— Ты в порядке, малышка? — спрашиваю я.

Она ухмыляется уголком рта и пожимает плечами, скользнув обратно в кабинку.

— Я подумала, что вам двоим нужна минутка, чтобы поговорить, — говорит она.

— Эвер, тебе не нужно уходить из-за нас, — говорит Кэмми.

— Вы, ребята, наверняка напуганы. Мое появление само по себе безумие, но я вроде как только что поняла, что буду просто умолять вас обоих не отправлять меня обратно в эту дерьмовую приемную семью.

Эвер садится, откидывается на спинку, складывая руки на груди, а я в то время наблюдаю за ней. Я вижу ребенка, которым она должна была быть, и вижу взрослого, которым она пока не хочет становиться.

— Потому ты умыла лицо и вытащила эти штуки? — спрашиваю я, и Кэмми одаривает меня испепеляющим взглядом, предупреждая, чтобы я умерил пыл.

Вместо того, чтобы ответить на мой вопрос, Эвер наклоняется вперед, берет свой большой красный пластиковый стакан с колой и выпивает половину.

— Мы не отдаем тебя никому, — говорит Кэмми. — Нам просто нужен план.

Эвер смотрит в окно, рядом с которым мы сидим, оглядывает ухоженные сады в парке через дорогу, смотрит туда, где в окружении деревьев и скамеек стоит публичная беседка. Люди выгуливают своих собак и гуляют с детьми, и я понимаю, что большинство мест семь месяцев в году вовсе не так идеальны, как это. Несколько снежных месяцев здесь вообще не в счет.

— Где ты жила со своими родителями? — спрашиваю я.

«Ее родители» — говорить это по-прежнему нелегко.

— Филадельфия, в самом городе. Толпа людей и громкие звуки — совсем не как здесь. Мне здесь нравится.

— Итак, мне нужно поговорить с Каспером, — говорит Кэмми. — Думаю, и ЭйДжей должен поговорить со своей женой, но мы хотим, чтобы все прошло хорошо, и, возможно, было бы лучше, если бы мы остались здесь.

— Но твоя работа... и у тебя есть дом, — говорит Эвер.

— Я могу работать здесь, а дом пока пусть там и останется. Я считаю, когда у тебя много денег, ты можешь позволить себе не думать о доме, пока решаешь важнейший вопрос в своей жизни.

Официант возвращается, ставит перед нами пиццу и раздает каждому по тарелке. Пицца выглядит и пахнет вкусно, и Эвер хватает ее первой, вгрызаясь в первый кусок так, словно умирает от голода.

— Похоже, ты давно не ела пиццу, — говорю я, с удивлением наблюдая за ней.

— Родители разрешали дома только безглютеновую еду, — говорит она с набитым ртом, — а здесь полно вкусного глютена.

Мы с Кэмми смеемся, глядя на то, как она уминает пиццу.

— Вроде ты сказала, что любишь пиццу? — спрашиваю я.

— Ну, нам давали в школе иногда, — говорит она, допивая газировку.

— Так это не пицца. Это картон с соусом и сыром, замаскированный под пиццу, — исправляю я.

Она улыбается и берет еще один большой кусок. Мое сердце обычно спокойно реагирует, когда кто-то ест, но я вижу свою маленькую девочку после всех этих лет — и оно едва не разрывается при мысли о времени, которое я упустил.

Я беру кусок пиццы с металлической сковородки и кладу его на тарелку Кэмми, прежде чем положить себе.

— ЭйДжей? — слышу я откуда-то позади.

Я оборачиваюсь и вижу… вот черт.

— Эй, Тори! — Твою ж мать! — Что ты здесь делаешь, детка?

— Я... — говорит она, когда переводит взгляд с меня на Кэмми и Эвер, — я забирала вещи из химчистки по соседству, и увидела тебя в окне.

Я был как в тумане все утро. И даже не подумал, что добрая половина дел Тори связана с Мэйн-стрит. Это же совсем близко.

— Ох, ладно, — говорю я, — эм...

Я беру салфетку и встаю из-за стола, отвожу Тори за руку к другому концу пиццерии.

— Что, черт возьми, происходит, ЭйДжей?

Учитывая, что она только что застала меня в пиццерии с другой женщиной — невероятно красивой женщиной — и девочкой-подростком, она, вероятно, довольно зла и немного сконфужена... и имеет на это право.

Я медленно выдыхаю и провожу пальцами по волосам.

— Осознать удастся не сразу, — предупреждаю я.

