— Рабочая пора... — пробормотал Митрии.
— Ну, все же кое-когда можно бы забежать! Зачем к попу-то ходил?
— Мальчонка у меня помер!..
— Как так? Отчего? — воскликнул учитель и тут только обратил внимание на убитый вид парня.
— Да бабы огурцами обкормили... Я на гумне был и не знал... Вдруг схватило... начало рвать.., то огурцами, а то и кровью. Я прибег — он уже и кончился...
— Да как же это так? Да что же это такое? — твердил Андрей Сидорыч. — Вероятно, детская холерина... уж очень быстро... Впрочем, я слышал, что ребята стали мереть часто, батюшка говорил.
— Да вот от того же, от самого! — со злостью сказал Митрий. — Сами жрут и ребят пичкают. То есть без всякой осторожности... вот и помирают. Ведь как есть одни огурцы. Господи ты боже мой!..
Он поперхнулся и вытер шапкой выступившие на глазах слезы.
— Ну, Дмитрий... ты не того!.. — ласково сказал учитель. — Ты уж не очень... Что же, ничего не поделаешь теперь. Бог даст, поживешь, и еще будут дети...
— Нет уж, пущай, больше не надоть! — мрачно сказал Митрий.
— Андрюша, что же ты чай-то пить! — послышался из окна голос учительши.
При звуках этого голоса Митрий вдруг вспомнил о скандальном происшествии летом и, густо покраснев, стал прощаться.
— Да куда же ты? — удерживал его Андрей Сидорыч. — Пойдем чай пить... да ну, чего ты артачишься? Домой еще успеешь, там теперь и без тебя бабы все сделают... хоронить не сейчас. Ну, пойдем!
— Да нет, Андрей Сидорыч... я не пойду!
— Да отчего, отчего?
Митрий глядел на свои грязные руки и рваную одежонку.
— Да, вишь, я и не убрамши... кубыть совестно.
— Чего там совестно! И какое убранство? Я сам, видишь, как... а что руки-то грязные, так мы вымоем,— у меня тоже, видишь, какие. Заходи, потолкуем.
Митрий помолчал и вдруг заявил решительно:
— Нет, Андрей Сидорыч, я не смею!
— Как не смеешь? Что такое? — воскликнул изумленный учитель.
— Да летом жена тут сдуру набрехала шут-те что.,.
Андрей Сидорыч вспомнил, что жена ему рассказывала о выходке Домны, и расхохотался.
— Так потому ты не смеешь? Вот чудак-то... Да тебе-то что? Твоя жена накуролесила, тебе за нее отвечать?.. Может, поэтому ты и летом не ходил?
— Я полагал, вы серчаете... — прошептал сконфуженный Митрий.
Но Андрей Сидорыч уверил его, что ни он, ни жена не сердятся на такие пустяки, и затащил-таки Митрия пить чай. Ему хотелось как-нибудь развлечь и утешить бедного парня.
— Ну, брат, каких книжек я тебе нынче дам! — говорил он. — Просто зачитаешься. Я сам вчера до полночи просидел, — даром что устал!
Андрей Сидорыч думал, что Митрий сейчас оживится, начнет расспрашивать, как это бывало прежде, выкажет нетерпение поскорее получить книжку в руки... но ничего этого не случилось. Митрий остался безучастным, даже не спросил, какие книжки, и Андрей Сидорыч с удивлением взглянул на жену. Учительша объяснила дело по-своему.
— Что ты к нему с книжками пристаешь, Андрюша! — обратилась она к мужу, делая ему укоризненные знаки. — Ему, я думаю, не до книжек теперь,, а ты... экий ты какой! Да какие книжки, когда эдакое несчастье? Ах!..
И она даже вздрогнула, представив себе, что ее ребенок тоже когда-нибудь может умереть.
— Ну так что же такое? — возразил учитель. — Ну, конечно, горе, а киснуть-то зачем же? Все равно этим не поможешь, а жить-то ведь надо.
— Какой ты бездушный, Андрюша! — с негодованием воскликнула учительша. — Терпеть не могу, когда ты так рассуждаешь! Ну, вообрази, что у тебя... ах, и подумать-то страшно! Что и у нас тоже...
— Умрет наш маленький? Очень скверно будет, и совсем я этого не желаю! Но допустим, что он умрет. Что же мы сделаем? Ну поплачем, погорюем, а все-таки и в школе будем заниматься, и пообедаем, и книжки будем читать...
Но учительша уже не слушала его и, заткнув уши, закрыв глаза, отрицательно качала головой. Митрий прислушивался к их спору; он понимал их обоих, видел, что оба сочувствуют ему, каждый по-своему, и от этого на душе у него становилось тепло и хорошо. Ему захотелось высказаться, поделиться с ними своими мыслями, которые мучили его день и ночь и отравляли ему жизнь.
