— И что ты думаешь? — спросила я.
Фай встряхнула головой, на глазах у неё выступили слёзы, она пыталась их подавить.
— Я их ненавижу! Что они здесь делают? Пусть убираются туда, откуда пришли!
Мы наблюдали около часа. Время от времени какой-нибудь солдат входил в один из домов или выходил из другого. Мы хотели было подобраться ближе, чтобы рассмотреть всё получше, но едва тронулись с места, как услышали, что вверх по дороге идёт машина. Мы снова укрылись за деревом. Последняя модель «ягуара» проехала мимо нас и повернула на Тёрнер-стрит. В свете фар я заметила кое-что ещё: перед двумя домами затаились охранники. Нам с Фай просто повезло, что мы не успели пройти дальше. «Ягуар» остановился перед домом соседей Фай, ярко освещённым двухэтажным деревянным особняком с высоким фронтоном. Как только автомобиль замер на месте, охранники поспешили выскочить из кустов и открыть задние дверцы, отдав честь человеку в мундире, выбравшемуся из салона машины. Хотя он носил такой же камуфляж, как и все остальные, его выделял головной убор. Это был офицер высокого ранга, и мы начали понимать, для чего приспособили здешние дома. Здесь поселилось их руководство. Холм Снобов так им и остался.
Мы вернулись в дом учителя музыки, чтобы обо всём рассказать остальным, но Гомер спал, и Ли тоже, к моему тайному облегчению. А мы настолько расстроились, что не стали будить ребят. Робин, стоявшая на посту, не спала, конечно, так что мы несколько минут рассказывали ей обо всём, а потом отправились в постель. Я легла вместе с Фай, что спасло меня от принятия трудного решения по части моей любовной жизни. Проспали мы до девяти утра, а потом собрались все вместе, чтобы обсудить увиденное нами на Тёрнер-стрит.
Мы устроились у окна в эркере, откуда могли наблюдать за улицей. Это был хороший разговор, один из лучших, который мы вели всей компанией за последнее время. Я улеглась головой на колени Ли и рассказала мальчикам, что мы с Фай уже поведали ночью Робин. После того как Фай добавила кое-что от себя, заговорила Робин.
— Я ночью на несколько минут оставила пост, — сказала она. — Мне просто необходимо было немного прогуляться, чтобы не заснуть. Так что я дошла до парка в конце улицы и вернулась обратно. И вот что забавно: там есть кое-что, мимо чего я проходила тысячу раз и никогда не замечала. Но этой ночью заметила.
Последовала пауза.
— Ладно, — заговорил наконец Гомер. — Сдаюсь. Что это было? Животное, растение, камень?
Робин скривилась:
— Военный мемориал.
— Ну и... — буркнул Гомер.
— Точно! — откликнулась Фай. — Я же знала, что он там есть. Я даже возлагала к нему венок в шестом классе.
— Но ты хоть раз всмотрелась в него? — спросила Робин. — Я хочу сказать, как следует?
— Вообще-то, нет.
— Я тоже. Но этой ночью я присмотрелась. И мне стало грустно. Там множество имён, а имена погибших отмечены звёздочкой. Четыре войны — и сорок погибших только в нашем маленьком округе. А внизу нечто вроде цитаты, не знаю, может, из какого-то стихотворения... Там написано... — Робин посмотрела на своё запястье и с некоторым трудом разобрала крошечные буквы, которые сама же там написала: — «Война — это наша кара, но война сделала нас мудрее, и мы, сражаясь за свою свободу, свободны».
— Что значит «кара»? — спросил Гомер.
— Это когда с тобой случается что-то дурное? — спросила Фай, обращаясь ко мне. — Нечто по-настоящему, действительно плохое.
— Ну... Вспомним гунна Аттилу, его ведь называли карой господней, — ответила я, смутно припоминая уроки истории в седьмом классе.
— Прочти-ка ещё раз, — попросил Ли.
Робин прочитала.
— Не знаю, сделало ли это нас мудрыми, — сказал Ли. — И не думаю, что это сделало нас свободными.
— Может, делает, — предположила я, пытаясь уложить идею в голове. — Мы теперь совсем другие, чем были несколько месяцев назад.
— В чём? — спросил Ли.
— А посмотри на Гомера. В школе он был как тот самый варвар Аттила. Честно, Гомер, признай, ты был безнадёжен, болтался без дела целыми днями и говорил всякие глупости. А когда всё это началось, ты изменился. Ты даже теперь вроде звезды. У тебя возникают хорошие идеи, и ты заставляешь нас действовать: без тебя мы многого не сделали бы. Ты малость поостыл после того нападения на грузовики, но кто тебя обвинит? Там было страшно.
