Я вскочила и выбежала из тёмной хижины Отшельника, чтобы вернуться с горстью лепестков роз, которыми осыпала лицо Ли. Но этого оказалось недостаточно. Я вдруг так переполнилась энергией, что могла бы посадить тысячу деревьев, расцеловать тысячу мальчишек, построить тысячу домов! Но вместо того я со всех ног помчалась обратно к нашему лагерю, по ручью, по поляне, а потом полезла наверх, чтобы увидеть закат солнца со Ступеней Сатаны.

Когда стемнело и мухи отправились на ночлег, мы с Гомером забили одного из наших ягнят. Я держала его, а Гомер перерезал ему горло, а потом я оттянула назад голову животного, сломав ему позвоночник, кровь хлынула наружу, и жизнь вытекла вместе с ней. Мы вместе освежевали его, и тут очень пригодились сильные руки Гомера. Я вовсе не жаждала делать всё это, но пришлось. Если бы я задумалась, то, наверное, не сумела бы — это могло вернуть меня к ужасным воспоминаниям... Тем не менее ничего не случилось. Я не знаю, возможно, разговор с Ли очистил моё небо от угрожающей тени, но, схватив ягнёнка, я машинально стала действовать так, как не раз делала прежде. Дома мы всегда сами забивали скот. Такое не может стать рутиной. Например, когда ты вынимаешь из груди животного сердце, оно всё ещё хранит в себе следы жизни, и это сильное ощущение, сколько бы раз ты это ни делал. Поэтому невозможно исполнять это механически, будто лущишь горох. С облегчением я обнаружила, что дело идёт точно так же, как всегда... Да, это действительно было для меня немалым облегчением.

Мы отрезали ягнёнку голову и бросили её в яму, которую Фай специально выкопала для разных остатков. В ту ночь я не смогла заставить себя ободрать шкуру с головы или вырезать вкусный язык.

Потом мы подвесили тушку на ветке, чтобы выпотрошить. Всем так хотелось поскорее зажарить мясо, что пришлось заняться этим сразу, хотя куда лучше было бы подождать, пока ягнёнок остынет. Но мы быстро и весьма грубо отрубили первые куски, которые тут же отправились на огонь. Была уже полночь, когда наши голодные рты наполнились горячим розовым мясом. Мы наслаждались едой, посмеиваясь друг над другом, когда наши жирные, чёрные от сажи пальцы разрывали мясо. Смерть одного может быть рождением чего-то другого. Я была полна новой решимости, новой уверенности и новых мыслей.

То, что случилось позже, было моей идеей, признаю. И произошло всё от беспокойства, от ощущения, что мы делаем недостаточно. Я всегда считала, что должен быть какой-то путь на другую сторону Ада, что в качестве тропы можно использовать ручей. В конце концов, куда-то ведь он бежал, и вверх он никак не мог забираться. В соседней долине текли реки Холлоуэй и Рисдон. Я понятия не имела, смогут ли по ручью пройти люди, но думала, что попытаться стоит. Мне страстно хотелось найти новые места, новые пейзажи, а может, и других людей. Похоже на ожидание каникул. Невзирая на новости, которые сообщало радио, и на наш собственный здравый смысл, оставалось смутное ощущение, что по ту сторону гор всё иначе и мы можем спуститься к некой новой зелёной долине, в мирный край, оставив страхи и отчаяние Виррави позади. Другим о своих мечтах я не говорила. Я просто сказала, что нам нужно иметь запасной путь к отступлению, поэтому необходимо выяснить, что творится в долине Холлоуэй. Знание — сила, в конце-то концов.

Идея всем понравилась, никого особо уговаривать не пришлось. Гомер тоже несколько раз говорил, что мы должны найти других людей, встретиться с другими группами, и, безусловно, есть шанс, что это произойдёт в долине реки Рисдон. Кроме того, я полагала, что все мы уже готовы испытать нечто новое. Это помогало нам ощущать себя способными к разумным действиям. Только Крису хотелось остаться на месте. Конечно, неплохо, чтобы кто-то оставался в лагере, присматривал за курицами и вторым ягнёнком, но я не была уверена в том, что Крис — лучшая кандидатура для этого. Он всё больше отдалялся от всех, что-то писал в своём блокноте, сидел один в сторонке, глядя на скалы. Он, видимо, уже выпил всё пиво, доставленное от Кингов, — когда я спохватилась и стала его искать, ничего не нашла, и Ли не имел представления, куда оно исчезло. Но больше у нас спиртного не было, и я подумала, что именно из-за этого у Криса дурное настроение. Иногда, правда, он взрывался энергией, — например, построил отличный дровяной сарай, чтобы сохранить топливо сухим. На это ему понадобилось три дня, и он никому не позволил помогать, однако, как только закончил, снова стал бездельничать.

