А еще он писал стихи. В том числе и на исторические темы. После своих раздумий об имаме Шамиле в нем как-то почти спонтанно родились такие строки:

ШАМИЛЬ

Вдалеке от Кавказа,

За тысячи миль,

У священного камня

Молился Шамиль.

Бритый череп

На солнце арабском блестел,

Прогибалась спина

И бешмет шелестел…

Что просил у Аллаха

В пустыне Шамиль,

От родного аула за

Тысячи миль? –

Знают чёрный валун

И горячий песок,

Да хранивший имама

Калужский лесок,

Где молился Аллаху

Мятежный имам,

Завещавший возмездие

Страшное нам,

За свободу, распятую

В Чёрных горах,

За бесчестие горцев

На вражьих пирах…

Но беззлобную песню

Поёт мне зурна…

Звук печали растёт,

Как росток из зерна.

Всё насквозь пробивает

Упрямый росток,

А пробьётся, и нежный

Раскроет листок.

Так и горец,

Судьбу испытавший душой,

Вдруг наполнится нежностью

Дружбы большой.

И откроет дорогу

Навстречу друзьям –

Без ухабов коварных

И мстительных ям…

Не напрасно в пустыне

Молился Шамиль,

От родного Кавказа

За тысячи миль!..

И недаром о братстве

Вещал Магомет

До того за туманную

Тысячу лет…

Сердцем друга и брата

Написан Коран,

А не кровью из старых,

Открывшихся ран.

Не отмщения просит

Бессмертный имам,

А прощения всем,

Заблудившимся нам.

Милосерден и Бог, и Великий Аллах

В светлых мыслях, словах

И бессмертных делах!

Через несколько дней он написал еще одно стихотворение.

НОЧЬ В ГОРАХ

Вспыхнула ветка сирени

Молнией резкою в раме…

Встав, как ходжа на колени,

Кланялся гром над горами,

Бился о скалы с размаху,

И проклинал иноверцев,

Белого ливня рубаху

Рвал вместе с кожей и сердцем.

Стены качались от грома,

Стёкла дрожали от страха

В доме угрюмого гнома,

Стол освещался как плаха.

Было нервозно и жутко, -

Пахло слезами и кровью…

Горец ворочался чутко,

Бурку тянул к изголовью.

Верный кинжал под рукою

Трогал не спавшей ладонью,

Крепкой дышал аракою

Во тьму, словно в душу воронью…

Грозный хозяин за стенкой

Что-то шептал про расплату

С высохшей, древней чеченкой,

Стихшему вторя раскату…

В чётках старинного рода –

Каплей янтарной – обида

За униженье народа

И извиненье для вида…

Щурился в рамочке Сталин,

Равный, поди, только Богу,

Глядя с усмешкой, как Каин,

На грозовую дорогу.

Чёрная метка сирени

Вспыхнула молнией в раме, -

Страхом, пронзившим коренья

И облака над горами.

3.

Господи, когда же это все началось? Когда человек поднял камень или дубину на другого и, убив, воспользовался плодами его трудов? Несчастный двое суток бегал по горам, выматывая оленя. Наконец, загнал его в свою ловушку с острыми кольями, вырытую накануне. И когда убедился, что тот мертв, начал освежевывать, предварительно утолив жажду и голод кровью молодого и сильного животного. Неандерталец захмелел от этого. Он потрошил оленье брюхо и бормотал однообразную дикую песню, когда его пристукнул другой, более удачливый и осмотрительный охотник, давно позарившийся на эти благодатные места. Его не остановило то, что эти земли принадлежали другому роду-племени. Он сам был голоден, как волк, да и жена с детьми, оставшиеся в находившейся за полтора десятка километров отсюда пещере, уже готовы были съесть друг друга. У него просто не было другого выхода, вот и нарушил табу, убил охотника из соседнего племени. Но кто об этом узнает? Сам он никому о своем воровском походе не расскажет, а неудачника унесут волны быстрой горной реки. Лишь бы лесное зверье не почуяло запах крови да не сбежалось к нему. А то не будет отбоя от волков или, того хуже, медведей, уже проснувшихся после долгой зимней спячки и страшно голодных и злых. Разорвут на части или наломают бока… Ану взвалил тяжелого и еще теплого оленя на могучие плечи и пошел вначале вдоль берега, чтобы прибывавшая в реке вода смыла его следы, потом через прогалину в тальнике вышел к знакомой лесной тропе и направился к перевалу, за которым находилась его родная долина, и где жили его сородичи. Северный склон горы, поросшей могучими соснами, был еще покрыт слежавшимся и уже почерневшим от времени и весеннего тепла снегом. У подножий деревьев, раньше других освободившихся от ледяной корки и покрытых осыпавшимися сверху иголками хвои и шелухой от очищаемых орехов, выбрасываемых из гнезд лесными белками, уже выскакивали первые подснежники и пролески, наполняя воздух ароматом пришедшего обновления и надежды на спасение от голодной смерти. Ану совершенно не думал об этой красоте и запахах, острым обонянием улавливая совсем другие, доносимые ветерком запахи леса, среди которых его больше всего занимали настораживавшие запахи зверей, скрытых в лесных чащобах, и расположенного под горой на реке небольшого стойбища, в котором жили люди из дружественного, но все-таки не его племени. Если они узнают о его проделке и преступлении, быть войне. Придут мстить за нарушение условной границы и убитого сородича. Да и свои люди, если узнают правду о его охоте, шкуру спустят. Ведь таким поступком он создал угрозу для всех остальных. Могут даже опозорить перед женой и детьми и изгнать из племени. А отшельником долго не проживешь: либо зверь лесной задерет, либо охотники из другого племени настигнут и прибьют.

