Однако поначалу, увидев Гиза, Бланше даже думал не трогать его, а поговорить с ним потом. Весь образ его выражал задумчивую печаль. Да еще и это столкновение с Колиньи...

Граф ведь знал в чем причина подобного поведения. И мог предположить, что Генрих сейчас испытывает. Но в добавок ко всему в душе Эжена были подозрения о том, что не только это повлекло за собой растерянность друга, а еще и новости, что ходили при дворе. Вполне возможно, что Генрих мог и не знать их. А сейчас уж наверняка услышал. Что если из-за этого, как только ужин кончился, он ушел, оставив веселящийся двор пировать дальше. И вот уже полчаса провел здесь в полном одиночестве. Вдруг все это из-за Марго? Тогда точно нужно поговорить!

Молодой человек вышел на балкон. Легкая летняя прохлада встретила его, тотчас окружая запахами деревьев и цветов из сада, воздухом, похожим на дыхание таинственных божеств. Листья на кустах перешептывались, ветер тихо пел. Эжен вдохнул полной грудью, а затем начал медленно выдыхать. На этот звук к нему обернулся герцог. Ничего не сказав, он лишь окинул новоприбывшего спокойным взглядом и отвернувшись обратно, продолжил вглядываться в темноту и вырисовывающиеся в ней силуэты Парижа.

Бланше медленно подошел и встал рядом, также опираясь на перила. Прямо перед ним простирался прекрасный благоуханный сад, а дальше, за воротами, видны были здания, шпили, яркое сверкание пламени факелов. Издалека доносились звуки слоняющихся по улицам зевак, коих в такое теплое время было немало. В саду же было тихо. В этой его части не так уж часто все собирались, и если можно было здесь​ кого-то встретить – то это были либо влюбленные, либо заговорщики. Видимо, Генрих выбрал этот балкон именно потому, что тут было тихо и безлюдно.

– Я не хотел прерывать твое одиночество, – проронил Бланше.

– Ты уже это сделал. Так что можешь не извиняться, – заметил Гиз, не поворачиваясь к нему.

– Куда ты смотришь? – он проследил за направлением его взгляда.

– В никуда, - нечасто на лице герцога можно было видеть такую горечь и растерянность. Теперь Эжен был точно уверен, что причиной этому была принцесса.

– Я должен тебе кое-что передать, – промолвил он.

– Сейчас это не будет иметь никакого толку. Я не способен думать о ком-то или о чем-то. Давай потом, друг мой.

– Дело в том, что данное мне поручение касается именно той особы, которой, как мне кажется, сейчас заняты твои мысли.

– Если ты правильно понял кто это – мне не хочется о ней говорить.

Повисло молчание. Генрих все еще не отводил взгляда от сада. Граф же просто смотрел на него. Как вдруг тот резко повернулся к нему:

– Ты знал? – вопрос был задан тем тоном, что подразумевал - лгать не стоит. Генриху нужно было знать правду. Если любимая так поступила, возможно, друг тоже к этому причастен?

– Нет, – абсолютно честно ответил Эжен. – Так же как и ты – ничего не слышал. Но, полагаю, этому есть объяснение.

– Просто она опять решила принимать решения сама, – резко ответил Генрих.

– А что, Ее Высочество не имеет на это права? – усмехнулся рыжеволосый.

– Она женщина. К тому же еще очень молодая. Поэтому не может принимать их объективно.

Это заявление было произнесено в полной уверенности. Граф закатил глаза.

– Не стану вступать с тобой в спор. Просто отдам тебе это, – он протянул ему сложенный вчетверо лист бумаги, – и оставлю тебя наедине с собой. Сегодня я, пожалуй, переночую у себя дома.

– Но ты живешь в моем дворце, – рассеянно заметил Гиз, принимая записку из рук друга.

– Ты забыл, у меня же есть особняк в Париже. Я давно там не был.

Действительно, графу принадлежало здание в Париже, помимо загородных имений. Там он бывал нечасто, поскольку жил то в Лувре, то у герцога, так как будучи его правой рукой, всегда был ему нужен. Однако сейчас Эжен пожелал провести какое-то время в одиночестве. Поэтому он вскоре оставил Гиза.

