Во второй половине дня под ковром в коридоре были установлены миниатюрные мины, а перед бухгалтерией — ворота под напряжением.

Показатели подтасовали.

Бюджеты урезали.

Прибыль корпорации резко упала, по крайней мере, на бумаге, и хотя в записке за запиской я пытался сказать генеральному директору, что эти цифры сфабрикованы Майком и им нельзя доверять, он предпочел проигнорировать меня и ввел программу жесткой экономии. Медицинские пособия были сокращены, стоматологические пособия ликвидированы, а несколько открытых вакансий остались незаполненными.

Бухгалтерия ввела новый, практически непонятный процесс подачи жалоб, и сразу же после этого зарплаты — все зарплаты по всей корпорации — были неправильно рассчитаны. Моя зарплата сократилась вдвое, и в соответствии с новыми правилами я не мог оспаривать эти цифры в течение как минимум шести месяцев.

Внизу моего чека вместо проштампованной подписи старого финансового директора красовалась карикатурная радужная печать ухмыляющегося уродливого лица Майка.

Я был в ярости, швырнул чек на стол и приказал Дэвиду взять заложника. Он кивнул и сказал:

— Да, сэр — но не посмотрел на меня, не встретился со мной взглядом.

Я знал, что он что-то скрывает.

— Дэвид, — сказал я.

— Мерил дезертировала, — сказал он мне. — Ее перевели в канцелярию.

Вот и все. Это была последняя капля. Я схавал кучу дерьма от Майка и его бухгалтеров, но на этот раз он зашел слишком далеко. Прекращение огня или нет, но пришло время взяться за оружие.

— Война! — я заплакал.

Дэвид посмотрел, моргнул, затем уголки его рта приподнялись. Он радостно завопил и схватил заточенный карандаш.

— Война!

Крик подхватили Фина, Джерри, Кристен и остальные. Внезапно я почувствовал себя хорошо, гнев и депрессия, которые я испытал за несколько мгновений до этого, исчезли перед лицом этой возбуждающей цели. В этом мы были хороши. Для этого нас и готовили. Полноценные бои. Не партизанская перестрелка, в которой мы были вынуждены участвовать.

Я поднял линейку.

— Война!

— Ха! — ответили они. — Боже милостивый, да!

Мы были готовы.

Мы поместили объявление о возобновлении боевых действий на доске объявлений сотрудников.

Майк ответил в таком же духе, заявлением, подписанным кровью.

Мы встретились на складе.

У техников было более тяжелое оружие — молотки и отвертки, кусачки и паяльники, — но у нас были мозги, и в рукопашной наше оружие — ножницы и степлеры, ножи для бумаги и скрепки — было столь же смертоносным.

Война была короткой и более односторонней, чем я ожидал. Майк планировал устроить засаду, но расположение его людей было очевидным и неорганизованным, и моим людям было легко проскользнуть позади них и заколоть ножницами. Мы вошли через заднюю дверь, через погрузочную площадку. Дэвид захватил двух сторожей, Джерри уложил самого тяжелого из них, электрика, перерезав ему горло ножом для бумаги.

А потом были я и Майк.

Мы стояли друг против друга на полу склада. Присутствовали представители других отделов — выглядывали из-за ящиков, сидели на полках. В одной руке у Майка был молоток, в другой — плоскогубцы, и он все время повторял, рыча: «Ублюдок, ублюдок». Тогда он показался мне тупым. Тупым и практически жалким. Удивительно, как я мог бояться кого-то с таким явно ограниченным словарным запасом.

Я ухмыльнулся ему.

— Тебе конец, — сказал я.

Я выстрелил ему в глаз скрепкой, быстро перезарядил резинку и выстрелил в другой глаз. Оба выстрела попали в цель, и хотя он не уронил молоток или плоскогубцы, он кричал, прикрывая поврежденные глаза правой рукой. Приближаясь к нему, я вытащил из-за пояса металлическую линейку. Он услышал мои шаги, замахнулся на меня, но ослепленный, в панике начал отступать. Я ударил его линейкой по щеке, после чего со всей силы врезал по носу.

