Правда это или нет – никто точно не знал. В конце концов, слухами земля полнится.

Его основным любимчиком был Дю Га, который когда надо мог развеселить, когда надо – утешить. Однако сейчас он находился в своих покоях по причине болезни, поэтому Анжу позвал Келюса.

Нельзя сказать, чтобы Генрике все поверял миньонам. Он был неглуп и понимал, что верность и дружба человеческая имеет пределы, которые уж при дворе и подавно могли быть весьма иллюзорными. Говоря что-либо им, он не боялся, что это могут узнать все. Секреты же стоило оставить при себе.

– Монсеньор, вы меня звали? – подал голос Жак.

– Мне нужен другой камзол! – неожиданно для самого себя выпалил Анжу.

Он был настолько взбудоражен, что не слишком понимал, чего требует.

Граф выпучил глаза, очевидно думая, все ли в порядке с его господином.

– Но этот специально шили к сегодняшнему торжеству! Боюсь, нам не на что его заменить. Позвольте спросить, что с ним не так?

– Он красный!

– И что же?

– Ты не понимаешь...

И тут, Анжу одумался. Естественно, он не понимает. Ни одна живая душа не догадывается, что он чувствует сейчас, что он чувствует к Марго и что он вообще когда-либо чувствовал. И, конечно же, его тайну узнать никто не должен.

– Да что это я? – ударил молодой человек себя по лбу. – Действительно, я говорю что-то странное! Забудь, Жак. Ты можешь идти. Я сегодня сам не свой.

– Быть может, вам нездоровится?

– Нет же! Я сказал, иди! – не владея собой, он начал повышать голос.

Пробормотав извинения, Келюс попятился назад и скрылся за дверью, оставляя Генрике одного. Последний снова воззрился на свое отражение на зеркальной поверхности.

"Я схожу с ума", – вздохнул он, поворачиваясь спиной и отходя к окну.

Взгляд его устремился на противоположную галерею. Из его окон можно было видеть, что там происходит, кто проходит мимо.

Вдруг в проеме показался знакомый профиль. Она медленно шла, бледная и печальная; на голове ее сверкала корона, в глазах светилась грусть и обреченность. Рядом иногда подпрыгивая шел Франсуа, который, кажется, пытался ее развеселить. Вокруг толкались служанки и пажи.

Генрике вздрогнул. Вот объект всех его размышлений. Они не разговаривали с того самого объяснения, произошедшего между ними. И сейчас так странно было видеть ее!

Она не была похожа на счастливую невесту, хотя, как ему рассказали, сама согласилась на брак. Кто сейчас в ее сердце? Гиз? Наваррец? А может оба? Да кто угодно, только не он, не родной брат!

И снова эта злость и отчаяние наполнили его душу. Опять непрекращающиеся муки. Сердце разрывалось, принося практически физическую боль. Ему казалось, что действительно какое-то острое лезвие медленно проходит по его груди, и не только кожа, но и то, что внутри, медленно разделяются под его холодным нажимом. С губ сорвался стон.

Резко отвернувшись, чтобы больше не видеть Ее, Генрике сам не понял, как вновь оказался перед пресловутым зеркалом. Прямо на него смотрело его перекошенное болью лицо. Размахнувшись, он со всей силы ударил.

Зеркало с очень громким звоном разбилось, осколки полетели во все стороны. Это напоминало крушение чего-то огромного, возможно, разрушение здания во время землетрясения. На оцарапанных руках принца появилась кровь. Он пустым взглядом посмотрел на алые струйки, которые начали растекаться по белоснежной коже. Несколько капель сорвалось на персидский ковер, еще сколько-то упало на осколки зеркала.

За дверью послышались стремительные шаги, в комнату снова заглянул Келюс, теперь уже в сопровождении нескольких товарищей.

– Монсеньор, у вас все в поря... О Боже! Монсеньор! Что здесь произошло.

– Ничего, – процедил Генрике. – У меня все нормально.

– Но зеркало...

– Ничего страшного!

– У вас кровь на руках...

– Я сказал, все в порядке! Все вон! – в бешенстве закричал он.

