«Сломанными флажками сверху сигналит птица…» Сломанными флажками сверху сигналит птица. Кто её разумеет? – нет никого окрест. Только над прудом ива – будто пришла топиться. Ива стоит и плачет, чёрную землю ест. Бездна небес глядится в тёмный нагрудник пруда, видя в нём только птицу, рваный её полёт. Небо само не может жить ожиданьем чуда. Ива стоит и плачет, чёрную воду пьёт. Что у неё за горе? Кто её здесь оставил? Но прибежит купаться – выгнется и вперёд! — тонкий и голенастый, с виду как будто Авель. Ива ему смеётся, – кто её разберёт. 2016 «Медведицей, утицей – всем, чем кажусь…»
Медведицей, утицей – всем, чем кажусь, тебе я, царевич, ещё пригожусь. На край и за край – за тобой по пятам [куда ты подался? чего тебе там? какой молодецкою блажью гоним?] И я побежала за ним… Остался на ветке в чащобе ночной рукав лебединый да жемчуг речной. Острастна крапива, горька лебеда — по следу, по следу – а нету следа… [Не имамый правды соделался пуст…] И вся эта жизнь – как-сквозь-куст. Чтоб хлеб с голодухи железный глодать, и кровью давиться, и зубы глотать. …Отнимешь глаза от земли, а над ней и кроны редеют, и небо видней. Ан вот он, родимый, лежит налегке с калёной стрелой в заскорузлой руке, на каждой глазнице – железный кружок: Ну здравствуй, царевич, – заждался, дружок? — Прилягу и я отдохнуть под кустом, тебя поцелую оржавленным ртом. 2016 * * * «Упрямо бредущим с росой на висках…» 1 Упрямо бредущим с росой на висках, по грудь увязающим в сонных песках и пьющим печали песчаное пенье, одно испытанье – терпенье, терпенье… А время ещё никуда не текло, и воды стояли, как будто стекло, незримо связуя зернистые звенья — песок в тонкостенном сосуде забвенья. А время и не обращалось во зло, покуда не взялся Харон за весло, но ринулось тайно точимою брешью слепое стремление рек к побережью, упорство падения струй с высоты. Но нам, обретающим рыбьи хвосты, оно уже не приносило вреда — пленённое время клепсидры – вода. «…И было объятье девятого вала…» Искатели страсти, свидетели грусти — земля не приимет, вода – не отпустит… 2 …И было объятье девятого вала, и ртами пираний вода целовала, и бились в борта, выходя из воды, харибды и сциллы – ладони беды. Щепой корабли разлетались, дощаты. Просили не силы, просили – пощады. Но тайного слова губительный гнёт: земля не приимет, вода – не вернёт. И ныне над нами смыкаются своды — тяжёлые льды – онемевшие воды. Ни звука, ни вздоха, и виден сквозь лёд мерцающих рыбиц застывший полёт. «Лбом припадая ко тверди воды…» 3 Лбом припадая ко тверди воды, сквозь темноту устремляясь к нему я — в глубоководное, глухонемое, взглядом врастая во льды… Вон он – за необратимою тьмой [в этой воде, не смягчающей жажды, — как дезертиру, бежавшему дважды] — лживый, но ныне немой. Чем же утешить себя остаётся? — Были бы живы, – надёжный дождётся, верный – вернётся домой. 2005–2009–2016 «Как балерина в комнате пустой…» Как балерина в комнате пустой, — на цыпочках, под зимним одеялом, — ты подойди, у зеркала постой. Пододеяльник – белое на алом… И невозможно маленькой стопой коснуться досок крашеного пола. Ты поджимаешь пальцы… Бог с тобой… Ветрянка, жар, пропущенная школа, отметины зелёнки на белье и, будто в крылья тяжкие одета, ты всё долбишь своё батман-плие, ещё живая девочка-Одетта. 2016 «И вроде бы лéта короче, а зимы лютей…» И вроде бы лéта короче, а зимы лютей, и ночи бессонней, а сны наяву – беспробудней. Уже фотографии стали дороже людей, а воспоминания ближе сегодняшних будней. И вещи уже тяготят, хоронясь по углам, теснят в неуюте квартиры (тоска городская) — желанные прежде – теперь превращаются в хлам. Лишь те, что из детства, упорствуют, не отпуская. И вот бы проснуться отсюда, и там – наяву — себе постаревшей, как старому другу, доверя и ключ от квартиры, в которой уже не живу, и запахи комнат, и звук открываемой двери… И чтобы все живы, и в воздухе пыльная взвесь, воскресное утро, на кухне вещает столица. И всё, что даётся, и всё, что кончается здесь, вне места и времени длится, и длится, и длится… 2016 |
