— Что, черт возьми, ты говоришь?

— Она сбежала две недели назад.

— Почему, Кэм... Кэмерон? Скажи мне, почему она была в приемной семье, почему была там хоть полминуты?

Я шагаю по гостиной, чувствуя себя готовым выскочить на улицу и пуститься на поиски этих гребаных засранцев, которые забрали нашу дочь и обещали заботиться о ней.

— Они погибли. Они были в частном самолете, с наемным пилотом, и он разбился. Восемь из десяти человек на борту погибли от удара о землю. Я уверена, ты слышал об этом в новостях пару недель назад. В любом случае, это все, что я смогла выспросить у Эвер.

Я видел в новостях. Наблюдая за ними, я чувствовал жалость к семьям, которые оказались втянуты во все это.

Вот черт.

— Она... — Я перестаю ходить, чтобы задать этот вопрос.

— Нет, она была со своей няней.

— Мне нужно с ней увидеться. Мне нужно с ней увидеться. Хорошо?

Моя грудь быстро вздымается и опадает, и я чувствую, что все внутри меня вспыхивает от гнева, обиды, волнения и всепоглощающего счастья. Я потерял контроль, боюсь проснуться от этого сна — единственного сна, который был у меня с тех пор, как в мою жизнь вошла эта маленькая девочка.

— Ладно, я отвезу тебя к ней.

Мои ноги подкашиваются, и я падаю на колени и обнимаю Кэмми за бедра, благодаря ее снова и снова.

— Спасибо. Спасибо, — выдыхаю я.

Единственное желание, которое я загадал для моей дочери на ее тринадцатый день рождения — это чтобы она села за стол и съела со мной вместе пирог, задув свою свечу. В этом году мое желание сбудется.

Я сижу в «БМВ» Кэмми и смотрю в окно, вспоминая, как проснулся сегодня утром. Я и не предполагал, что мой день закончится вот так.

— Итак, — говорю я, глядя на Кэмми в темных солнцезащитных очках а-ля Одри Хепберн, — что еще ты поменяла в своей жизни?

Кроме того, что стала офигенно богатой и еще более красивой.

— Я адвокат, — говорит она, гордо ухмыляясь.

— Да? И хороший?

— Когда как. — Ее ухмылка становится немного шире.

— Это как? — смеюсь я.

— Зависит от того, хороший ты парень или плохой.

Кажется, между нами ничего не изменилось, как будто все было только вчера. Я чувствую себя собой, и так горжусь ею.

Мы подъезжаем к автостоянке единственного четырехзвездочного отеля в этом районе.

— Каспер не против встретиться со мной и все такое? — спрашиваю я.

Последнее, чего хочу, это стать источником проблем между ней и этим «призраком», но все равно увижу дочь, против он или нет.

Кэмми проворачивает ключ в замке и выключает зажигание, нервный румянец обжигает ее щеки.

— Каспер сейчас не в духе. У нас были планы — планы на будущее, и Эвер в них не было.

— Он так сказал? — спрашиваю я, чувствуя, что уже злюсь. Это моя дочь, и любой, кто не хочет, чтобы она была рядом, должен просто пойти на хер.

— Нет, — быстро говорит Кэмми, — но я с ним уже шесть лет и... — и вы все еще помолвлены? — я знаю, когда его что-то тревожит.

— Ясно.

Держи рот на замке. Так лучше для нас обоих.

Я иду за Кэмерон в отель, затем в лифт, и мы поднимаемся до верхнего этажа.

Когда двери открываются, желудок проваливается вниз. Я вот-вот увижу свою дочь, маленькую девочку, которую и не чаял увидеть снова. Кэмерон останавливается перед дверью номера и поворачивается лицом ко мне.

— Веди себя как можно естественнее. Она ранима. Единственные люди, которых она называла папой и мамой, умерли три недели назад.

— Кэм, — прерываю я ее, прежде чем повернуться к двери, — в приемной семье знают, что она здесь?

Кэмми прижимает руку к груди.

— Конечно. Я с ними сразу же связалась. У меня временное разрешение от штата, где она жила, есть время разобраться и принять решение.

— Принять решение?

— О том, буду ли я проводить повторное удочерение. Возьму ли ее под свою опеку.

— А как же я, Кэм? — спрашиваю я, глотая комок, вставший в горле. Я не потеряю ее снова. Ни за что.

— Все по очереди, ладно? — говорит она тихо.

