Короче говоря, я выстоял тридцатиминутную очередь и зашел внутрь. Басы ударили по перепонкам у самого входа. Но меня это вовсе не повалило с ног. Я слушал музыку и по громче практически каждый вечер через стенку спальни. Я, почему-то, знал, что не останусь надолго, поэтому решил сразу перейти к делу и поплелся в сторону барной стойки. Протискиваясь между горячими потными студентами, возбужденными всем, что было в этом баре – алкоголем, танцующими на сцене пьяными девушками, всеобщим ажиотажем, сдачей всех экзаменов, наступлением каникул, музыкой, друзьями, беззаботностью, иллюзией свободы. Заказал себе виски, повернулся лицом к толпе, чем совершил самую глупую ошибку. В приплюснутом состоянии, скажу я вам, не так уж удобно и пить. Я оказался зажат между столом и безудержно веселящимися студентами. Не знаю, как их, вас или кого-то еще, но меня такая обстановка не удовлетворяла ни в каком смысле. Трогательные эмоции, которые должны были расплыться на наших лицах, сменились раздражением и дискомфортом. Возможно, потому что я был один. Или потому, что мне было грустно с самого начала зарождения мысли прийти сюда.

В таком положении я простоял не совсем долго. Толпы начали редеть, воздух чуть посвежел, а девушек стали силком стаскивать со сцены. Одна из них просто прыгнула на какого-то высокого худощавого парня, протягивающего ей руки, и они оба с грохотом полетели вниз, посмеялись собственной неуклюжести, подняли на ноги и с гордо поднятой головой двинулись к выходу. Юбка у девушки была задрана, как у ребенка, а парень так сильно вымок, что невозможно было разобрать, то ли у него голубая футболка с темно-синими пятнами, то ли наоборот.

И примерно в это время возле меня оказался Приятель.

– Неприятная сцена, – сказал он.

Я взглянул на его трезвое лицо, кивнул и повернулся обратно смотреть в даль.

– Какой курс? – Спросил он.

– Первый.

– А я второй.

Так уж сложилось, что в образовательных учреждениях возраст среди учащихся играл чуть ли не ключевую роль в построении межличностных отношений. Разница в год ощущалась как в несколько десятилетий. Старшие курсы всегда казались опытными, знающими, взрослыми и осознанными людьми, а младшие выглядели в наших глазах как дети. Поэтому в его голосе с той самой секунды и пронеслись нотки некоего самодовольства.

– Ммм, – промычал я.

– Как тебе здесь нравится?

– Не знаю. Мне не с чем сравнивать.

– Никогда раньше не был в барах?

– Нет.

– Ну ничего, скоро наверстаешь, я тоже на первом курсе таким был.

Вот отсюда и последовала цепь нудных наставнических реплик (не постоянных, но систематических).

– Ясно, – сказал я, сделав глоток.

Короче говоря, я уже и не вспомню этот пьяный спонтанный диалог во всех деталях, но наш разговор затянулся на несколько часов. Мы рассказали друг другу практически всю нашу подноготную, в точностях описали цели и амбиции, выразили свое мнение относительно экономико-политической обстановки в мире (с его инициативой) и пришли к тому, что он хотел бы заняться печатным делом. Его вдруг перед новым годом посетила мысль открыть собственную типографию, чтобы следить за всеми новейшими и острыми новостями, составлять свое мнение и публиковать все это в небольшой газете собственного выпуска. Я поинтересовался, почему он этого еще не сделал, на что он мне ответил, что он может выразить свою точку зрения и составить прогноз, но записать это на бумаге не способен.

– Я как лев, который пытается взлететь в небо, – скромно заявил он мне тогда.

Как выяснилось, он искал человека, который был готов придавать его мыслям красивую словесную форму, и этим человеком оказался я. На самом деле, мне не очень-то и хотелось связываться с такими утилитаристами, как он, уж слишком они черствые и банальные. Никакой поэзии в их жизни нет. Но тогда я грезил мечтами о всемирной славе, видел себя знаменитым журналистом, печатающимся в самых престижных газетах и журналах, надеялся однажды превзойти писательский гений Харуки Мураками, Федора Михайловича Достоевского, Габриэля Гарсиа Маркеса и многих других великих и непревзойденных прозаиков. Вот я и согласился.

