— Стой, Филипп! — воскликнул он радостно. — Сем-ка я сейчас к учителю добегу, спрошу, может, он чего знает! Я что вспомнил: у Сенькиных лошадь как-то захворала, так учитель дал какие-то камушки белые, ведь отдохла!
— Отдохла?
— Право слово! Сейчас и побегу...
— Ну, беги, что ли! Може, с твоей с легкой руки...
Но Митрий уже не слышал слов Филиппа и почти бегом побежал в школу. Он совсем забыл, что дома его, вероятно, ждут, что он не обедал нынче, что с женой у него вышло неладно. Он думал только об издыхающей корове и о Филиппе, который с этой коровой лишался самой большой части своего состояния. Ведь она на худой конец рублей 25 стоит, а где их взять-то, такие деньги?
Запыхавшись, он подошел к школе и заглянул в открытые настежь окна. Никого не было видно, только где-то слышно было, как плакал ребенок. Митрий покашлял, — никто не выходит. Тогда он решился войти в сени и увидел учительшу, которая с засученными рукавами, в длинном белом фартуке, мыла в корыте белье, а около нее в корзинке сидел ребенок и капризничал.
— А... Дмитрий! — сказала она. — Заходи, заходи, ничего... Ты что?
— Як Андрей Сидорычу.., — нерешительно проговорил Митюха.
— Его дома нет — в город уехал. Тебе книжек?
— Нет... я по другому... — И Митрий рассказал о корове.
Учительша вытерла мокрые руки и взяла на руки плакавшего ребенка.
— Как же это вы так?.. К ветеринару бы нужно...— в раздумье сказала она. — Я уж, право, не знаю, что вам посоветовать. Впрочем, постой, я пойду посмотрю... Да не плачь же ты, крикса! — обратилась она к ребенку. — Ступай к дяде!
Ребенок уставился на Митрия и перестал плакать. Митрий агукнул ему; он улыбнулся сквозь слезы и потянулся к нему.
— Ну вот и ступай! Возьми его, Дмитрий, а я пойду, поищу чего-нибудь.
— А он не забоится? — спросил Митрий, неуклюже принимая от нее ребенка, который так и вцепился ему в бороду.
— Нет, ничего. Он баб не любит, а мужиков ничего.
Она ушла, оставив Митрия в неловкой позе с ребенком на руках. Ребенок был славный, чистенький, с толстыми розовыми ножками, синими глазами и беленьким тонким пушком на голове. Глядя на него, Митюха вдруг вспомнил своего сопливого, кривоногого Ваньку, и сердце у него заныло от жалости к сынишке. Он вдруг представился ему таким жалким, покинутым... сидит небось теперь где-нибудь в навозной куче, облепили его мухи, кричит — и никто не слышит, никто к нему не подойдет... И тут же Митрий вспомнил и о ссоре с женой. При этом воспоминании его кинуло в жар, и он чуть было не выронил из рук ребенка.
Вошла учительша с книжкой в одной руке и с каким-то пакетиком в другой.
— Ну вот, попробуйте это,—сказала она, заглядывая в книжку.—Нужно сейчас развести это в теплой воде... одну четверть ведра воды... да вот возьми сам, сделай по книжке, — тут отмечено. Ну что, не плакал?
— И ни крошечки! Как пришитый сидел, и не гукнул ни разу!
— Вот молодец! Ну, давай его сюда. Тебе бы нянькой быть, Дмитрий! — пошутила учительша, наклоняясь к Митюхе, чтобы взять ребенка.
В эту минуту произошло нечто неожиданное. Дверь в сени широко растворилась с улицы и на пороге появилась Домна с блуждающими глазами и искаженным лицом. Она, видимо, прибежала впопыхах, кое-как накинув на голову платок и не успев вытереть слез, которые оставили на ее лице длинные грязные полосы. Увидев ее, Митрий обомлел...
— Чего тебе, милая? — обратилась учительша к Домне; она не знала, что это жена Митрия, и приняла ее за какую-нибудь деревенскую просительницу.
Домна молчала. Она сама почувствовала, что сделала как-то неладно, и оторопела в первую минуту. Но, взглянув на бледного как смерть мужа и вспомнив все свои воображаемые и действительные обиды, она сейчас же оправилась и понеслась, как лошадь с горы, сама себя разжигая и подшпоривая.
— Вот ты где, миленький! — начала она хриплым от злости голосом.—То-то мое сердце чуяло... где-где Мить» ка пропал, а он у сударки... Да что же это делаешь-то, бесстыжие твои глаза? Да ты хоть бы людей-то добрых постыдился от живой жены к чужой жене бегать...
