Мир содрогнулся. Молларда прошибла холодная дрожь, так что волосы поднялись дыбом.

— От удара начались роды. Я пытался спасти ребенка. Но такие крошечные редко выживают…

Дэнтон не мог вымолвить ни слова. Он перевел взгляд на Кассандру и она показалась ему беззащитной, как никогда ранее.

Затем взгляд его остановился на оловянному тазу, укрытом полотенцем.

— Невозможно, — выдавил он.

— Это правда.

— Но у нее не было живота!

Томаз приложил палец к губам и снова посмотрел за полог.

— Так бывает. Он бы скоро и резко вырос.

— Какой был месяц?

— Думаю, шестой.

Полгода. Та ночь в Баргезаре. Ночь, когда он едва не умер.

Жалящий рой мыслей носился в голове у Молларда. Его ребенок мог бы повторить его судьбу. Он бы родился при мертвом отце.

Все случилось по-другому. Дэнтон остался жить. А дитя погибло, будто заплатив своей жизнью за жизнь отца.

— Она не сказала мне, — проговорил Дэн.

— Быть может, держала в тайне, — прошептал Томаз. — А может, и сама не знала.

— Как это возможно?

— Живот не рос, плод мог быть вялым и мало двигаться. А его движения, если не знаешь о беременности, можно принять за простое недомогание. А она ведь рыцарь, живущая в дороге, и должно быть, не обращает внимания на такие вещи.

— А лунная кровь? — привел Дэнтон последний аргумент.

— У женщин-воинов цикл часто непостоянный. Она могла решить, что все в порядке.

В глотке пересохло. Дэн сглотнул, и ему стало больно. В горле вырос острый камень, мешающий дышать.

— Кто это был?

Томаз ответил не сразу.

— Мальчик.

— Я хочу взглянуть.

Лекарь без слов подошел к тазу, поднял его и начал снимать полотенце.

Моллард увидел только крошечную ножку, перепачканную кровью, и отвернулся.

— Нет, — сказал он и, помедлив, добавил. — Нужно предать его огню.

— Как прикажете.

— Стой, — смахнув жгучие слезы, сказал Дэн.

Томаз обернулся. Моллард старался не смотреть на таз в его руках.

— Скоро будут сжигать умерших ночью воинов. Скажи, что я приказал тебе заняться этим. Сожги его вместе с солдатами.

— Воля ваша.

— Ты знаешь заупокойные молитвы?

Томаз грустно усмехнулся.

— Каждый лекарь знает их лучше, чем хотелось бы.

— Тогда помолись и за него.

— Но у него нет имени.

— Назови его Теор. Ступай.

Когда Томаз вышел, Дэнтон сел рядом с Кассандрой, взял безвольную ладонь и заплакал. Лекарь так и не вернулся, хотя прошло, наверное, несколько часов. По свету, заполнившему палатку, Моллард решил, что настал полдень.

Кассандра очнулась и посмотрела на него.

— Дэнтон, — едва слышно прошептала она. — Я жива или мы оба погибли?

— Ты жива.

— Тогда понятно, почему так больно, — она попыталась подняться, но упала обратно на лежак. — Боже всемогущий. Мне что, ударили копытом в живот?

— Я не знаю, — прохрипел Дэн.

— Мы победили?

— Да.

— Тогда почему у тебя в глазах слезы? Дэнтон, — она слабо улыбнулась, глаза ее посветлели, и она провела рукой по щеке Молларда. — Все в порядке. Я жива.

— Ты жива.

— Что произошло?

Дэнтон долго смотрел ей в глаза и не решался рассказать. А когда рассказал, она отвернулась и закрыла глаза. Ее ладони безвольно легли на живот.

— Оставь меня.

Моллард вышел. Жестом подозвал гвардейца.

— Возьми еще одного человека. Охраняйте палатку. Я хочу, чтобы никто не входил туда, кроме лекаря по имени Томаз. Не пускайте туда даже меня, ты понял?! — прокричал он.

От неожиданности гвардеец вздрогнул.

— Да, милорд.

У меня мог быть сын, повторял про себя Дэнтон. У меня мог быть сын.

Никогда раньше он не задумывался о детях. И лишь теперь, когда потерял то, что так и не приобрел, он понял, как хотел бы взять на руки новорожденного потомка.