Он переоборудовал первый этаж своей двухэтажной квартиры на одной их заселенных улиц в типографию, поставил два рабочих стола, купил груду бумаги, перенес всю лишнюю мебель наверх, купил вывеску и написал на дверном стекле «ОТКРЫТО 24/7». Попросил старого знакомого с факультета компьютерных технологий и прикладной математики создать ему забесплатно сайт, где разместил нашу электронную газету и еще несколько важных элементов вроде опросника по интересующим вопросам, окошка с предложениями по улучшению работы сайта и содержанию газеты, структуры нашей «организации», информации об открытых вакансиях и прочее.

Я в эти дела не лез, держался подальше от любой ответственности и ждал первой темы для первой статьи.

В конечном итоге, понеся небольшие убытки, мы вырвались на рынок, заняли там скромное место со скромной долей, но нашли своих потенциальных читателей, удержали постоянных покупателей и стали самой что ни на есть настоящей типографией с настоящей историей. Симбиоз утилитарного предпринимателя и журналиста выстоял на плаву.

С тех пор прошло два года. Вот и вся история.

Вернемся к тому, что я разобрал практически половину бумаг уже к 4 часам дня. Через пару часов мой рабочий день должен был подойти к концу. Я вспомнил, что не успел пообедать, и решил сделать перерыв. Вытащил из сумки приготовленные утром бутерброды с куриным филе, сыром, помидорами и листиком салата и отдался гастрономическому экстазу. Практически всегда я оставался наедине с собой. Приятель поднимался на второй этаж и, как настоящий босс, работал там в своем личном кабинете. Спускался вниз только по необходимости, заговаривал со мной только по работе, никогда не обедал на людях и не подпускал ни одну живую душу наверх. Скажу вам сразу, наша работа не стоила того, чтобы раздувать их нее такое большое и важное дело. Но чем больше значимости он вкладывал в каждую газету, тем больше смысла для него имело дальнейшее существовании организации. Смысловая теория вещей.

После обеда я закончил с остальной частью бумаг, выключил свет над столом, забрал куртку, попрощался с Приятелем и пошел домой.

До дома я добирался пешком, потому что жил не совсем далеко, а общественный транспорт в этот час пик не так уж и привлекал. Конечно, многим моим знакомым казалось странным мое страстное увлечение пешими прогулками в полном одиночестве. Они всегда вскидывали брови, изображая крайнее удивление, выпячивали глаза и хором бросали в лицо: «Один?! Ты правда гуляешь один?!» Кто-то считал, что я так оправдываю свою асоциальность, кому-то импонировала мысль о моем психическом расстройстве, а кто-то видел причиной отсутствие друзей. Что ж, каждый из них был прав. Я не мог спорить с людьми об их мнении. Они имели полное право думать обо мне в свободной манере без каких-либо самодовольных ограничений и запретов. Однако тот прискорбный факт, что они не хотели принимать мою правду, уж очень огорчал. Ведь на самом деле, я просто очищал мысли. Включал какую-нибудь непопулярную музыку, может кого-нибудь в стиле фолк, или поп-стиле, а порой даже соул. Неважно, кто именно играл в наушниках, чувства должны были тянуться к каждой ноте, а музыка соответствовать каждой эмоции. Слушать песни для поднятия настроения, кстати говоря, было последним, что я любил в этой жизни.

Так вот, я включал музыку, закуривал и прогуливался по городу до тех пор, пока не расставлял каждую мысль на свое почетное место. Голову я представлял как записную книжку или пустой стеллаж. Переходил дорогу на зеленый свет, додумывал какой-нибудь насущный вопрос и записывал результаты в нужной графе с нужным названием или же убирал прочитанный том на нужную полку. Потом, конечно, снова терялся, и приходилось возвращаться обратно, чтобы исправить ошибку в записи или переставить книги местами. Такая медитация мне нравилась. Однако поглощенность собственными мыслями не всегда приносит пользу. Иногда мне кажется, что мой мозг раздувается до таких невероятных размеров, что череп готов расколоться на крохотные осколки, чтобы выпустить поток этих совершенно несвязных, запутанных, излишне затейливых, болезненных мыслей, которые становятся уже не подтверждением твоего существования, а скорее ношей твоего ума.