— Джеймзи, — положила руку ему на грудь. — Ты меня подожди, я всё-таки два часа терпела. Заодно и такси закажу. Походи пока, экспозицию посмотри. И аппетит не порть, у нас большой обед намечен.

— Так точно, моя дорогая мисс! — Джеймс паясничал в самое нужное время — когда Эмили начинала забываться.

Изображения на стенах не слишком привлекли. Ну, кадры из знаменитых балетов, ну пафосные позы худющих плясуний и их замерших «в ласточке» партнёров. Джеймс равнодушно вздохнул, проводив взглядом выводок школьников, со смехом обсуждавших фотографии затянутых в лосины балерунов. Все вокруг галдели на плохо понятном ему языке, в такой какофонии хрена с два услышишь телефон. Во время балета Джеймс послушно выключил звук, но всё равно время от времени поглядывал на экран, когда плясуны совсем уж утомляли. Отобразись значок вызова или сообщения — сорвался бы в секунду. Чётко же было сказано — после полудня.

Джеймс в который раз выудил телефон для проверки и сразу сунул обратно. Беззвучно выругался, снял очки и потёр уставшие глаза. Подтверждение так и не пришло…

— А вот и я! — Эмили грациозно подплыла к нему сбоку. — Такси ждёт нас! Вишнёвая, представляешь, один из моих любимых цветов подогнали. Мистика прямо!

Хвалёная машина вся была заляпаны бурыми брызгами, так что Джеймсу наскоро пришлось спасать свои брюки после неудачного залезания в салон. Эмили же не испачкала ни ворсинки своего пальтишка, ни ниточки своих колготок — она привыкла всегда оставаться чистенькой. Властно приказала водителю не включать музыку и удобно устроила сумочку на коленях. И больше ни звука не проронила, заметно напряглась. Стала машинально прокручивать колечки на своих длинных пальцах. Джеймс же расслабленно хрустнул затёкшими плечами и уставился в окно.

От Города даже сквозь стекло пробирало прохладцей. По загнанной в серый камень реке бегала рябь в белом огне от закатного солнца. У оранжевого горизонта свинцовое небо было таким низким, что, казалось, сейчас упадёт. В тяжёлом скопище облаков Джеймсу виделся имперский разрушитель с острым носом, готовый протаранить Звезду Смерти.

Первые этажи видавших виды домов тонули в разноцветной подсветке ресторанов, бутиков, кинотеатров и ещё какой-то ерунды. Всю эту хвалёную барочно-убарочную архитектуру Джеймс считал слишком громоздкой —множество витых украшений, балкончиков, а в противовес им — массивные арки, ведущие в обшарпанные дворы… Осенью это навевало ненужную тоску.

Зато пока горел на светофоре красный, слышен становился молодой Город. На каждом перекрёстке набережной, несмотря на сквозивший ветер, зажигали уличные музыканты — на одном миленькая саксофонистка в безразмерном пончо играла джаз, а где-то группа в радужных одёжках середины прошлого века отчебучивала старый-добрый рок-н-ролл. О, а тот мрачный тип с электро-гитарой вышил номер кредитки прямо на своём викторианском цилиндре. Недолго думая, Джеймс решил перевести немного денег именно этому готическому музыканту и быстро ввёл в программе телефона нужные цифры. Пусть купит себе ещё немного пудры и румян.

Эмили же оставалась равнодушной ко всему, не удивили её даже новомодные ветроклавы, умело ловившие воздушный поток в маленькие дырочки полупрозрачных электронных клавиш, что парили в воздухе. Играли в восемь рук, проворно бегая пальцами, дабы успеть нажатием клавиши преобразовать ветер в немыслимо-космическую музыку.

— Ох, жгут чуваки, — Джеймс тронул Эмили за плечо, чтоб хоть повернулась, но та лишь поджала губы.

Машина тронулась, пропустив наконец густую толпу пальто и курток.

***

— Почему ты не пользуешься линзами, Джеймзи? — лишь в тёплом апельсиновом свете широкого коридора Эмили вновь запыхала жизнью.

Джеймс поднял брови, зажав в пальцах стёклышко очков, которые протирал шарфом.

— От них будто медузы в глазах плавают.

— А надо терпеть, бедняжка, — цокнула языком Эмили. — Ладно, ванная у меня справа, дверь с зелёной ручкой. Мой руки, а я на стол накрою.

Так Джеймс обнаружил целую коллекцию жидкого мыла и различных питательных бальзамов. Всё пахло приторными цветами и, пенясь, лениво перемещалось по стенкам, когда вертел в пальцах флаконы. Стены здесь были вырвиглазные, густо покрытые краской цвета свежего салата, как и пузатая ручка-розочка. Над ванной висели моушен-картины, где за стеклом то падал снег на восточные пагоды с загнутыми крышами, то лампочкой светило солнце на бульвар, по которому туда-сюда ездили экипажи с механическими лошадьми и сновали крошечные человечки в вычурных нарядах девятнадцатого века. Много чего, в общем, как в музее — глаза разбегались.

Джеймс не стал больше терять время, вытер руки вафельным полотенцем и поспешил за стол.

***

— Всё-таки жаль мне тебя, Джеймзи, — в который раз вздохнула Эмили, размазывая масло по тосту.

— Отчего же? — на аккуратном столике специями пахла индейка, а голодный Джеймс с усилием слушал жеманное нытьё.

— Не делай вид, что всем тут доволен. Ну зачем ты так? Перед тобой был открыт целый мир, а ты сам себя загнал в клетку.

— Эта страна приютила меня, так с чего мне её хулить? Скоро получу отличную работу и вновь заживу припеваючи. Тут не нужно постоянно переживать за свою шкуру, на улицах не поджидает шальная пуля или взрывная волна. И моё пузо наконец перестало быть постоянно грязным от внеплановых перемещений по-пластунски вдоль кустов.

Эмили отставила кофейную чашку и фыркнула.

— А жить в аквариуме тебе, очевидно, комфортнее?

Джеймс усмехнулся:

— Я тебя умоляю! Не так страшен чёрт, как его малюют — верно говорят? У нас на родине этих камер тоже тьма-тьмущая была. И ничего, жили как-то. А всяких доносов-прослушек бояться — удел параноиков.

— Тебе весело, — обозлилась Эмили. — А я будто судьбу своей бабки повторяю. Помнишь, я рассказывала, как она тоже приезжала сюда работать на пару лет…

— Да, припоминаю. Бабка тоже была культурологом? — перебил её Джеймс со звяком черенка вилки по тарелке.

— Журналисткой! Бескорыстной женщиной, никем не завербованной. А жила здесь в постоянном страхе, что за ней придут эти, гэбисты. Прилепят обвинения в шпионаже или чего похлеще. С ней работали ещё два человека, оба мужчины. Одного из-за какой-то фотографии выслали через год, а бабку после этого пару раз вызывали к людям в штатском. Как тут не начаться паранойе, над которой ты сейчас хохочешь?

— Это она рассказала тебе, что здесь все таксисты на службе у злой гэбни и следят за каждым твоим движением? Старые байки.

Эмили комкала ажурную салфетку, зло стучали кольца на длинных пальцах. Как же, дорогой Джеймзи её не поддержал! Щёки пылали румянцем, Эмили приложила ладонь к одной из них и надавила, словно смакуя этот жар.

— Наверняка не узнаешь… Головецкий расплодил своих кротов повсюду, вот и живёшь в постоянном напряжении — как бы лишнего не сболтнуть. Ах, эти постоянные аресты — только подумать, псы в униформе решают, где и когда ты был, что и когда ты делал! Давно бы вернулась домой, если б не весь этот хаос!

Она всё жаловалась и жаловалась, а Джеймс, меж тем, доел индейку и гарнир. Отставил от себя тарелку с костью в жирных ошмётках филе и парой сморщенных горошин. Задумчиво принялся изучать посуду на столе. Похоже, вся сервизная семейка была в сборе: и тарелки, и кофейные чашечки, и маслёнка, и большое блюдо, и даже конфетница с ободком-волной. Сине-чёрный фарфор, опоясанный золотистой каймой, а по краям прикреплены не менее золотистые листочки дуба на коротких тонких цепочках.

В этой квартире всё было таким — броским, вульгарным, с позолотой да каменьями, с кичем и хорохорством. Шершавые лапы искусственного папоротника вылезали из знойных пейзажей прекрасного оазиса, что расцвёл на стенах и потолке радужными красками. Широкие листья трупиками свешивались в несмолкающий фонтанчик, бивший из маленького озера в полу. Джеймс чудом ухитрился не залезть туда ногой, когда вошёл в эту, с позволения сказать, столовую. Бортик из морских гальки оказался на редкость скользким.