— Нет, Андрей Сидорыч, я вот чего... — начал он медленно. — Конечно, оно горе-то, горе... а только я не оттого... Ну, помер... может, оно и к лучшему! Нет, а я того... я, значит, вовсе хочу это дело отставить!..
— Какое дело?
— Да вот, книжки эти самые... Бросить я их хочу... потому, на кой они? — с кривой усмешкой прибавил он.
Андрей Сидорыч во все глаза поглядел на Митрия.
— Я, брат, что-то не понимаю тебя. Зачем книжки бросать? Что такое?
— Да так что, я думаю, Андрей Сидорыч, ни к чему они нам! —- продолжал Митрий. — То есть никакой пользы нашему брату от них нету! Вот я читал-читал, а что толку? Видно, надоть в свой мужичий хомут влезать как следует быть, — больше ничего...
Андрей Сидорыч даже очки снял, протер их и снова уставился на Митрия. Он не узнавал в нем того доверчивого, добродушного парня, который, бывало, с такой жадностью набрасывался на книжки и ловил каждое его слово... Учителю было грустно. «Что это с ним?» — подумал он.
— Уж не знаю, что тебе и сказать, Дмитрий! — сказал он в раздумье. — Ты меня совсем с толку сбил... не ожидал я от тебя этого! Я всегда считал, что ты человек не глупый... признаться, надеялся на тебя, и вдруг такие слова слышу... Может, ты шутишь?
— Нет, зачем же шутить? — со вздохом проговорил Митрий. — Я все это обдумал как следует быть... я, может, ночи не спал... и все едино выходит. Мужик ты, мужик и есть, и живи по-мужичьи, как отцы и деды жили, а к прочему не лезь. Все равно из темноты да из нужды никогда не вылезешь.
— Ежели так рассуждать, так, конечно, не вылезешь! — как бы про себя вымолвил учитель, видимо, волнуясь в душе и расхаживая взад и вперед по комнате.
Митрий недоверчиво и угрюмо усмехнулся.
— Как вылезешь-то? — сказал он. — Тоже это легко сказать... а поди-ка, попробуй... ничего не поделаешь! Ведь мы землей-то заросли, нас и не уколупаешь ничем... — Митрий с отвращением поглядел на свои грязные руки и ноги и продолжал: — Ведь мы чисто меренья рабочие — право слово! Запрег в хомут, треснул вдоль спины — вали! И оглянуться вокруг себя неколи, не то что что!..
Учитель перестал ходить, сел против Митрия и стал внимательно его слушать. А Митрий говорил, одушевляясь все более и более.
— Вот хоша бы вас взять... Вы все знаете, всякую книжку понимать можете, а мы? Мы и говорить-то по-вашему не умеем, чего с нас взять? Летось вы мне книжку давали про крестьянские банки. Я вам тогда ничего не сказал, стыдно было... тоже дураком-то оказаться не хочется!., а ведь я почесть ничего не понял. Потел-потел и бросил... Куда уж нам! Нешто мы люди?.. Вы небось жену-то пальцем не тронете, а мы своих баб вон как колотим — небу жарко. Сами дураки и детей таких же ростим. Огурцов им напихаем с три горла — ничего, вали!.. Жив — жив, а помер — царство небесное! А то в печку его, покуда не сгорит, али горшков на живот до тех пор, что по животу-то пузыри пойдут... И ничего-то не поделаешь, как есть ничем-ничего! — с горьким смехом воскликнул Митрий. — Потому, темнота одна, землей заросли, а замест бога-то у нас в каждом углу домовой сидит!.. Вот я и говорю,— уж коли в запряжку, так в запряжку, потому податься больше некуда... А книжки... от них только пуще тоска разбирает. Пущай уж не надо их! Сколько их ни читай, от своей судьбы не уйдешь. Ты думаешь — ты человек; ан нет, не выходит дело. Скотина ты, больше ничего... Ты про себя-то понимаешь и невесть что, ан тебя поволокут в волостное да и вложат лозанов сколько влезет: не заносись! Про Сеньку-то слыхали? — спросил он.
— Ну, ну! — понукнул Андрей Сидорыч. И он и жена его слушали Митрия с возрастающим вниманием, не сводя с него глаз.
— Ведь убег! — с каким-то злорадством воскликнул Митрий. — От порки убег! Ведь до того парня довели, что как полоумный сделался! Пойду, говорит, в волостное да на воротах и повешусь — пущай мертвого порют! Вон ведь что выдумал... Насилу я его отговорил. Значит, легко было... А за что? За то, что отцу насупротив сказал, за мать заступался... Тоже думал, что человек, ан место-то настоящее и указали... Иди-ка, ложись, мы тебе всыплем! Ха-ха-ха!..