— Я ошибался насчёт ружья, — проговорил Гомер. — Мне не следовало брать с собой обрез, не сказав вам об этом. Это было глупо.
Гомер заметно покраснел и смотрел поверх всех голов. Для него было так необычно признавать ошибку, что я проглотила шутку, вертевшуюся у меня на языке. Ведь на самом-то деле ошибки не было — в этом Гомер убедил меня, когда мы позже спорили в Аду. Но он только что доказал, насколько мудрее стал за последние дни. Я подмигнула ему и нашла его руку, чтобы пожать. В это мгновение, касаясь двух парней, которых очень любила, я поняла, какая же я счастливица.
— Потом ещё Ли, — продолжила я. — Раньше ты был полностью погружен в собственную жизнь: скрипка, школа, ресторан и, кроме этого, ничего. Ну, ты и теперь довольно сложный человек, Ли, но уже больше обращён к внешнему миру, стал решительным и сильным.
— И похотливым, — тихонько добавил Гомер.
Я с силой шлёпнула его по руке. И похоже, Ли посмотрел на него так, что... Ну, лицо у Гомера слегка изменилось.
— Робин, — сказала я. — Ты всегда была и сильной, и умной, так что ты, наверное, не слишком изменилась. И ты по-прежнему держишься за прежние убеждения, а это уж и вовсе удивительно. Ты кажешься спокойнее и увереннее всех нас. Наверное, ты уже обрела мудрость, о которой написано на мемориале.
— Я не мудрая! — засмеялась Робин. — Просто я пытаюсь понять, чего от меня хочет Бог, что я должна делать.
Я не знала, что на это ответить, так что вернулась к прежнему:
— Фай, мне кажется, ты стала в чём-то более свободной. Я хочу сказать, подумай только о своей прежней жизни в большом доме, об уроках фортепьяно, о встречах с богатыми и известными людьми... А теперь ты несколько месяцев живёшь в походном лагере в буше, сражаешься, устраиваешь взрывы, ухаживаешь за курами и выращиваешь овощи... Это нечто вроде свободы по сравнению с тем, к чему ты привыкла.
Думаю, я никогда не вернулась бы к той жизни, — ответила Фай. — Я не хочу, конечно, жить и как сейчас. Но если завтра всё кончится, я просто не смогу уже думать о том, как именно расположить цветы на мамином вечернем приёме, или о том, какая бумага подойдёт для ответа на чьё-то приглашение... Не знаю, чем буду заниматься, но постараюсь найти какое-то полезное дело, такое, чтобы всякие ужасы не смогли повториться.
— Твоя очередь, Элли, — сказала Робин.
— Ох, да, ладно... кто займётся мной? — спросила я.
Потом, сообразив, что фраза вышла двусмысленной, одарила Гомера самым выразительным из своих взглядов, говорившим: «Только попробуй!» И как раз вовремя: Гомер уже открыл рот, чтобы произнести очевидный ответ.
— Я, — сказала Робин. Она немного подумала и начала: — Ты гораздо лучше научилась слушать. Стала более внимательной к людям. Ты храбрая. Вообще-то, я думаю, ты самая храбрая среди нас. Иногда ты ещё упрямишься, и тебе не нравится признавать собственные ошибки, но на тебя можно положиться, Элли, по-настоящему можно.
Я не привыкла к комплиментам. Не слишком-то много я их слышала в своей жизни. А потому засияла от удовольствия.
— Похоже, я набралась храбрости после той великой речи, которую Гомер давным-давно произнёс у ручья, — сказала я. — И теперь, когда пугаюсь, вспоминаю её.
— Какая речь? — спросила Фай.
— Ты знаешь. Когда он говорил обо всех этих играх разума. Ну, если пугаешься, то можешь или поддаться панике и позволить своему сознанию отключиться, или совладать с собой и думать как храбрый человек. Я с этим согласна.
— Эй, да тут настоящая мудрость! — удивилась Робин.
— Ладно, а что мы собираемся делать дальше? — спросил Гомер. Он немного выпрямился. — Пора снова что-то предпринять. У нас были достаточно длинные каникулы. С «Героями Харви» время мы потратили зря, пора двигаться вперёд. Эти сообщения по радио ободряют. Есть множество мест, где люди сражались и продолжают сражаться, и новозеландские войска многое изменили. Мы не можем допустить, чтобы Виррави стал оплотом, крепостью этих уродов, а мы ведь чуть ли не единственные здесь, кто может что-то сделать. Ну и чем займёмся?
