– Ты – всё, что у меня есть, – я протягиваю руку и, поддев пальчиком шнурок на его шее, вытягиваю из-под ворота зимнего свитера недостающую половинку от собственного кулона. – Ты часть меня, моя свобода.

Князев обхватывает ладонями мои плечи, заставляя уткнуться лицом себе в грудь, и крепко сжимает лихорадящее от безысходности тело, переполняя лёгкие синтетически-резким ароматом кедровых духов. Меня трясёт так, будто внутри запущенна центрифуга, на максимальных оборотах выжимающая из жил все жизненные соки и тепло его объятий единственная нить, удерживающая разум на месте.

Наверное, именно в этот момент что-то в нас двоих замыкает. Срывает тормоза, ошеломляюще стучит в висках, спиртным проносится по венам. На заднее сидение летят наспех стянутые куртки, следом Пашкин свитер, и его большие шершавые ладони по-хозяйски шарят под атласом бюстгальтера, торопливо проскальзывая за спину в поисках застёжки.

– Рада, – с придыханием, запинаясь, шепчут его губы, лаская мне рот неровными выдохами. – Руки… руки подними. Вот так.

Мочку уха охватывает огнём, когда серьга, зацепившись за узкую горловину водолазки, срывается вместе с ней. Но Пашин поцелуй как анестетик блокирует боль, распуская нервные окончания соцветиями внезапной горячки, а сам он грузно нависает надо мной, нащупывая ручку сидения, чтоб опрокинуть спинку назад.

Не отрываясь от моего рта, Князев тянется к подолу трикотажной юбки, задирая, комкая широкие складки, и подушечки мозолистых пальцев суетливо ныряют за пояс плотных колготок, сдирая их вниз вместе с нижним бельём. Ещё пара секунд и они вместе с одной из балеток украшают собою пыльную торпеду.

– Пашка, подожди, – сгорая от неловкости, пытаюсь вымолвить хоть слово, хочу попросить не торопиться так, но он лишь зарывается пятернёй в мои волосы на затылке, углубляя поцелуй. Жадный, очень требовательный, расписывающий микротрещинами горящие лёгкие. И я понимаю, что взывать к нему бесполезно. Князев меня уже не слышит.

Что-то неясное в Пашкином поведении тревожило меня ещё в начале, когда он яростно сжал моё предплечье, не заботясь о том, что покрывает кожу синяками, что-то сродни внутреннему надлому, когда человеку терять уже нечего. Но сейчас это нечто обретает форму, пробегает по позвонкам безрадостным осознанием: он всего лишь хочет утвердить свои права на меня. Застолбить, как делал это с местом в школьной столовке и только потом уже возможно защищать своё, раздавая тумаки направо и налево.

– Не отдам, – шепчет Князев эхом пронёсшихся в голове мыслей, подминая под себя моё деревянное от неподготовленности тело. – Спрячу. Запру. Никому не одам.

– Пашка… дурак, – выдыхаю, упираясь ладонями в сведённые напряжением мышцы его плеч. – Зачем спешить? Я и так твоя…

– Т-ш-ш-ш, – находит он влажным ртом мои приоткрытые губы. – Сейчас будешь… Сейчас. Потерпи.

Князев, неловко, то и дело путаясь в складках задранной юбки, смятой под своим животом, воюет с ремнём. Сквозь шорох одежды и надрывное дыхание слышится звук расстёгиваемой ширинки. А я зажмуриваюсь. Не то чтобы мне не хотелось близости с ним, скорее я к ней совсем не готова. Не сейчас. Не так… но он уже нетерпеливым рывком подаётся вперёд, вгоняя себя меж моих сведённых судорогой паники ног.

Терплю. Сжимаю челюсти, чтобы ни крика, ни мольбы не вырвалось наружу. Но изнутри меня буквально разрывает от всхлипов и невнятного разочарования, пока я слушаю его короткие отрывистые стоны и отрешённо смотрю в потолок периодически подсвечиваемый голубыми вспышками: тревожными, как пожарная сирена. Чтобы как-то отвлечься от боли, считаю в уме: один… два… шесть… десять. Жёсткая обивка сидения ритмично царапает лопатки, и попытки отстраниться лишь усиливают его хватку на моих оцепеневших бёдрах, расцвечивая кожу пятнами будущих синяков. Я знала, что будет болезненно, но взамен ожидала заботливой сдержанности. Ласковых слов и плавных движений. Казалось бы, я не хрупкой душевной организации, да и Пашка далеко не зверь, но воспалённая, саднящая плоть требует чего-то нежнее, чего-то бережливее. Совсем не таким я представляла наш первый раз.

И нет, Князев не забывается. Он помнит обо мне, старается доставить удовольствие, когда неистово впивается в губы, когда хаотично шарит пальцами по груди, азартно наращивая темп, и даже когда резко отстраняется, жадно хватая ртом воздух, и изливается мне на живот вязким доказательством мужского триумфа над моим телом. Только впервые он кажется таким чужим, словно того обаятельного парня, которого я знала до этого подменили на кого-то нечуткого, ведомого одними инстинктами.

Это были самые долгие девяносто семь секунд моей жизни.

– Тихо, тихо. В следующий раз будет полегче, – Паша нависает надо мной, опираясь на локти: запыхавшийся, с покрытым испариной лбом, и, наклонившись, прижимается губами к мокрым ресницам. – Обещаю.

Кончиком носа чувствую его блаженную улыбку, отчего злобная обида обволакивает сознание, потому, что ему хорошо, а я страдаю. И одиночество становится нестерпимей, настолько острее, что я вопреки досаде испуганно обхватываю его шею, жмусь соленым ртом к смеющемуся лицу.

– Пашка, я же говорила, что люблю тебя. Теперь уверен?

– Ну всё… всё, не кипятись. Я всегда это знал, – бормочет Князев снисходительным тоном завоевателя и, ловко уворачиваясь от моих губ, натягивает на бёдра приспущенные штаны, затем пересаживается за руль. Зачем-то шарит рукой в бардачке. – Чёрт, салфеток нет, кончились.

Пустым взглядом окидываю смятую в его руках целлофановую упаковку, чувствуя себя примерно так же. Мне стыдно напрямую напроситься хоть на пару мгновений в уютных объятиях, поэтому тихо шепчу, потирая ладонями озябшие плечи:

– Паш, мне холодно.

Но вместо поддержки и ласковых слов, Князев, порывшись в дверной нише, бросает мне на живот какую-то скомканную, провонявшую химикатами тряпку, а сам продолжает сосредоточенно щёлкать переключателями на приборной панели.

– Вытрись пока этим. Странно, печка на максимуме, – потянувшись к заднему сидению, Паша сгребает нашу одежду себе на колени, неловко прикрывает мне грудь водолазкой, сверху курткой, и, ныряя в горловину свитера, виновато улыбается. – Я сгоняю в ларёк за углом, куплю бутылку воды и салфетки. Приведём тебя в порядок.

Не дожидаясь ответа, он зажимает подмышкой свой пуховик, подбирает одну их разметавшихся купюр, и выходит из машины, закрывая меня одну в душном салоне, пропитанном запахом свежего пота и страсти. Под ногами голубоватыми всполохами опять что-то моргает. Тяжело приподнявшись, я подбираю вывалившийся из кармана Пашиных штанов телефон, затем, хмыкнув, перекладываю его на торпеду. Отвечать на седьмой пропущенный звонок в мои планы не входит. Но едва мобильный ложится рядом со смятой упаковкой из-под салфеток, экран снова вспыхивает, на этот раз сообщением. И словно сам чёрт меня подначивает его прочесть:

"Пашка! Поздравляю!!! У нас сын родился! 3.200! Как выгрузишь свою норму, набери. Люблю…"

Князев возвращается до обидного скоро. Я едва успеваю одеться-обуться да кое-как расчесать пальцами всклокоченные волосы. Хочется уединения и хоть немного времени на побег, самую малость, чтобы исчезнуть, не ударяясь при нём в позорную истерику, так как до неё, судя по всему, осталось совсем чуть-чуть. Растущее напряжение уже вовсю гложет желанием что-нибудь разбить, дать выход распирающей ярости, а в идеале – вернуть её обидчику сторицей, будто это каким-то чудом отменит причинённые мне боль и унижение.

Вот он открывает дверцу, сжимая в свободной руке полупрозрачный пакет с салфетками, водой и бутылкой шампанского. Из-под рваной чёлки задорно сверкают синие глаза. Паша счастлив… конечно, счастлив. А мне комок в горле не даёт нормально вдохнуть. Внутри все леденеет, остужая голову. Ой, ду-у-урочка… Найдённое в бардачке кольцо так и остается зажатым в ладони. Я не опущусь до того, чтобы швырнуть ему в лицо его же обручалку. Не сорвусь. Даже позволю себе воочию убедиться в том, насколько он погряз во лжи. Всё равно спешить мне некуда. И возвращаться тоже больше не к кому.