После его ухода, несмотря на твердые намерения выбросить все это из головы, Генрих не удержался и развернул послание. Почерк принадлежал Марго, в этом не могло быть никаких сомнений. Видимо, она передала записку Эжену с просьбой вручить Генриху.

Вот что она писала:

"Милый, верно, ты мог многое услышать за сегодняшний вечер. Я прекрасно пойму, если ты будешь зол на меня, не поймешь, что я сделала. Однако прошу тебя, позволь мне объясниться. У меня есть важный разговор. Так как и стены в Лувре имеют уши, прошу тебя, приди завтра ночью в Нотр-Дам. Я попросила доверенное лицо оставить открытым боковой вход. Жди меня на нашем месте в полночь. И помни - все, что я делаю, может служить только на благо тебе, нам и нашей любви.

Надеюсь, ты придешь".

Подписи не было. Даже здесь нужна была осторожность.

Несмотря на свое смятение лотарингец заметил, что накануне своей свадьбы писать такое письмо было рискованно. Значит, у нее действительно были какие-то объяснения.

А что если ее принудили? Он сжал кулаки. Вдруг кто-то посмел угрожать его Маргарите?

Несмотря на то, что сейчас Гиз отчетливо понимал, что руки у него связаны, он должен был идти к своим целям, не имея права на отступление. Он готов был сейчас же разобраться с ее обидчиками... Однако куда разумнее было дождаться завтрашней ночи, что Генрих и решил сделать.

К вечеру следующего дня страх испытываемый Марго достиг своего апогея. Страшно было не потому, что во дворце целые сутки звучали различные приказания по поводу свадьбы, и не потому, что в залах и галереях она постоянно видела гугенотов, черными тенями проскальзывающих мимо нее, вызывающих дрожь. Все это было незначительно по сравнению со страхом потерять Генриха. Вдруг он не сможет ее понять и простить? Что если, как всегда, гнев и ревность возьмут верх?..

Ночью ей во что бы то ни стало нужно было выбраться из Лувра. Черную карету без гербов должны были подготовить для нее. Все это было необходимо для того, чтобы им не помешали объясняться. К тому же перед свадьбой слежка за ней усилилась. Мать запретила ей видеться с любовником, поскольку не хотела, чтобы их отношения сорвали бракосочетание и оскорбили жениха.

"Эта страница в твоей жизни должна быть закрыта. Ты знаешь, что твой герцог занят важными для него делами, которые напрямую зависят от меня. Так что тебе не следует подводить его, даже если тебе хочется сорвать наши планы", – говорила Екатерина.

На самом деле, это было не совсем так. Влияние Гиза и среди дворянства, и среди народа, и даже среди духовенства распространялось так стремительно, что уже сейчас, если бы Валуа и пожелали устроить ему опалу, опасаться, скорее, стоило бы им. Со времени своего приезда Генрих еще усерднее начал работать над своим положением, так что теперь уже не оставил никому вариантов. Именно этого королева-мать и боялась. В любом случае, если и был малейший шанс его остановить, то он уже практически выскользнул из рук.

Но Маргарита, далекая от политики и ничего в ней не смыслящая, всего этого не знала. Поэтому ей так легко было манипулировать.

С другой стороны, ее чувства к лотарингцу ничуть не ослабли, поэтому расставаться с ним она была не намерена.

"Безнравственно? Беспринципно? Как падшая женщина?... Пускай! Мне все равно!" – со злостью думала она. Ей не было дела до того, что о ней подумают. Принцесса преисполнилась решимости, даже если свадьба состоится, по-прежнему принадлежать только Генриху де Гизу. В конце концов, кто говорил, что брак не может быть фиктивным, а жена не может иметь любовника? Мысль эта уже оформилась в ее сознании. Это было одно из первых решений, которое она приняла самостоятельно. И сжав свои маленькие кулачки, девушка готова была вступить в бой. Единственное, что было важно, это мнение самого герцога. Вот тут она не знала, чего ожидать. И именно сегодня все должно было решиться...

Вечера Марго дожидалась с дрожью в коленях и нервным постукиванием пальцев по резным позолоченным подлокотникам кресла. Томик латинских стихов лежал на коленях, но ни одна страница не была перевернута. Наконец стрелка на часах показала половину двенадцатого.