Гинрей наблюдал за старшей невесткой со смешанным чувством. От представительницы Великого Дома он ожидал немного другого подхода к браку. Не думал, что благородная девица станет вмешиваться в дела мужа. Не думал, что окажется такой стремительной, решительной, верткой. Такой активной. От внука-то он всегда требовал неукоснительного соблюдения всех заветов предков, начиная с самодисциплины, отстраненности от низменных пристрастий и прочего соблюдения достоинства, и заканчивая умением выполнять приказы, не рассуждая. В детстве Бьякуя бесился и сопротивлялся. В юности – раздраженно шипел и позволял себе редкие выходки, которые никогда, впрочем, не оказывались фатальными для репутации клана. Когда юноша согласился на договорной брак и принял на себя обязанности дайме, Гинрей собрался было облегченно выдохнуть. Рано собрался! Оказалось, что теперь творить безумства и рисковать добрым именем и благополучием клана будет жена любимого внука. Или они оба, на пару. Они и безобразничали – строго в рамках закона, с соблюдением всех обычаев и практически не позволяя себе излишеств. К излишествам Гинрей относил красноволосого пацана, вот уже две недели не отлипавшего от старшей невестки. Глядя на тощую ручонку, вцепившуюся в подол знатной госпожи, когда та совершала набеги на хозчасть поместья или закапывалась с головой в свитки архивов, Кучики-старший сомневался в верном выборе жены для внука. Смириться со сложившейся ситуацией помогало лишь то, что изменить что-либо уже было нельзя.

Анеко тоже наблюдала за стариком. Но за аристократическим высокомерием, за негодованием по поводу неблагородного поведения и недостойных обитателей старинного поместья, за поджатыми губами и уязвленной гордыней она видела уже очень старого, очень уставшего и очень одинокого человека. Иногда, поймав себя на том, что снова вовремя не прикусила язык, позволила очередной колючке прорваться на волю и уколоть деда Бьякуи, девушка испытывала угрызения совести. В конце концов, если бы не Гинрей, сейчас ее жизнь была бы куда более тусклой и пустой. Бессмысленной. Если бы вообще была.

В вечер, когда выпал первый снег, и вся семья вышла в сад, чтобы полюбоваться первым танцем застывших капелек воды, Анеко тихонько проскользнула в личные покои гэнро, как всегда проигнорировав положенные поклоны по ту сторону седзи и прочие церемонии. Гинрей удивленно и показательно-грозно нахмурил брови, отложил книгу, которую читал, и выразительно скрестил на груди руки. Невестка села в сейдза в шаге перед ним, коротко поклонилась и молча уставилась в глаза. Взгляд у нее был мягкий, с едва заметной смешинкой на дне.

- Что ты хочешь, неугомонная женщина? – ворчливо спросил дед.

- Раздевайтесь, – губы Анеко помимо воли растянулись в усмешке. Она прекрасно осознавала, как звучит ее просьба-требование.

- Что?! – глаза Гинрея полезли на лоб.

- Верхнюю одежду снимайте, – как ни в чем не бывало повторила девушка. – Будем смотреть, что там с вашими суставами, Гинрей-доно. Или вы считаете, что я к Унохане-тайчо бегаю ради «чаю попить»?

Гинрей досадливо цокнул языком. Он надеялся, что увлеченные своими сумасшествиями молодые не заметят его состояния, и не придется позориться непременным в таком случае лечением. Где это видано, чтобы потомственные воины Кучики обращались за медицинской помощью, если речь не шла о боевых ранениях?!

Анеко придвинулась совсем близко к сидящему в генсейском кресле старику. Положила на его колени руку – облокотилась, не давая подняться, уйти – убежать от неприятного разговора. Посмотрела в лицо снизу вверх.

- Вы старый упрямец, Гинрей-доно, – сказала она мягко. – Все боитесь уронить честь рода. Много ли чести в том, чтобы испытывать постоянные боли, пребывать в дурном расположении духа и раздражаться из-за мелочей, которые в другое время вы бы и не заметили?

- Маленькая нахалка! – Гинрей сверкнул очами.

