Как-то Эльза угостила старика на удивление крепким вином, архивариуса стало клонить в сон, и он ушел домой раньше обычного. Спал как убитый, а когда проснулся, то увидел рядом со своей кроватью, жующую его простыни корову. Рука Рурка была прикована к коровьей ноге цепью, и ему пришлось вести непослушное животное на кузню, через весь город.

Сын кузнеца проболтался, что к нему приходили с предложением заковать Рурка, но он отказался, потому что не хочет неприятностей. Но, кто приходил, он не рассказал, потому что неприятности могут появиться и с той стороны.

Старик сдался, теперь Эльза могла приходить когда захочет, и читать что захочет, но в его присутствии.

Оставалась еще одна запертая тайная дверь в дальней, темной части подвала, но к штурму этой крепости Эльза решила приступить попозже.

Эльза не заметила когда взрослые стали говорить о войне. Это слово она слыша все чаще и чаще, но до конца не понимала его страшного значения.

Отца месяцами не было дома. Тогда многие ждали своих отцов, братьев и мужей. «Если это война, если она такая, то это еще можно пережить. В конце концов все ведь вернутся…» – думала девочка. Но так думала не долго. Война пришла и к ней – настоящая, страшная, кровавая. Она пришла с голодом, плачем скорбящих матерей и стонами раненых солдат, наводнивших улицы. Солдаты были в каждом доме, они были во дворце у Киграха, лежали под деревьями в садах Альмиры, и просто на дороге, под палящими лучами солнца.

Когда Эльза видела своего отца в последний раз, она его не узнала. Крепкий и всегда жизнерадостный, он вернулся отчаявшимся, сильно похудевшим и угрюмым.

В то утро ее разбудил испуганный голос матери. Он доносился с улицы, из открытого окна; белая ажурная занавеска качалась от порывов ветра, но казалось, вздрагивает, от ее слов.

– Не может быть! Не может быть, чтобы больше ничего нельзя было сделать! – говорила мать. – Пусть воюют гвардейцы Киграха. Хватит этим хвастунам пьянствовать, приставать к девкам и драться на турнирах тупыми копьями. Пусть идут воевать! Соберите раненых, раздайте оружие мастеровым, слугам, зовите стариков; эти крикуны много хвастались прошлыми победами; они подбили молодежь на войну, вот пускай теперь воюют!..

– Все кончено, – услышала Эльза тихий голос отца.

– Ничего не кончено! – кричала мать. – Если ты не можешь драться, как мужчина, тогда я буду делать это за тебя! Два года вы наблюдали за Ромульцами с гор или прятались за дюнами. «Скоро! Скоро!» – обещал ты. Мы зарезали весь скот, отдали два урожая, все золото, все драгоценности, все ушло на вашу проклятую войну! Дома не осталось даже посуды. Все потратили на своих прожорливых солдат и наемников, а теперь притащились, поджав хвосты, чтобы сказать: все кончено! Это за все наши страдания?! Твои дочери одеты как нищенки. Посмотри, как износились мои платья!

– Ты не понимаешь, – выдохнул отец.

– Чего я не понимаю? Вспомни, какая я была! Вы сделали из своих жен старух. Посмотри в чем я хожу!

– Платья… – тихо, отрешенно произнес отец. – Мой красный плащ стал черным от запекшейся крови. Прошлым утром Киграх умер на моих руках. Долгая, мучительная смерть… Владыка стонал, и плакал, как испуганный ребенок. Он не понимал, что говорит. Я боялся, что таким его увидят подданные, и уже сам желал ему смерти.

– Как умер? – испугалась мать.

– Охранников, гвардейцев Ромульцы вырезали еще неделю назад. Мы отступали через перешеек у Сухих скал, и вдруг их атака… Это было так неожиданно… Коннице негде было развернуться. Нас раскололи на части, заперли в горах, и перебили по очереди… Неделю без еды и воды. Трусы… Как стыдно, как бесславно… У нас больше нет армии, у нас больше нет владыки, и нашего Мира больше нет…

Подойдя к окну, Эльза увидела отца; он сидел на крыльце на ступеньках, и, сняв с головы шлем постукивал им по кованным перилам, потом, будто опомнившись, отшвырнул в сторону.

– И что дальше? – сквозь слезы спросила мать. Она была в шаге от отца; он протянул к ней руку, но мать оттолкнула ее. – Что дальше? – повторила она.

Отец отвернул лицо, и вдруг увидел Эльзу; он растерянно улыбнулся дочери, попытался махнуть рукой, но кисть обессилено упала на колени; отец опустил голову, и заплакал.

Бежать было некуда, Ромульцы шли к городу через пустыни вдоль озер, спускались с гор, и пересекали плодородные поля Лериха. Знать, ремесленники и мелкие торговцы отдались на милость победителей. Отец, и с ним еще три военных советника Киграха, сняли латы, бросили мечи, и, переодевшись в одежду своих слуг, решили скрыться в горах.

К вечеру Ромульцы вошли в город, и горы осветились огненным заревом, и воды Голубых озер горели неистовым пламенем, отражая пылающие башни, дома и деревья у разрушенных городских стен.

Озверевшие, уставшие от долгой войны солдаты врывались в богатые дома, убивали хозяев, их детей и слуг. За первую ночь вырезали половину горожан.

Всем кто прятал у себя представителей знати, приближенных Киграха и членов их семей грозила немедленная смерть. Обыскивались чердаки, подвалы и сараи.

Утро началось с показательной казни. На городской площади рубили головы слугам, укрывавшим своих хозяев. И за каждого провинившегося, из толпы согнанных горожан вытаскивали пятерых и казнили.

Матери Эльзы и ее сестрам было чего опасаться. Поверженный владыка был им хоть и дальним, но кровным родственником. Пять дней Эльза ее мать и младшая сестра, прятались в сарае у кузнеца Миниха Рейна, троюродного брата отца. Пять дней страха и слез. Миних очень боялся, что его заподозрят, и за все время, которое они были у него, ни разу не навестил.

Еда закончилась на второй день, вода на четвертый.

Почти сутки напролет Миних подковывал рамулских лошадей, дома появлялся на пару часов, чтоб выспаться, но у него не поучалось. Эльза слышала, как он ругается со своей женой. Худая, с синей кожей и глубоко посаженными глазами Дарин, и раньше не нравилась Эльзе, а теперь от одного только ее голоса девочку начинало трясти. Дарин требовала от мужа, чтобы он их прогнал. Говорила, что у них у самих дети, и что отец Эльзы никогда не помогал им деньгами, а мать Эльзы никогда не звала их в гости, и брезговала ее (Дарин) хлебом, и много, много еще чего…

На пятую ночь возле сарая появились солдаты.

Женщину и детей схватили и сразу повели на площадь, но Эльза вырвалась, она смога пролезть в узкую щель между домами и убежать.

Долго еще она слышала за собой погоню. Солдаты мчались за ней, тяжело дыша, звякая о стены сталью своих топоров и мечей, и шелестя кольчугой.

Эльза специально выбирала самые узкие проходы, и солдатам приходилось оббегать плотно прижатые друг к другу дома. Один из преследователей, скинув на ходу латы из прессованной кожи, рискнул полезть за ней и застрял. Он хотел достать Эльзу клинком, но только расцарапал ей плечо. Со злостью он метнул легкий, острый как бритва меч вслед беглянке, но не попал: низкая балка над головой Эльзы спасла ее.

«Я застрял, вытягивайте меня!» – стал звать он на помощь, но никто не услышал. Никто, кроме Эльзы. Она еще могла выскочить на другую улицу, и нырнуть в такую же щель, но вдруг остановилась.

Солдат хрипел и ругался, возвращаться к нему было страшно, но Эльза никогда не меняла своих решений, а решение уже было принято.

«А! Иди сюда! Мелкая дрянь! Попалась! – закричал солдат, когда снова увидел в проеме детский силуэт. – Она здесь! Она здесь! Не уйдешь! Попалась мерзавка!» – радовался он, протягивая к ней свободную руку. Вдруг, что-то брызнуло ему в глаза, солдат вскрикнул, поднес к своему лицу руку, и истошно завыл. На руке не было пальцев. Эльза отрубила их его же собственным клинком. В считанные секунды она изрубила всю его руку.

Было темно, к тому же Эльза зажмурилась, и совсем не видела куда бьет; клинок поднимался и опускался снова и снова; от чужого неистового крика у девочки заложило уши, и она продолжала рубить, даже когда враг ее затих и перестал сопротивляться.