Здесь преобладали деревянные и плетеные из соломы предметы, сухие и ломкие, вызывающие у меня чесотку, жажду и желание намазать себя с пяток до ушей увлажняющим лосьоном. В одной лодочке из пальмовых листьев, стоявшей в моей спальне, кроме засохших лепестков розы и камушков, я обнаружила обглоданную то ли временем, то ли кем-то плотоядным кость, и даже решила, что имею дело не с буддистами, а с тайными рыцарями великого братства розенкрейцеров – и следа ведь их не сыщешь на всеми забытом острове, затерявшемся среди Атлантики в доме, одиноко стоящем у подножия вулкана… Но брелок в виде Будды на выданных мне ключах вернул в прозаическую реальность. А жаль.

Во всем доме пахло бомжами – тем характерным запахом немытого человеческого тела, который не вытравишь никакими благовониями и ароматическими палочками, находящимися в каждом углу каждого помещения.

Мебель здесь была редка и специфична. Огромный платяной шкаф и комод точно как из колониальной эпохи. Шкаф закрывался только если при соединении дверок ловко накидывать крючок с одной его стороны на петельку с другой, а открывать и закрывать огромный деревянный комод я зареклась после первых двух попыток, когда полки гремели и вылетали при небольшом увеличении усилий и никак не хотели занимать прежние места. На грубо сколоченном деревянном помосте лежал матрас с какой-то соломой внутри. Остальная мебель была представлена низкими пуфиками, покрытыми длинношерстными накидками из искусственного меха и циновками.

Стены и окна тоже были немного не от мира сего. Из побеленных неровных стен тут и там торчали куски черных вулканических камней. Только потом, найдя по дороге разрушенный дом, поняла, как их здесь строят. Место, где я прожила детство, тоже наполовину состояло из двухэтажных строений. Когда от времени штукатурка с этих домов отваливалась, то были хорошо видны сгнившие от времени деревянные доски, хитро переплетенные крест-накрест. Здесь тоже всё строили из подручного материала тем же способом. Люди одинаковы везде. Куски лавовой породы разного размера, из которых и состоял сам остров, складывались один на другой и покрывались белой штукатуркой. Некоторые из таких камней торчали из стен моего жилища, образуя естественные полочки. Окна были похожи на крупные деревянные иллюминаторы старинного судна, плохо открывались и закрывались и совсем не давали света.

В моей части дома был садик – собственный внутренний дворик, которым так гордилась хозяйка. Здесь заканчивался плиточный пол, и начиналась мелкая черная галька из крошеной вулканической лавы. Дворик был крошечный, окруженный высокой каменной стеной, и больше всего напоминал тюремный двор в миниатюре. На лавовом песке были высажены растения. Три кактуса, пара алоэ и пальма. Они выглядели так, будто их предсмертные муки были в самом разгаре. В сад была выведена вода, сделан шланг для полива. Но насос, качающий воду, встроить забыли. Шланг оставался в безжизненном состоянии, лишая возможности поливать растения, высаженные в черный лавовый песок, и давая мне шанс ежедневно совершать благой поступок, таская им на закате воду в кастрюльках из кухни.

Сама хозяйка, ее молодой муж и двое их маленьких детей занимали другую часть дома с отдельным большим двором из лавовой гальки с какими-то тесаками и другим инструментом. Каждое утро мужчина исправно использовал их, что-то обтачивая и обрезая. Пока он пилил и тесал, вокруг него ходила коза – главное достояние этой семьи, помимо плохо сдающихся комнат. Он терлась о его локоть и колени и не отходила ни на шаг. Было забавно и трогательно смотреть на такую привязанность козы к хозяину.

Честно говоря, я уже была невероятно рада тому, что судьба забросила меня именно сюда, в эту пустыню, в этот странный дом, наполненный шумами, звонами и беспрепятственно гуляющим по нему ветру. Он прилетал с океана, вобрав по дороге тепло и запахи пустыни.

До ближайшего городка, наделенного благами цивилизации, идти было минут двадцать. Нужно было обогнуть основание вулкана по крутой петляющей дороге, сделанной, как и многие местные дороги, просто из укатанной лавовой породы; пройти мимо редко расположенных и таких же одиноких домов с лавовыми двориками. Дорога была радостная: с каждым шагом мне открывался новый захватывающий вид на вулканы и океан, заставляющий снова и снова вынимать телефон, чтобы сделать очередное фото. И каждый новый вид все четче давал понять, что ты на острове. Океан был прекрасно виден и от дома. Но вот, кроме «моего» вулкана показались еще шесть, стоящих полукругом и обрамляющих городок. И видна La Santa. И дальние споты. Отчетливо проступает горная гряда западной части острова. И открывается плавно петляющая дорога, будто вулканы расступились и дали городку этот прекрасный и стремительный спуск к океану. До океана семь километров. Но с пространством здесь что-то происходит. Никак не вяжется эта картинка дороги, катящейся к стоящей на берегу океана рыбацкой деревне, с семью километрами. Моя любовь к картам не только уверила меня, что да, семь, но и позволила сделать открытие еще более важное. Семь – по дороге, ведущей к рыбацкой деревне. Но ведь это остров. В любую сторону, куда ни пойдешь, – океан. И если обогнуть мой вулкан слева и как-то пробраться по лавовым полям и верблюжьим тропам, то океан окажется всего в трех километрах.

Это я проверила уже в первый день, когда, еще не разобрав вещи, видя идущее неумолимо к закату солнце, я кратчайшей дорогой отправилась на разминочную пробежку именно туда, к океану. Благо, первый трейл был позади, а пробежка не предъявляла требований к скорости. И я, то глядя, куда поставить ногу, то перемещая взгляд в сторону все увеличивающегося пространства водной глади, ровно через три километра оказалась на обрыве. Да так неожиданно, что едва успела затормозить. Но это того стоило!

Обрыв был отвесным, из черной лавовой породы. Он поднимался над океаном не менее чем на триста метров. Видимо, поэтому мне, привыкшей к тому, что земля плавно переходит в водное пространство, было невдомек, что тут будет обрыв. Ощущения были невероятные: внизу огромные волны разбивались о черные скалы, ломаные бухты уходили вправо, слева возвышался еще один небольшой вулкан, за океан садилось солнце. Но девять десятых картинки занимало небо, границу которого с водой уже нельзя было различить. Небо – с потрясающими облаками, царственными, роскошными и величественно парившими над всем миром. В мозгу проносились три мысли. Про телефон, который я не взяла с собой, чтобы запечатлеть это все; про то, что когда здесь садится солнце, температура падает сразу градусов на десять и моментально темнеет, а бежать обратно надо все по тем же лавовым полям, отрывать глаза от которых, если хочется сохранить ноги, не стоит даже при свете солнца; и сумасшедшая мысль о том, что никакого потом не будет. Мир существует только сейчас. И стоит только оттолкнуться от скалы, расправив крылья, полететь над океаном вслед заходящему солнцу и вечно парить над водной гладью, поймав мощную струю сильного ветра. Парить над океанской пеной, над скалами и пустыней… Но мысль номер два, слава Богу, победила. И я побежала в свой временный новый дом, всей кожей ощущая, как в воздухе смешивается тепло остывающей лавы с ледяным ветром, дующим с океана мне в спину.

Городок очаровал и удивил не меньше. Сразу вспомнила Бродского:

Городок Бродского точно был больше. Но этот был на карте острова на полных основаниях. Его знали все.

Хотя тоже: