Так моя игра и закончилась. Потом их руководитель мне объяснил, что в пещере меня ждали захватывающие приключения, но раз я решил игру сломать, то – сам виноват. Я не спорил. Мне хватило, честно говоря.

Пока мой отец был жив, родители каждый год покупали абонемент в консерваторию и раз в месяц ходили на концерт. Мне они тоже советовали, говорили, что музыка успокоит мне душу и поможет не нервничать. Я несколько раз добросовестно пробовал, но, может быть, не на те концерты попадал, может не в том настроении, но ни разу классическая музыка не тронула мое сердце до того самого случая, когда волею судьбы я целый год был спонсором Большого театра.

Началось все весьма банально. Один богатей, с которым мы в то время пытались дружить, в минуту откровения поделился мечтой о балерине. Ничего в этом не было особенного, даже хорошо, что при его сумасшедшей жизни у человека еще есть мечта, тем более, он намеревался не просто балериной овладеть, а строил романтические планы и в эти моменты смущенно морщил лоб, округлял глаза, хихикал, что очень ему шло, подкупало и внушало надежду на то, что и богатеи не лишены человеческого. Этот мой в итоге несостоявшийся товарищ был от земли метр семьдесят два сантиметра и женщин выше себя не терпел. Балерины, по его мнению, все как раз и должны быть маленького роста при идеальном телосложении и обширных талантах, присущих эмоциональным, творческим, музыкальным и очень спортивным девушкам. Мы полагали, что в Большой театр уже отобраны лучшие и для счастья осталось только проникнуть в его закрома. И так удачно получилось, что один из моих сотрудников в советское время был музыкантом, сам преподавал и занимал высокие посты в мире музыки, но в Душанбе. Потом, во время первой таджикской войны, ему пришлось переехать в Москву. Сохранить он сумел только старый кабинетный рояль, который в Москве продал, и купил трехкомнатную квартиру. Нигде по музыкальной линии дядька себе работы не нашел. Начал работать у нас с самых стартовых должностей и держался. У него была молодая жена и сын маленький. А у нас народ простой – посмеивались над его манерами, он такой был весь изящный, немного даже напоказ. Иногда это смотрелось комично, когда он работал, например, на курьерской должности. А знал человек, как оказалось, очень многих. Например, дружил с директором по опере Большого театра, и всякие забавные истории рассказывал из артистической жизни. Мы, грешным делом, думали, врет, а потом все оказалось правдой. И как-то раз зашел у нас разговор про балерин, а он возьми и скажи, что ничего нет проще при современной нищете Большого театра как познакомиться с балериной, и обещал это обсудить со своим старым приятелем – тем самым директором по опере. Я поддакнул, хихикнул и думать забыл о нашем разговоре, а он деньков через пять сообщает, что обо всем договорился: нужно учредить премию лучшей балерине месяца. Минимальная сумма: четыре тысячи долларов, вручать будем прямо в кабинете самого главного художественного руководителя – директора. Мы также можем в этот вечер присутствовать на спектакле в ложе «А», и время от времени всех свободных от гастролей балерин будут от нашего лица приглашать в ресторан, где мы можем с ними в неформальной обстановке поужинать. Я очень удивился, спросил, про каких балерин идет речь, может про кордебалет? Он ответственно заявил, что про лучших из лучших, и еще сказал, что художественный руководитель Большого театра народный и заслуженный всего на свете лауреат Владимир Васильев готов с нами встретиться хоть на этой неделе и обсудить детали.

Я, признаться, был удивлен, но ситуация приобретала любопытные очертания, и еще день-два я потратил на то, чтобы, преодолев заслон из секретарей и помощников, сообщить это неожиданное предложение своему богатенькому приятелю. Ему понравилось. Решили, что три тысячи выложит он, одну я, а рестораны оплачиваем пополам. Мне такое распределение не показалось справедливым, ведь я, честно скажу, балеринами не интересовался, у меня и так в то время кроме жены и сына были обременительные отношения с секретаршей и удаленная романтическая любовь в Швейцарии, к тому же доходная часть моего скромного бизнеса была раз в сто меньше его олигархического, но пришлось согласиться, утешив себя мыслью, что и я внесу свою лепту в помощь российской культуре.

Васильев оказался дядькой симпатичным, отнесся ко мне по-отечески, тем более, что я сразу отрекомендовался не главным, а только передаточным звеном. Все мы с ним быстро решили, обо всем договорились. Но самые сильные впечатления на меня произвел директор по опере. Самой приличной из его прибауток была такая: «Второклассник мальчик Федя захлебнулся при минете, и за это весь отряд исключен из октябрят…» Так он иллюстрировал тезис, что среди балетных, начиная с самого раннего возраста, процветают порочные отношения, а вот в опере нет ничего подобного и бизнес оперным тоже должен помогать. При этом шутки его ни в какой мере не были тяжеловесными. Так легко и к месту он вставлял эти неуемные пошлости, что все очень смеялись. Правда, при Васильеве он себе этого не позволял – сдерживался.

Подошел день первого вручения премии. Мой богатенький заявил, что сам приехать не сможет и чтобы я двигал один, посмотрел и ему потом все рассказал. Мое дело маленькое, потратился на огромный букет роз, перемешанных с лилиями, и приперся в Большой театр с конвертиком во внутреннем кармане своего зеленого пиджака.

На служебном входе меня без задержек провели прямо в кабинет директора – художественного руководителя. Я заранее выучил фамилию и имя балерины, которой планировалось вручать. Но они внезапно решили: в первый раз они решили на двоих разделить. Значит, две фамилии вместо одной. Срочно отправил водителя за вторым букетом, а еще речь говорить, оказалось тяжеловато, пришлось писать на бумажке и глупо в нее подсматривать. Освистать меня, конечно, не могли, так что все прошло ровненько. Потом сидел в директорской ложе – это прямо на уровне сцены справа, смотрел балет, меня было видно так-же хорошо, как и артистов, активно хлопал, а сам думал, что так близко балет еще хуже, потому что за топотом даже музыку плохо слышно. Вроде девчонки такие легонькие, а как все вместе подпрыгнут, как приземлятся одновременно – ого-го как бабахает! И еще заметил, что у занятых в балете артистов мужского пола, одетых в трико, в обычном месте у каждого убедительная выпуклость, а у солиста с грузинской фамилией – выпуклость в два раза больше, чем у остальных! Это меня поразило. До сих пор не могу найти этому объяснения. Просидел весь балет в ложе, один, а потом домой поехал. Жене я ничего не стал рассказывать, ведь это для меня была вроде как работа, а в работу чего женщину впутывать.

Мой приятель – богатей потом расспрашивал, как звали балерин, как они выглядели, что сзади, что спереди, а мне и сказать нечего. Они ведь были в гриме и в костюмах – трудно понять, все-таки привыкаешь к человеку в нормальной одежде, а в этих белых пачках все они какие-то одинаковые.

Во второй раз все повторилось. Опять два букета, конвертики, кабинет, но в тот вечер шла опера, и Васильев, когда все ушли, пристально на меня посмотрел и говорит: «Подожди секундочку…». И достает из шкафа бутылку коньяка. Наливает себе и мне – выпиваем под бутербродик, он наливает еще, но бутылка кончается – там, оказывается, и было совсем на донышке, он достает другую бутылку – виски какой-то на этот раз, и тоже неполная, но грамм по сто пятьдесят на каждого получается. И минут через десять, глядя на мои осоловевшие глаза, Директор и Художественный руководитель Большого театра, говорит: «А теперь иди и слушай». И меня отводят в зал, где спектакль уже начался, но не в ту ложу, которая над сценой слева, а в ту, которая, напротив сцены, возле самой галерки. Сажают там в первый ряд, я подпираю руками расслабленную голову и… как по волшебству, как будто во мне окно открылось навстречу этой музыке… Вливается в меня «Жизнь за Царя»! Невозможно словами передать. Как будто весь мир, кроме сцены, исчез, я весь там, и до слез душе хорошо! Просто сидел и губу закусывал, чтобы не разрыдаться. К антракту это удивительное состояние испарилось, я скорее в буфет, заказал, выпил, но нет… не повторилось. Второй акт совсем не показался таким выразительным, хотя там вся кульминация сюжета. Больше я такого наслаждения от оперы не испытывал, может быть, мало хожу. Но теперь я знаю, что он бывает – почти экстатический восторг! И люди, которые любят оперу, не лицемеры и не обманщики, а счастливчики, к которым этот восторг сходит чаще. Откуда сходит? Мое мнение – с небес. Спросите меня, кто тогда пел? Вообще не помню ни одной фамилии, но правило, – перед началом любого спектакля выпивать, – никогда не нарушаю.