Не это я планировал сказать. Я должен был рассказать ей два года назад, прежде чем мы поженились и родился ребенок. Но у нас было наше глупое правило «никакого прошлого», которое устраняло красивых бывших девушек, детей, отданных на усыновление, и все то, что, черт возьми, заставляет человека нервничать.

— Мое прошлое вернулось в город.

Тори скрещивает руки на груди и переносит вес с ноги на ногу, определенно она в бешенстве.

— Так что это значит? Что она, бывшая жена, что ли? Ты просто решил встретиться с ней сегодня за обедом вместо работы?

— Нет, все не так.

— Кто этот ребенок? Ее сестра?

— Ее дочь, — поправляю я.

— Это невозможно, — шипит Тори. — Она была подростком, когда родила?

Я вижу, как Тори сверлит взглядом Эвер и Кэмми.

— Это не невозможно, — говорю я ей.

— Отлично, так что, твоя бывшая девушка и ее дочь в городе, и ты хотел встретиться. Ты пригласишь их домой на ужин? Мне готовить для них?

— Готовить для них? — смеюсь я. — С каких пор мы перестали заказывать еду?

Тори широко распахивает глаза, как будто я оскорбил ее правдой. Я и не ждал, что она будет готовить каждый вечер, учитывая, насколько она занята своими делами и Гэвином. Это просто шутка.

— Вообще-то, это отличная идея. Мне нравится. Тогда приготовь еще и для ее жениха.

Тори, кажется, расслабляется после моих последних слов.

— О, — говорит она, — я могу. Я умею готовить. Я просто... была немного удивлена, увидев тебя здесь с женщиной, которая выглядит... вот так.

Она не отрывает взгляд от стола, где я сидел, и я понимаю. Я должен рассказать ей, что происходит, до того, как вернусь к ланчу.

— Я пойду, закончу свои дела.

— Хорошо, в любом случае, я заберу Гэвина из детского сада. Как ты собираешься готовить ужин, если намерена задержаться допоздна?

— Я изменю свои планы, — говорит она.

— Правда?

— Эта девочка — красавица, — говорит Тори.

Я смотрю ей прямо в глаза, хотя она слишком занята, все еще глядя в сторону стола. Задерживаю взгляд, дожидаясь, когда она наконец-то посмотрит на меня.

— Спасибо, — с чувством говорю я.

Она чуть дергает головой.

— Что ты хочешь этим сказать?

Я посасываю нижнюю губу и прикусываю ее, прежде чем позволить словам сорваться с моих губ.

— Это моя дочь.

Мне кажется правильным позволить Тори кричать на меня во всю силу легких так долго, как она хочет. Я гляжу на часы, отмечая, что прошло четыре часа с тех пор, как мы вошли в дом, и два часа с тех пор, как она начала кричать. Не считая нескольких пауз и небольшого перерыва, когда я укладывал Гэвина в постель, поток слов, повествующий мне о том, что творится сейчас в ее голове, не утихал.

Она не позволила мне вставить ни слова, да и в любом случае, я мог только сказать, что мы согласились оставить наше прошлое в прошлом, и у нас никогда и речи не заходило о нарушении этой договоренности.

Я уже подумал, что Тори не остановится, но вот она, наконец, обмякла на стуле за кухонным столом. Сейчас шесть часов вечера, а я сегодня даже не начинал работать. Не было даже времени переварить тот факт, что дочь вернулась в мою жизнь, или что моя школьная любовь, ее мама, появилась сегодня будто из ниоткуда. У меня не было возможности сказать Тори, что мне не жаль, но и прямо сейчас говорить ей это — не лучшая идея.

Я оставил Кэмми и Эвер в пиццерии без обещания позвонить или чего-то в этом роде. У меня нет номера телефона Кэмми, и теперь я осознаю, что единственный способ увидеться с ними — это заявиться к ним в номер отеля. Но сейчас нет возможности уйти из дома так надолго.

Тори молчит уже три минуты и смотрит сквозь кафельный пол, будто это стекло. Не знаю, стоит ли ждать, что еще она скажет, или уже настало время говорить самому.

Подхожу к столу и прислоняюсь к нему бедром, встав рядом с Тори.

— Я не думал, что увижу их снова, — говорю я. Она не отвечает, так что я продолжаю: — Эти двое сделали меня тем, кто я есть, были они рядом или нет, и я просто оставил их посреди той долбаной пиццерии, потому что нам с женой — с которой, кстати, друг о друге мы ничего не знаем, — надо вернуться домой и устроить этот скандал. Это нормально, Тори? О, и просто, чтобы сделать все еще хуже, сегодня день рождения моей дочери — первый, который я собирался отпраздновать с ней с момента ее рождения. Но это — вот именно это — гораздо важнее.