Придворные поспешили скрыться.

Оставшись один, герцог без сил опустился на колени, зажмуриваясь и так сильно желая сейчас же исчезнуть из этого проклятого места, чтобы больше никогда не возвращаться.

То, что сейчас творилось в Париже трудно было описать словами. На улицах, должно быть, ещё никогда не было так много народу. И дети, и взрослые, и старики; и крестьяне, и горожане, и дворяне; и католики, и протестанты – все хотели увидеть свадьбу, о которой так много говорили.

Событие было и торжественным, и необычным. Где это видано, чтобы католическая принцесса венчалась с протестантом?

Поражало и богатство готовящегося торжества. Перед Нотр-Дамом были сооружены помосты для знати, откуда можно было все наблюдать. Дорога от Лувра до собора была устлана коврами и отсыпана цветами.

Королевский кортеж уже выезжал, начиная движение по улицам. Первыми в открытом ехали король и королева-мать. Они махали зрителям, горстями рассыпали в толпу монеты стоимостью в один су. Королевская семья имела в виду, что казна сейчас находится не в лучшем состоянии и нужно быть экономичнее.

Далее следовала закрытая карета невесты, украшенная золотыми элементами и даже где-то поблескивающая декорами из настоящих драгоценных камней. С двух сторон от кареты на конях скакали братья Марго. Анжу и Алансон, как и все остальные, тоже сверкали драгоценностями, поражали воображение одеждами, попонами на конях, пажами, двигающимися за ними. Так же их сопровождали и их свиты.

Следующим ехал жених, который тоже выбрал закрытую карету. Она была черной, так как протестанты отказались нарушать свои правила, осуждающие избыточность, даже ради такого события. Единственное, на что они согласились – большой герб Бурбонов на дверях. За этим экипажем на конях ехали Колиньи, даже несмотря на свой возраст пожелавший следовать верхом, принц де Конде и остальные.

После следовали прочие основные люди в государстве. Принцы, военачальники, советники – их было множество.

Был среди них и Гиз, двигавшийся в первых рядах вышеперечисленных. В этот день он нарочно демонстрировал свое богатство и могущество. Он и его свита не уступали королевской в обилии дорогих тканей, арабских лошадей, драгоценностей, золота и гордой надменности во взглядах. Да и количество сопровождающих герцога уже напоминало практически двор. Про себя Генрих не приминул насмешливо отметить, что, наверняка, у Наваррца в королевстве придворных и то меньше.

В толпе среди криков "Слава принцессе Маргарите", "Слава королю Французскому" и "Слава королю Наваррскому" пару раз послышалось и "Слава герцогу де Гизу". Карл с Екатериной, Анжу, Анри и даже Алансон не удержались от того, чтобы нахмуриться, услышав это. Любовь народа к нему была слишком очевидна.

Будто специально в этот миг, когда приветствовали его, Гиз велел подать ему кошель и начал рассыпать вокруг монеты, стоимостью в десять су. Серебро искрилось, ловя отблески солнечных лучей. В толпе послышался одобрительный гул. Затем ему передали еще несколько кошелей, в воздух начали взметаться все больше щедрых горстей монет, рассыпаемых рукой герцога. А под конец в ладонях его свернуло несколько золотых кругляшков. Каким-то счастливцам досталось и по экю. Крики стали еще громче. Он бросил денег во много раз больше, чем король.

Это было поразительно и возмутительно. Раньше никто себе подобного не позволял. Да и сам Генрих прежде не имел привычки выставлять напоказ свое богатство. Сейчас он явно решил броситься в крайность.

Его ослепительная улыбка, аристократичная осанка и уверенность во всех движениях не могли не восхищать.

– Что он себе позволяет?! – вскричала Екатерина, оглядываясь назад.

– Он считает, что ему все можно! – возмутился Карл, тоже наблюдая эту картину.

– Боюсь, как бы так не было на самом деле, – вздохнула флорентийка.

– Я же говорил, что вы зря вернули его ко двору.

– Если бы я этого не сделала, на месте Гиза сейчас мог бы быть кто-нибудь из протестантов.