- А с вами, мужиками из Дома Кучики, по-другому не выходит: либо ставишь вас перед свершившимся фактом, либо ждешь результата до морковкина заговенья, – поделилась наболевшим маленькая нахалка, не убирая руки с колен гэнро. Тот пожевал губами и отвернулся. – И кочевряжитесь вы, как дети, – добила его госпожа невестка.

Гинрей вздохнул. Бьякуя как-то говорил ему, что отвязаться от Анеко, если та что-то вбила себе в голову, можно только одним способом: сделать, как она хочет. Передернул плечами. Не глядя на девушку, проворчал:

- Пусти.

Снял хаори, смущаясь и краснея, развязал оби… Хвала ками, хотя бы косоде было достаточно длинным!

Анеко долго мяла колени, запускала кайдо в сухожилия и суставы, заставляла сгибать и разгибать ноги.

- Поздравляю вас, дорогой дедушка, вы балбес! – поставила она диагноз. – Затянули бы еще немножко, и получили бы полномасштабное воспаление суставов! А это, знаете ли, больно и крайне сложно лечится! И надо было терпеть?

- Вот говорили мне умные люди – не связывайся с Торами без острой нужды! – не выдержал Гинрей. – Зачем я только женил на тебе внука?!

- По острой необходимости, – с глубочайшей убежденностью кивнула Анеко. – А то как бы вы тут без меня жили?

- Легко и спокойно!

- Угу, – согласилась девушка, нашептывая заклинание, от которого тянущее нытье в коленях уменьшалось, растворялось в золотистом свечении. – Конечно, куда уж легче! Бьякуя возненавидел бы и службу, и клан, и все, что содержало бы в себе хоть толику понятия «долг». А из глубокой привязанности к вам показать это не смог бы. И получили бы вы в итоге ходячий айсберг, не способный на элементарное – радоваться простым вещам. Или истеричного неврастеника, облеченного властью. Что лучше?

- М-да? А сейчас мы имеем достойного дайме, не потакающего своим прихотям?

- А сейчас мы имеем достойного молодого дайме, потакающего прихотям своей высокородной жены и имеющего правильное представление о том, что такое дом. Семья.

- Это ты этих нищебродов называешь семьей? Его семьей?!

Анеко помолчала, заканчивая плетение лечебного заклятия. Прикрыла колени старика хаори. Подняла голову и внимательно, без намека на веселье посмотрела в глаза.

- Гинрей-доно, вы правда думаете, что клан может заменить близких?

Гинрей открыл было рот, чтобы яростно возразить, но вдруг споткнулся о понимание, что сказать-то ему и нечего. Вернее, он мог произнести массу правильных, исполненных гордости и величия слов о долге, чести и истинном благородстве, но неким шестым чувством угадал – на Анеко его пламенная речь не подействует. Потому что девушка говорила совсем о другом.

- Вы долгое время были единственным близким Бьякуе человеком. Долгое время заботились о нем, и другой семьи он не знал. Но теперь вы выпустили его в большую жизнь. Что плохого в том, что рядом с ним по этой дороге пойдут люди, которые его любят? Которые станут его опорой, мощной стеной, на которую он всегда сможет опереться? Чего в этом недостойного?

- Руконгайские девчонки? Необразованный мальчишка с дикой реацу? Чем они могут быть полезны моему внуку?!

- Преданностью. Любовью. Поддержкой. Это очень, очень немало. Ноша-то тяжелая, Бьякуя не был к ней готов в полной мере, а вы почему-то спешили.

- Тебе-то откуда знать? – проворчал Гинрей.

- Я тоже не была готова. Ну и, кроме всего прочего, я чувствую. Знаю.

Старик замолчал, глядя в сторону. Девушка продолжала сидеть у его ног, практически обнимая колени. В тишине ползли минуты. Из сада послышались детские возбужденные голоса, смех Хисаны, веселый голос Бьякуи.

- И что это вы за безобразие устроили? – продолжил Гинрей, все больше ощущая себя старым склочником. – Вам что, брачный этикет не писан? Для всяческих… для исполнения супружеского долга в поместье отведен специальный павильон! Это же с твоей подачи туда никто не ходит?

- Хисана жутко стесняется, что весь дом в курсе, куда ее увел муж, – пожала плечами Анеко.

- Угу. Ты тоже стесняешься, надо полагать? – ехидно подколол дед.