Он выронил плоскогубцы, безуспешно замахнулся молотком, но проиграл, и он знал, что проиграл. Под одобрительные возгласы моего отдела я прыгнул на него, разорвав ему шею своим удалителем скрепок — металлические клыки вырвали куски его плоти и он завизжал от боли, ярости и страха.

А потом все закончилось.

На мгновение воцарилась тишина, затем начался настоящий ад. Из-за одной из коробок выскочила секретарша генерального директора и попыталась обнять меня, но я оттолкнул ее.

— Запомни свое место в иерархии, — сказал я ей.

Нас отнесли обратно в наши кабинеты на плечах компьютерщиков и младшего персонала.

Чтобы отпраздновать победу, мы провели ритуал. Я заказал девственницу-стенографистку, выпускницу средней школы, предназначенную для борделя из-за ее плохих навыков стенографии. Мы связали ее резинками и положили на мой стол. Фина резиновым клеем заклеила ее глаза; я корректором замазал ее соски. Мы насиловали ее по очереди.

Я высушил голову Майка и держал ее на столе в качестве пресс-папье, а когда фондовый рынок достиг рекордного уровня во главе с нашей корпорацией, я отправил его голову генеральному директору по внутри офисной почте.

На этот раз мы получили наши блокноты.

До того, как я переехал к жене, я питался макаронами с сыром. Я так много времени проводил у плиты, помешивая макароны в кастрюлях, что часто смотрел на бурлящую воду и воображал, будто вижу в пене какие-то очертания, как некоторые люди видят очертания в облаках.

Я решил написать об этом рассказ.

Алан встал и потянулся, когда раздался свисток и начался перерыв. Он перевел взгляд с телевизора на часы на видеомагнитофоне. Двенадцать сорок. Неудивительно, что у него урчало в животе.

Он прошел на кухню, взял с сушилки рядом с раковиной стеклянную кастрюлю средних размеров, наполнил ее водой, насыпал соли, поставил на плиту, на переднюю конфорку и повернул газ на «максимум». Открыв буфет, он достал упаковку макарон с сыром. Снял крышку с коробки, достал маленький пакетик из фольги с сушеным сыром и бросил макароны в воду.

Он знал, что пройдет несколько минут, прежде чем вода закипит. Не желая стоять на кухне, он вернулся в гостиную и переключал каналы на телевизоре, пока не нашел другой матч. Он смотрел его, пока не включили рекламу, затем пошел в ванную, чтобы вымыть руки. Когда он вернулся на кухню, чтобы проверить, как там его обед, в прозрачной воде с макаронного холма на дне кастрюли начали подниматься пузырьки. Он быстро достал из ящика ложку и принялся помешивать и соскабливать. Не очень хотелось, чтобы макароны прилипли ко дну. Это было бы адское мытье, их потом практически невозможно отодрать.

Он переминался с ноги на ногу и лениво смотрел вниз, медленно помешивая. Вода пузырилась, легкая дымка белой пены поднималась от макарон и закручивалась в центре кастрюли. Пена сгущалась, истончалась, кружилась, когда он помешивал, сохраняя почти круглую форму, даже когда металлическая ложка разрезала ее сердцевину, нарезала ее кромки.

Он смотрел на воду, зачарованный одновременно и удивительной механикой кипения, и меняющимися узорами пузырьков, и пленкой на поверхности. Эффект был калейдоскопическим, хотя единственными цветами, которые он мог видеть, были коричневый цвет просвечивающейся полупрозрачной посуды, серый цвет пшеницы макарон и чистая белизна пены. Помешивая, он продолжал смотреть вниз, воображая, что различает в кипящей воде смутные, импрессионистские очертания слонов, птиц и… лицо.

Он повнимательнее всмотрелся в содержимое кастрюли, моргнул, не веря своим глазам. Черты лица, образованные чистыми участками в круге белой пены, были ему как-то знакомы, хотя он и не смог сразу определить их происхождение. Пока вода пузырилась, отдельные кусочки макарон поднимались кверху, лицо, казалось, двигалось, глаза смотрели вокруг, рот открывался и закрывался, словно разговаривая.