Плечи, покрытые волчьей шкурой, уже взмокли, и ноги, уставшие от долгого и невыносимо трудного подъема в гору, стали, как каменные и бессильные. Ану на мгновение прижался спиной к широкому стволу сосны и, слушая, как шумит ветер в ее кроне и бешено колотится его сердце, засомневался, что поступает правильно. Но отступать было глупо. Если станет известно об убийстве охотника из соседнего племени, то принесет он оленя домой или не принесет, его все равно не пощадят. К тому же и оленя сами съедят, а его семья останется голодной, может погибнуть от голода. Так что уж, если погибать, то лучше сытым. Да и жена с детьми сумеют спастись от голода и выжить. А это главное. Род его должен продолжаться. Иначе духи не простят ему его мужского начала и покарают еще страшнее, чем сородичи из соседнего племени. Добытого оленя хватит для еды до самого лета. А там уже начнется совсем другая пора. К тому же ему теперь можно будет отоспаться вдоволь и отдохнуть от охоты, в сытости и тепле, женских ласках. И вообще спокойно пожить в родной пещере и даже порисовать в свободное время на каменной стене пережженной охрой сцены из его жизни. Обычно в такие минуты он рисовал незамысловатые сюжеты из опасного промысла, лесных зверей, на которых охотился с копьем и каменным ножом. И Эми – его жене – эти картины нравились, так как говорили о большом мужестве, силе и выносливости ее мужа, переносившего столько опасностей ради того, чтобы накормить их семью.

Разглядывая в отсветах поддерживаемого ею домашнего очага злых и разъяренных волков и львов, которых своим копьем поражал ее муж, она проникалась к нему чувством особой женской преданности и внутреннего, душевного тепла. Ее тянуло к нему – широкоплечему, пахнущему соленым потом и мускусом, игравшему ромбами мышц и такому близкому для нее. Она укладывала грудного ребенка на мягкое сооружение наподобие большого птичьего гнезда, выстланного мохом и покрытого шкурой горного козла, и осторожно подходила к Ану сзади, прикасаясь к нему теплыми и нежными ладонями, полными любви и горячего желания. Ану похохатывал от удовольствия, заканчивая свою очередную картину и чувствуя руки жены на своей полуобнаженной спине, медленно оборачивался к Эми, и они опускались на одну из шкур, служивших им брачным ложем. Через много веков и тысячелетий все эти картины, как наяву, представит себе Гай Юлий Цезарь, проходя через Альпы, поросшие реликтовыми соснами со своим войском, и остановившись рядом с одной из таких пещер с настенными изображениями, оставленными потомкам древними людьми. Его богатая фантазия и сны нередко переносили молодого и пылкого полководца царской фамилии в такие миры и местности, времена и эпохи, что он сам диву давался. И свято верил в свое непростое, божественное происхождение, уже не первую жизнь на этой земле. Однажды он увидел во сне будущее человечества с его летающими и ползающими металлическими машинами-монстрами, грохотом артиллерийских орудий, мощными разрывами авиабомб и снарядов, и реками все такой же алой и горячей крови, казалось, пропитавшей все мировое пространство. Он увидел своих далеких потомков, воюющих друг с другом и все так же, как и в его эпоху, убивающих друг друга, вместо того, чтобы жить в мире и согласии и наслаждаться каждым днем жизни, отпущенной Богами. Говорят, с тех пор его стала мучить падучая болезнь и ночные кошмары, которые он старался забыть в своих собственных войнах и любовных пиршествах.