Клятвы инквизиции остались очень далеко, их выбил из него Зверь во дворе Альдеринга. Даже по закону он мог иметь детей. И оттого еще более сильная, невиданная ранее боль теснила сердце Дэнтона.

«У меня мог быть сын».

Америя, Кроунгард

Где-то в подземельях

После попытки бегства Коррин ни разу не видел Ромашку. Отныне к нему приходил только горбун, и это было плохо — никаких новостей из большого мира, никаких передачек от Ритты. В конце концов, Коррин даже потерял возможность извиниться перед Ромашкой. Но видимо, прощенья он не заслужил.

В очередной раз горбун явился сияющий. Его единственный глаз блестел, уродливый рот расходился в улыбке. Вместо сурговой каши он принес густую тыквенную похлебку и хлеб, не слишком похожий на камень, и даже большое красное яблоко. Как только Коррин это увидел, он все понял.

— Когда? — спросил он.

— Скоро, — ответил тюремщик.

Корр кивнул и больше ничего не спрашивал. Он с удовольствием съел последний обед и поблагодарил горбуна:

— Спасибо. Передай Ромашке, что я прошу у него прощения.

— Нет его больше.

— Как нет? — изумился Коррин. Он ненароком подумал, что добрый тюремщик скончался.

— Вот так. Уехал из дворца, к матери куда-то. Надоело ему тут, — сказал горбун и захлопнул дверь.

Корр вздохнул. Бедный Ромашка — он верил в добро, и был единственным, кто помогал заключенным. Своим поступком Коррин лишил его веры в людей. Подвел его, себя и всех остальных.

Придурок. Неужели ты правда надеялся бежать?

Солома в подстилке так и осталась не меняной. Коррин сел на нее, обхватив колени руками. От грусти и стыда в горле стоял комок, в животе, несмотря на сытную еду, поселился холод. Осознание собственного ничтожества смыкалось вокруг теснее, чем стены темницы. Коррин вцепился руками в грязные волосы, опустил лицо на колени и заплакал.

Когда слезы кончились, стало немного легче. Коррин вытер опухшие глаза и повертел головой, в кромешной темноте пытаясь понять, в какой стороне находится запад, чтоб помолиться лицом к Небесному дому. Впрочем, какая разница. Господь и так услышит.

Он встал на колени, сотворил святой знак и вознес молитву, самую искреннюю в своей жизни. Он не просил спасения, ибо знал, что недостоин его. Коррин умолял только о прощении.

«Ведь ты же видишь, Просветитель! Я раскаялся, я осознал, насколько был грешен. Я обманывал людей, использовал их, предавал. Но теперь я понимаю, Господи, понимаю, какую боль они испытывали, ибо она вернулась ко мне стократно. Почему же, почему это случилось только здесь? Почему никто не указал мне на верный путь раньше?

Или я просто не видел?»

Когда слов не осталось, Коррин продолжил молиться беззвучно. Он решил, что проведет в молитве каждый час, пока не наступит тот самый день.

Он исполнил свое обещание, но день все равно наступил слишком быстро.

* * *

— Ваше величество?

Король Эсмунд был одет в простую рясу с капюшоном, но Коррин сразу узнал его дряхлое лицо, где лишь в глазах еще осталась сила.

— Оставь нас, — велел король.

Королевский Щит запер безжалостно скрипящую дверь. Законник вставил факел в кольцо, и, держась за стену, присел на солому рядом с Коррином.

— Я слышал о твоем побеге, — сказал он.

— Да, государь, — Корр склонил голову.

— Я не виню тебя. Стремление к свободе в крови у человека. Знаешь, сколько раз пытался бежать Грошовый король? Я уже сбился со счета.

Коррин кивнул.

— Я видел страшное существо в подземельях… Одного из серокожих.

— Как он выглядел? — повернулся Законник.

— Как ночной кошмар, государь… Это трудно описать.

— Значит, хорошо, что ты остался жив. Не всякий, кто спускался глубоко под Кроунгард, может этим похвастаться.

— Все равно меня скоро казнят.

Эсмунд вздохнул, будто собираясь что-то сказать, но Корр сказал первым:

— Я не жалею, ваше величество. Не жалею о смерти. Я ее заслужил. Мне больно лишь оттого, как много зла я причинил другим людям, — голос дрогнул, но лишь потому, что звучала правда. — Когда меня отправят на казнь?