Мы знали: на поход до Рисдона нам понадобится несколько суток, так что набили рюкзаки как следует, взяв с собой спальные мешки, свитера и тёплые носки. Вместо палаток мы прихватили несколько водонепроницаемых простыней, потому что они были легче и вполне нас устраивали.

Немало мы спорили о том, как именно идти по руслу. Гомер, к которому понемногу вернулась самоуверенность, твердил, что мы должны отправиться в ботинках, потому что так меньше вероятность поскользнуться на камнях. Я считала — нужно идти босиком, чтобы ботинки оставались сухими и тёплыми, когда мы наконец выберемся из ручья. Но мало кого привлекала перспектива долгое время тащиться босиком по холодной воде, ведь в свои права уже вступала осень.

Этот спор в итоге вывел нас на тему, которую следовало обсудить давным-давно, — о том, что у Гомера во время нашей прошлой вылазки было оружие.

Началось это так. Гомер заявил что-то в своём духе, вроде:

— Лично я буду в ботинках, и мне плевать, как пойдут все остальные.

— Отлично! — ответила я. — А когда ты набьёшь на ногах волдыри, нам придётся, видимо, тащить тебя на себе? Если ты не позаботишься о своих ногах, пользы от тебя не будет!

— Да, мамочка! — ответил он, сверкнув глазами.

При разговорах с Гомером у меня всегда возникало ощущение, что я ни при каких условиях не должна сдаваться или мне конец. Гомер силён, он многих пугает, и я даже думаю, многих он презирает именно потому, что они слишком слабы, дабы ему противостоять. Поэтому я всегда ему противоречу, и в этот раз поступила так же.

— Интересно получается! Когда я говорю кому-то, как лучше поступить, ты тут же вставляешь что-нибудь вроде: «Да, мамочка», а когда сам указываешь другим, что делать, то почему-то ждёшь, что тебя сразу послушаются. Ты не мог бы проявлять поменьше женоненавистничества, а, Гомер?

Это было всё равно что спрашивать рыбу, не слишком ли она мокрая.

— Элли, я знаю, ты терпеть не можешь, когда тебе мешают поступать по-своему.

— Вот как? И когда это я в последний раз поступала по-своему, не думая ни о ком?

— Ох-ох! Ты меня спрашиваешь? Вспомни сегодняшнее утро, когда ты не дала Крису разжечь огонь. А пару часов назад ты не позволила Ли открыть консервированные персики!

— Ага, ты ничего не заметил общего в этих двух случаях? Я же просто стараюсь, чтобы все мы остались в живых! Если кто-нибудь увидит дым от костра, нам конец. Если мы сразу сожрём все припасы, нас ждут большие проблемы. Я не только за себя беспокоюсь, и не потому, что мне так уж нравится слушать собственный голос.

— Тебе бы побольше прислушиваться к другим, Элли. А тебе хочется единолично командовать, ты вообще по сути одиночка.

Тут уж я разозлилась не на шутку:

— Большое спасибо! Никогда я не хотела командовать единолично. А ты сейчас просто подтвердил всё, о чём я говорила недавно. И кстати, ты создаёшь проблем больше, чем кто-либо. Ты оказался тем идиотом, который тайком изготовил обрез и тайком взял его с собой, а ведь мы договаривались, что ничего огнестрельного при нас быть не должно. Ты подверг риску наши жизни, Гомер, решив, что ты самый главный, и сделал это совершенно спокойно. Я никогда ничего подобного не совершала. Ты всегда уверен в собственной правоте, и тебе плевать, что думают остальные.

— Но ведь я оказался прав! Мы с Крисом были бы мертвы, если бы у меня не оказалось обреза! Да мы все могли умереть тогда. Я тебе жизнь спас, Элли. Я же герой!