Я глубоко дышу, пока сердце замедляет свой бег. Жду, пока Кэмми разблокирует дверь, и не удивляюсь, когда за дверью оказывается большой люкс с окнами на всю стену от потолка до пола. В эту комнату выходят еще две других. Отвлекшись от величия комнаты, сканирую ее взглядом. Кажется, проходит вечность, прежде чем замечаю девочку, которая сидит на диване, скрестив руки на груди.

Она выпрямляется, когда Кэмми обращается к ней.

— Эвер, — говорит она нежно, — где Каспер?

— Смотрит телевизор в другой комнате, — говорит Эвер резко и раздраженно.

Кэмми вздыхает, но справляется со своим раздражением и отступает, чтобы встать рядом со мной.

— Эвер, это ЭйДжей, твой…

— Мне сказали, что у меня нет отца, — говорит она.

Словно было недостаточно осознания того, что эту маленькую девочку родители отдали еще до того, как ей исполнился час. Я лишь хотел, чтобы она знала, что у нее есть отец, — тот, кто ее любит.

— Ну, у тебя есть отец, — твердо говорит Кэмми.

Эвер кажется злой и расстроенной, и надеюсь, что причиной тому не я. Впрочем, по тому, как она выглядит, могу сказать, что она не кажется счастливой. Нервничая, я подхожу и сажусь рядом с ней на диван.

— С днем рождения, малышка, — говорю я ей. — Сегодня большой день, да?

— Откуда ты знаешь? — спрашивает она немного резко.

— Я не смог бы забыть. Плюс, каждый год на твой день рождения я покупаю кекс, зажигаю свечу и загадываю тебе желание.

Я смотрю на Кэмми, пока говорю это. Интересно, а она делала что-нибудь подобное каждый год на день рождения Эвер? Да или нет, но она зажимает рукой рот, и слезы снова вспыхивают в ее глазах. Она поворачивается и идет к одной из соседних комнат и закрывает за собой дверь.

— Ты делаешь это? — спрашивает Эвер.

— Каждый год.

Она долго на меня смотрит, и я вижу, как целая гамма эмоций отражается в ее глазах. Потом она откидывается на спинку дивана и произносит:

— Это отстой.

— Может быть, — твердо отвечаю я, — но я буду делать это всю оставшуюся жизнь.

— Ну и что, — говорит она.

Понятное дело, у Эвер в жизни сейчас все дерьмово, но я буду сидеть здесь, пока не смогу заставить ее улыбнуться, даже если это будет совсем легкая улыбка. Мне нужно увидеть ее улыбку.

У нее черные волосы, как у меня, и, как сказала Кэмерон, мои глаза. У нее пухлые губы Кэмерон и светлая кожа. Выглядит намного младше тринадцати лет, но одета так, будто ей восемнадцать, и она несчастна. В черные леггинсы и черную рубашку с серебристыми полосками. Не думаю, что те честные и правильные люди, что приняли ее в свою семью, позволили бы ей одеваться таким образом. На губах темно-красная помада и на глазах плотный макияж — в тринадцать лет этого точно быть не должно. И пирсинг в ушах и носу — слишком много.

— Твой любимый цвет — черный? — спрашиваю я.

— Ясное дело, — отрезает она.

— Тебе нравится пицца?

Это моя любимая еда, и мне интересно, передается ли это по наследству.

— Кто не любит пиццу?

— Хантер, мой брат. Этот чудак не любит пиццу.

В ответ я получаю приподнятую бровь и заговорщицкую ухмылку.

— Что думаешь о Коннектикуте? — интересуюсь я.

— Тут скучно.

— Знаю.

Я расслабляюсь на диване и кладу ногу на журнальный столик.

— Слушай, я поняла. Ты ведешь этакую легкую беседу, чтобы узнать все о дочери, о которой никогда не знал. Это хорошо, правда, но ты мне ничего не должен, и тебе не нужно предпринимать таких раздражающих усилий, чтобы узнать меня.

Я прочищаю горло, чтобы проглотить злость, которая снова во мне поднимается.

— Слушай, я знал о тебе, как и сказал. Я не врал про кекс на день рождения. Один как раз стоит в холодильнике дома, ждет меня сегодня вечером. Я много раз представлял себе день, когда снова увижу тебя и задам все эти неуклюжие вопросы, так что тебе придется извинить меня за попытку узнать тебя. Но я должен это сделать, потому что хотел этого с того дня, как ты появилась на свет.