в надежде на вашу любовь?
– Есть и другие места…
– Но вам они неподвластны.
– Для своей любимой я готов хоть звёзды с неба достать! – хвастливо заявил он. – Ты только обещай мне, что будешь моей, и я покорю для тебя города, возведу белокаменные замки…
Он нежно обнял её за талию, привлекая к себе, и, как и в предыдущий раз, от его прикосновения всё её тело обдало жаром. Его губы прильнули к её губам, и она даже не заметила, как её стиснутые в кулаки руки разжались и легли ему на плечи. Пухлые губы Гюльфем раскрылись сами собой навстречу ему, и его язык тут же проник в её рот, приведя её в полное смущение.
Она поразилась тому, как ей хватило бесстыдства поддаться на его провокацию, и это было её последней мыслью перед тем, как его пылкий, прожигающий насквозь поцелуй заставил её позабыть обо всём на свете. Но это упоительное забвение продлилось недолго. В следующую минуту она вырвалась из его объятий, сгорая от стыда за то, что повела себя с ним, совсем как… те женщины, с которыми он привык иметь дело.
– Не надо, умоляю вас, – со слезами вымолвила она, отвернувшись от него, – не нужно мне доказывать, что у нас может быть всё по-другому, без грубости и принуждения.
– Почему, Гюль? – спросил он, тяжело дыша у неё за спиной. – Неужели тебе не по нраву, когда с тобой обращаются, как с принцессой?
– Но я не принцесса, сахиб! Или вы забыли, что я всего-навсего жалкая рабыня, и родители мои тоже были рабами?
– Ты не останешься рабыней! – горячо воскликнул он. – Я дам тебе свободу, сделаю то, чего не удосужились сделать магараджа и его дочь, обязанная тебе своей жизнью.
– Прошу вас, не надо бросать слова на ветер. Вы не можете дать мне свободу без согласия княжны. А, кроме того, она мне не нужна. Я всё равно не смогу оставить Лейлу одну в этом враждебном мире, который к ней так незаслуженно жесток.
Гюльфем смахнула со щеки непрошеные слёзы.
– Прощайте, сахиб. Больше не ищите со мной встреч. Надеюсь, вы сами скоро поймёте, что орёл не может подружиться с канарейкой, а царский сын связать свою судьбу с рабыней.
Едва договорив, она выскользнула из ниши и умчалась к своей госпоже.
* * *
Хаджи-хаким рассеянно раскладывал по мешочкам пучки лечебных трав, когда перед ним неожиданно, будто чёрт из преисподней, вырос Сарнияр Измаил.
– А ну говори, сморчок, какого дьявола ты наплёл мне весь этот вздор про летаргический сон, – потребовал царевич, схватив старика за грудки и легко подняв у себя над головой. – И кто приказал тебе выставить меня насильником перед любимой женщиной? Отвечай, ходячая пилюля, пока я дух из тебя не вытряс!
– Сахиб, – прокряхтел старик, барахтаясь в воздухе, – у меня кружится голова! Умоляю, отпустите меня!
– Отпущу, – обещал Сарнияр, – когда скажешь, кто этот тайный недруг.
– Это ваш учитель, – из последних сил прохрипел старик, посинев, точно баклажан.
– Я так и думал, – произнёс Сарнияр, разжимая пальцы.
Хаджи-хаким шлёпнулся на пол и застыл в неподвижности. Но стоило царевичу выйти за порог, как он сразу ожил и помчался в покои Хусейна с резвостью, поразительной для его возраста.
– Значит, он узнал обо всём, – выслушав его жалобы, проронил учитель. – Не беда, я поеду вслед за ним на городскую заставу и всё улажу.
Спустившись во двор, Сарнияр нос к носу столкнулся с Рахимом.
– Ну, где же вы пропадаете, ваше высочество? – проворчал амирбар. – Мы тут с ног сбились, разыскивая вас по всему дворцу. Пора произвести смотр вашему воинству.
– Я ходил попрощаться с женой, – объяснил Сарнияр, – прости, что опоздал…
Рахим покраснел от смущения.
– Ну, что вы, – пробормотал он, – известное дело, царственная персона не опаздывает, а задерживается.
– И всё-таки я прошу у тебя прощения, – настаивал Сарнияр.
– За… что? – окончательно стушевался Рахим.
– Рано или поздно узнаешь, – загадочно произнёс Сарнияр. – А сейчас по коням!
Молодые люди вскочили на коней и лёгкой рысцой поскакали к заставе.
Вскоре до их слуха долетели звуки сигнальных рожков, сквозь которые пробивались барабанная дробь, трубы, цимбалы и флейты. Так полковые музыканты приветствовали приближение царственной персоны. Впереди замелькали зелёные стяги с символами Румайлы и правящей династии.
Взобравшись на невысокий пригорок, Сарнияр гордым взглядом окинул своё войско. За стройными колоннами пехотинцев, в которых трудно было узнать вчерашних феллахов, возвышались внушительные ряды кавалерии. Полк турецких янычаров особенно выделялся своей парадной амуницией. В потоках солнечного света ярко сверкали их начищенные до зеркального блеска латы, плюмажи из белоснежных перьев колыхались на серебряных остроконечных шлемах. Нуреддин-ага, сидевший верхом на арабской кобыле в золотой сбруе, франтовато подкручивал роскошные чёрные усы, предмет тайной зависти его подчинённых. Ни у кого в его полку не было таких пышных усов.
– Нуреддин больше смахивает на вельможу, чем на старшину янычаров, воспитанных в духе строжайшей военной дисциплины, – заметил Сарнияр подъехавшему вслед за ним Рахиму. – Посмотри, как он весь блистает и переливается, затмевая свет дня. Если бы янычарам за выслугу лет вручали не золотые, а железные обручи, он позолотил бы их сам.
– И что из того? – флегматично ответил Рахим. – Пусть себе тешится, златолюбие не порок.
– Не порок? – эхом откликнулся Сарнияр. – А как же история с моим дядей? Не кажется ли тебе, что Нуреддин-ага повёл себя, как человек, способный ради наживы изменить своему долгу? Пусть это звучит нелепо из уст переманившего его в свой лагерь, но с другой стороны, если вспомнить, что он сам явился ко мне и предложил свои услуги…
– Думаю, что ваши опасения беспочвенны, поскольку никто вашего дядю не предавал. Срок службы янычаров истёк, они не были обязаны хранить верность царю, задолжавшему им кучу денег. Но всё же, если вас одолевают сомнения, присмотритесь пристальнее к этому янычару. Я говорю о старшине, потому что его подчинённым, похоже, всё равно, кому служить, лишь бы им хорошо и, главное, своевременно платили.