Она кричала на весь дом, обезумев от ревности и злости, осыпая мужа и воображаемую соперницу циническими ругательствами. Учительша сначала ничего не могла понять, но взглянув на помертвевшего Митрия, догадалась, в чем дело, и, схватив ребенка, убежала в училище. Послышался звон два раза поворачиваемого ключа... этот звук заставил Митрия прийти в себя.
— Пойдем отсюда, —твердо сказал он, беря жену за руку.
— Куда еще? Аль убить хочешь? Ну, бей, бей, один конец! — продолжала кричать и бесноваться Домна, вырываясь от мужа.
— Пойдем, тебе говорят! — еще настойчивее повторил Митрий.
Особенный звук его голоса и выражение лица сразу охладили Домнин пыл. Она притихла, съежилась и пошла за Митрием, все еще продолжая повторять: «бить хочешь? Бей, бей... хоть убей, — мне все равно»...
Они вышли на улицу. Здесь Митрий оставил Домнину руку и взглянул жене в лицо. Она стояла перед ним все такая же растрепанная, с не успевшими еще Остыть от злобной вспышки щеками, но в глазах ее ясно выражался страх. Страшная ненависть и отвращение поднялись в душе Митрия при взгляде на это знакомое и когда-то нравившееся ему лицо. Ему захотелось убить ее... задушить сейчас же... захотелось, чтобы она умерла как можно скорее, вот тут, на этом месте... У него даже в глазах потемнело от этих мыслей... «Хоть бы издохла ты, проклятая»...
— Ну... вот что, слышь ты, — вымолвил он хрипло, подавив в себе вспышку ярости и стараясь говорить спокойно. — Ты не кричи... не стану я тебя бить... на кой ты мне... дрянь! — с презрением добавил он.—Я вот что тебе скажу: коли ты так, значит, я тебе не муж, ты мне не жена... Слышишь? И не лезь, значит, ко мне...
С этими словами он повернулся и пошел по улице. А Домна долго еще стояла посреди улицы ошеломленная, испуганная, не зная, что ей делать, куда бежать, кому жаловаться... Да и на что жаловаться? Кабы побил, ну так, а то вон что сказал: «ты мне не жена, я тебе не муж»... И, чувствуя, что совершилось что-то страшное, бесповоротное, смутно сознавая свою вину, Домна уже не завыла, не закричала на весь мир о своей обиде, а тихо заплакала и смиренно побрела домой.
В этот день домашние так и не дождались Митрия.
IX
Митрий переночевал у Филиппа и, вставши рано утром, остался завтракать вместе с хозяевами. Ему противно было идти домой, а здесь он чувствовал себя так легко и уютно, точно весь свой век жил с Филиппом и Анной. Ни крику здесь, ни ругани; Филипп так Добродушно поглядывает своими выцветшими глазами; ребята гладкие, веселые; Анна проворная, так у нее в руках все и горит... Спокойно было на душе у Митрия, и он с аппетитом ел невкусную, мутную, подбеленную ржаной мукой баланду, заедая ее огромными ломтями хлеба. Завтракали молча, и в избе только и слышался дружный стук ложек о чашку. Анна вихрем носилась от печи к столу, от стола к печи, подливая баланды, Подкладывая хлеба; корове полегчало, и она повеселела; на радостях ей хотелось бы как можно лучше всех угостить, употчевать, накормить до отвала...
— Кушайте, кушайте, родимые! — приговаривала она. — Митюша, ты что же не ешь, желанный? Ох, кабы моя воля да достаток, блинков бы я напекла, пирожков... мастерица ведь я на них!.. Ох-охо-хо!
— И так сыты, благодарим покорно! — отозвался Митрий.
— Ну уж где, чай, сыты... Брюхо, точно, разопрет от этой еды, а сытость какая!.. Ну, и на этом не обессудь!
— Ведь вот жадность-то обуяла! — укоризненно сказал Филипп. — Все ей мало, все мало! Ишь, пирогов захотела! И без пирогов сыты, слава тебе господи! А то ведь бог-то и наказывает!
— Ну, ну, ну, — заворчал, старый! Ведь это я к чему? Митрия-то мне бы употчевать... ведь он хлопотал-то вчерась, сердечный, как! Кабы не он, может, корова-то теперича покойница была бы!
Говоря это, Анна вздыхала и как-то особенно поглядывала на Митрия, точно у нее на уме было что-то такое про него, известное ей одной. И действительно, как только завтрак кончился и Митрий с Филиппом закурили — Филипп дома табаку не держал из экономии, но чужого курнуть иногда был не прочь, — Анна вытурила из избы ребят и, подсев к Митрию, жалостливо сказала:
