Офигеть, он и с домочадцами своими на таком же тоне.

Горич появляется в толстом банном халате, седеющие вихры после водных процедур стоят торчком, как у безумных профессоров из немого кино. И хрен поймёшь, взаправду ли хиреет у него ступня.

— Без меня сегодня, друг мой, без меня, — вздыхает, опустив глаза, от чего я сглатываю, стараясь убавить клокочущую злобу.

— Почему? — сцеживаю единственный вопрос.

И Горич отвечает неожиданно жёстко:

— У меня жена и двое детей. Всё. Ступай.

Сбиваю голограмму ребром ладони. А пускай! Каждому своё, как говорится! Из колеи меня сегодня ничто не выбьет — плевать, плевать, плевать! Насрать! Иди к жёнушке, дорогой Горич, собирай с детишками пирамидки, мы обойдёмся без твоей трепотни!

Плещу водой в лицо, возвращаюсь к Вику. Расчёска с мелкими зубчиками ровняет ему пробор и залысины, Марта вплетает себе в волосы веточки гвоздик, я кроплю брызгами паркет, замерев в ожидании.

— Выходим с интервалом в пять минут, — напоминает Вик. — Ты, Марта, первая.

Её лицо сияет от азарта, с пылкостью она чмокает нас по очереди и, приосанясь, скрывается за дверью.

— Направь-ка свою злость на другое, — помолчав с минуту, берёт меня за предплечье, без прежней хватки, почти мягко. — Стоять мы будем до последнего, но если Головецкие собаки опять спровоцируют давку, скорее выбирайся из толкучки — тебе-то ловкости не занимать — и беги к дворам. А, и лампочками я тебя обеспечу. До последнего, понятно?

— Свобода или смерть? — говорю для патетики.

— Не нужно, — обрывает Ирвис и целует меня в лоб: — Не попадись никому по пути.

Накидывает эффектный чёрный ольстер с костяными пуговицами, самой элегантностью будет среди бунтовщиков, и уходит, оставляя меня наедине с немыми макетами. Их вырвиглазная белизна вынуждает перевести взгляд на чёрный самолётик, немного кренящийся на правое крыло.

Какая духотень! Голову ведёт до шустрых чаинок перед глазами — пятно или пока не собралось, или уже раскрошилось. Тяну ручку окна и нетерпеливо высовываюсь. Столица сквозит и пахнет грядущим дождём. Проверяю время на телефоне — до моего выхода аж три минуты, успею. А пока залезаю на раму и свешиваю ноги, во рту возникает фантомный, разлагающийся коньячный привкус. Пятнадцать этажей, плюс навешенная мансарда. Исполинская гостиница дразнила бы это домишко шкетом.

Ветрюга захлёстывается, свистит вокруг меня, оголтело, по-площадному, по-анархистски. Рвётся за пазуху, увы, не нашлось бумажной книги, чтобы запастись по-Гольдмановски духовными плодами. Одна минута. Сволочно. Подгоните, подгоните же меня, отщеплённую, желательно не под свет лучезарного правителя, не под подошвы ревущего людского моря, а прибоем, на шажок к этакой новой стране Аркадии. Да известно мне, за мгновение ничего не свершается, не рушится даже небо на землю. Оно темнющее, оно густое до невозможности, а неугомонный ветер свищет, что пора. Вот так. Ничто меня не держит.