Мария Ивановна встала со своего кресла и подошла к девушке. Затем нежно, по-матерински, обняла ее и погладила по голове, словно забыв, что она директор школы: "Дай-то Бог, чтобы у тебя и Мити все было хорошо! Дай-то Бог!"

О Валерии Ивановиче она больше не упоминала, но решила и с ним поговорить отдельно и строго.

Но разговора, на какой рассчитывала Мария Ивановна, с Ивановым не получилось. При первых же словах по поводу его неправильного поведения в селе, недопустимости интимных отношений со школьницей, Валерий Иванович спокойно и цинично, даже как-то нахально, почти с вызовом, спросил: "А вы что, меня за ноги держали? Видели, как я с ней спал?"

– Да как вам не совестно о таком меня спрашивать? В такой непозволительной для педагога форме.

– Бросьте вы про форму! К чему столько ханжества? Вам, очевидно, для кого-то понадобилось мое место, но вы не знали, как его освободить. Вот и придумали весь этот спектакль.

– Я?! – потеряла дар речи изумленная директриса. – Да как вы смеете, мальчишка, даже думать такое?

– Вы же смеете обо мне плохо думать. И не только думать, но и говорить, обвинять. А по какому праву, позвольте спросить? Какие у вас для этого основания?

– Я не слепая. И люди говорят…

– Люди говорят. Да они всегда рады окунуть кого-то в грязь и потоптаться на чужом счастье.

– Мне сама Лиза призналась…

– Лиза? Да не может этого быть, вы просто берете меня на мушку.

– Но ведь она-же любит вас!

– И что с того? У нас теперь это запрещено? Меня многие любят…

– Но вы-же понимаете, Валерий Иванович, о чем я…

– Не понимаю. Решительным образом, ничего не понимаю. Все это похоже на неудачный шантаж или сведение мелких счетов.

– Да побойтесь Бога! – перешла на высокие тона вскипевшая Мария Ивановна. – Как вам не совестно даже думать про такое! Педагоги и я обеспокоены вашими отношениями с Лизой Мордвиновой. Простите меня, но совершенно недопустимо, чтобы учитель и ученица заводили любовные шашни…

– Не смейте так называть наши чистые отношения. Вы из какой доисторической эпохи вынесли ваши пуританские представления? Посмотрите на телеэкран. Там каждый день такое показывают, что наши дружеские отношения с Лизой на этом фоне выглядят, как самые безобидные. И потом, кто дал вам право вообще вмешиваться в нашу жизнь? Мы, кажется, ничего дурного не сделали.

– Не сделали, так сделаете. До запретного плода – один шаг.

– Вот видите, привыкли вы во времена сплошных запретов жить, и маетесь, и в нашу жизнь свои правила и ханжество тащите. У вас ведь в Советском Союзе не было секса, и инвалидов не было. – Сказал с иронией Иванов. – Может, хватит кривить душой, Мария Ивановна, не пора ли на реальные вещи иными глазами посмотреть! У нас Россия вымирает, рождаемость падает, а вы все пуританство разводите.

– Да не пуританство, а нормальное поведение, элементарные приличия, которые должны быть в отношениях между мужчиной и женщиной, тем более несовершеннолетней девушкой. Вы меня, пожалуйста, молодой человек, в исторические динозавры и консерваторы не записывайте! Впрочем, если вы и добропорядочность, а также педагогическую этику считаете "атавизмами" или консерватизмом, пережитками прошлого, то я не обижусь, если меня будут считать консерватором. Дело не в определении и названии, а в самой сути педагогической этики и моего или вашего профессионального кредо.

– А мне кажется, что хорошо было вчера, не всегда хорошо сегодня. Надо шире смотреть на вещи и явления. Мы – не вы, в одном строю шагать не можем.

– Да причем здесь строй? Человек он всегда – либо человек, либо скотина.

– Это вы про меня?

– Что про вас?

– Скотина!

– Да, я вижу, при таком понимании никакого разговора у нас с вами не получится. – Словно почувствовав непробиваемую стену, уже спокойным и суховатым голосом заявила Мария Ивановна подчиненному.

– Чему удивляться? Конфликт поколений и только!

– Нет, я вижу, вы совсем не хотите меня понять. Так у нас с вами, Валерий Иванович, ничего не получится. Набедокурил и еще ерипенится! Не лучше ли честно признаться – так, мол, и так, бес попутал!..

– Э, нет. Такого признания, даже, если что-то и было, вы от меня не дождетесь. И требовать его не имеете права! – вышел из равновесия Валерий Иванович.

– Ишь, ты, о правах заговорил! Да ты не забыл, где живешь? Был бы жив отец Лизы, он бы тебе популярно объяснил все про это и другие права, всю бурьяновскую конституцию на физиономии напечатал.

– Да чего вы от меня хотите? Сами же поселили в дом к Мордвиновым, а теперь очерняете.

– Далеко пойдете, Валерий Иванович, если так и дальше будете себя вести. Ну, это ваше дело – какой дорогой идти. А пока хочу предупредить, если узнаю, что вы с Лизой сожительствуете, отдам под суд за совращение малолетней. Мы никому не дадим сироту в обиду!

– Вам сразу заявление написать или потом, когда меня к расстрелу приговорят? – ехидно усмехнулся Иванов.

– Как хотите. – Холодно завершила разговор директор. – Идите!

Дурдом, савок какой-то! – подумал Иванов и неприятно поеживаясь, с искаженным от неприятности лицом вышел из кабинета. Секретарша Людочка, слышавшая сквозь плохо прикрытые двери отрывки прелюбопытнейшего для нее разговора, многозначительно и осуждающе посмотрела на провинившегося учителя и сгорала от нетерпения, когда он скроется с глаз, чтобы добежать до своей приятельницы – преподавательницы литературы Ксении Петровны, проявлявшей повышенный интерес к Валерию Ивановичу. Она уже была наслышана об особых отношениях учителя математики с его ученицей, и вынашивала планы мести. Впрочем, долго думать она не любила. На следующем же уроке литературы в классе, где училась Мордвинова, вызвала девушку к доске и попросила объяснить, как она понимает отношения Андрея Болконского и Наташи Ростовой, после их первой встречи?

– Что вы имеете в виду? – попыталась уточнить несколько туманный для нее вопрос Лиза.

– Надо же, непонятливая какая! Я хочу спросить, переводя на современный язык, что между ними было?

– В смысле – просто тусовались или любили друг друга?

– Что за слэнг – "тусовались"?.. Это ты так про Наташу Ростову – девочку-подростка – и умудренного опытом, боевого офицера, князя! Ты не чувствуешь разницы в этих словах и понятиях?

– Чувствую, конечно, даже очень!

– Вот то-то и оно, уже всем видно, как ты чувствуешь! – подколола, сбивая с толку покрасневшую от этих слов девушку, Ксения Петровна. – А вот урок не подготовила, на простой вопрос ответа у тебя нет, мямлишь, Бог знает что!

Лизу эти слова задели, но она решила не нарываться, понимая, что литераторша ее провоцирует на необдуманную дерзость. Просто завидует, что Валерий Иванович выбрал не ее – тридцатилетнюю старуху, а Лизу.– Видела, какими глазами Ксения Петровна смотрит на Валерия Ивановича. Вот зараза! Но девушка сдержалась и попросила разрешения продолжить свой ответ по заданной теме.

Ксения Петровна довольно качнула головой в знак согласия.

– Мне кажется, что никакой любви между Наташей Ростовой и князем Андреем после первого их знакомства не было.

– Это почему же? – снова спросила Ксения Петровна. – Возможно, хотя бы платоническая любовь все-таки была? Ты слышала когда-нибудь про такую любовь, знаешь, что это такое?

– Читала. А по поводу первого вопроса думаю следующее: князь Андрей в ту пору еще не оправился после смерти жены…

– Так! – одобрительно кивая головой, но менторским тоном подтвердила правильность ответа учительница, и, повернувшись на стуле, стала чуть-ли не в упор рассматривать Лизу с ног до головы. И что он в ней только нашел? Ни ума, ни фантазии, одна задница!

– А во-вторых, продолжала Лиза, – Наташа была еще слишком мала для настоящей любви. В ней жила почти детская влюбленность… Ребенок – одним словом…

Во всех вас живет почти детская влюбленность, а потом почему-то дети появляются. – Съехидничала про себя и саркастически улыбнулась собственной мысли Ксения Петровна. Но ничего подобного не сказала вслух, а спросила, как запрограммированный робот: