Лицо его было мрачным.
Принцесса отняла руки, делая шаг назад. Генрике оставался недвижим, стоял с потерянным видом.
Одно дело просто скрывать от нее настоящие чувства, и совсем другое – потерять, хотя бы и как сестру.
– Ты хочешь вернуть наши отношения в прежнее состояние, когда мы почти не общались и ничего друг для друга не значили?
Ей было жалко его. И неприятно вести этот разговор, на самом деле, преследуя свои собственные цели. Но и промолчать не было сил, девушка решила быть честной:
– Мне придется выйти замуж за Наваррского. Тем самым я практически предаю Гиза. Знаю, тебе больно про него слышать, но я люблю его. И должна хоть что-то сделать для него. Он сразу догадался о твоих чувствах, поэтому не поощрял нашего с тобой общения. Я ещё могу спасти нашу любовь, даже мой брак не обязательно должен стать помехой. Но я хоть чем-то должна это доказать? Теперь моя дружба с тобой, когда я всё узнала, больше не будет иметь того искреннего и чистого характера, как до этого. Мы оба будем прекрасно знать одну вещь, никогда не перестанем думать о ней. Я не хочу мучить тебя и себя.
– То есть, ты сейчас готова прервать со мной отношения ради него? Значит, когда его не было, тебе нужна была поддержка, а когда он вернулся, во мне отпала нужда! Это причина того, что ты говоришь? – теперь уже оскорблялся Генрике, а виноватой себя чувствовала она.
– Нет, ты не так понял! В первую очередь проблема в том, что между тобой и мной все не может оставаться прежним.
– А я вот уже не уверен в правдивости твоих слов. Определись сначала сама, что на самом деле является для тебя основным. Наши с тобой проблемы или же желания и ревность твоего обожаемого Гиза! Что-то мне подсказывает, что вновь между мной и им преимущество будет на его стороне!
Сейчас не было смысла его переубеждать. Маргарита и сама до конца не знала.
– Прости, – виновато повторила она, приподнялась на цыпочки и оставила легкий поцелуй в уголке его губ.
А затем быстрым шагом удалилась, даже не оборачиваясь. Ее красное платье еще пару раз мелькнуло сквозь кусты.
А герцог Анжуйский так и остался стоять под широким раскидистым деревом, чувствуя себя брошенным всеми, одиноким. Как всегда, ему предпочли другого. Он ничего не смел требовать от нее, конечно же, на рассчитывал на взаимность. Но ему никогда и в голову не приходило, что она сможет так поступить с ним из-за другого мужчины. А уж тем более из-за Гиза. И сейчас он одновременно чувствовал и злость на нее, и отчего-то увеличивающуюся преступную страсть. Однако больше всего душу заполняла ненависть к проклятому лотарингцу, отнявшему у него самое дорогое на данный момент.
Неужели каждый раз оставаться и смотреть, как она уходит – его удел? Признавая свое безволие в этой ситуации, он чувствовал еще большую боль. И это было нестерпимо.
========== Глава 42. Величие соборов кафедральных ==========
Гиз чувствовал, что нечто странное происходит в его отношениях с Марго. Последние несколько дней она была сама не своя. То с трогательной нежностью бежала к нему, то с отсутствующим видом просила оставить ее одну. Нервозность стремительно сменялась небывалым спокойствием. Она была то раскрасневшейся, то бледной. Ярко отражающиеся эмоции на её лице могли за пару минут быть совершенно разными, от грусти и гнева, до радости и обожания. Раньше подобного с ней не случалось.
Генрих нередко пытался поговорить с ней, но в тот же момент у неё возникала сотня важных дел, обязательно на другом конце дворца и непременно без его участия. Девушка убегала так быстро, что он даже не успевал остановить ее. В конце концов, поведение Марго начало казаться ему безумным и неадекватным.
В воскресенье Карл пожелал устроить большой ужин, на котором присутствовал весь двор, включая и католиков, и гугенотов, этих непривычных для Лувра гостей. Еще никогда большой зал с длинным столом, располагающийся на первом этаже не выглядел так странно. Яркие броские наряды парижских дворян, сверкающие драгоценности на их одеждах и теле, громкие разговоры, вольное, но в то же время воистину аристократическое поведение резко контрастировали на фоне мрачных гугенотов, которые и костюмом, и поведением демонстрировали строгость, некоторую чопорность и неприязнь к окружающей их роскоши.
Выделялся из этой темной толпы только Генрих Наваррский, который своей энергией и веселостью напоминал небольшой ураган, сметающий все на своем пути. Над некоторыми его шутками улыбались даже люди из его окружения.
Нет, нельзя сказать, чтобы протестанты были все, как один, мрачными и замкнутыми. Были среди них и некоторые вполне оживленные, хотя не являлись подавляющим большинством.
Юный принц Конде, который постоянно находился подле короля Наваррского, тоже теперь заслужил хорошее отношение Карла, во многом благодаря Анри, с которым у короля все больше складывались дружеские отношения. Можно было любоваться тем, как болезненное и усталое лицо Его Величества прояснялось при приближении беарнца.
Гиз видел все, но почему-то сильных опасений и гнева у него это не вызывало. Король Наваррский казался просто глупым мальчишкой, отношение к нему Карла – лишь следствием скуки. Всем известно, что когда дело коснется политики, дружеские чувства никого интересовать не будут. Сейчас его больше заботило собственное влияние, нежели положение протестантов. Единственным, что выражало его к ним неприязнь было то, что не желая с кем-либо из них разговаривать, герцог старался обходить их стороной. Причиной этому было обыкновенное презрение. Даже не ненависть, просто осознание своей высоты и их низости. Гугенотов молодой человек считал просто жалкими. Как можно отказаться от силы, богатства ради неизвестно чего? Хотя нет, люди, находящиеся в этом зале, как раз ни от чего не отказывались. Ему было прекрасно известно, что для них кальвинизм – лишь способ прибрать всю силу государства к собственным рукам. От него они ничем не отличались, только средства были разными. Он, по крайней мере, не скрывал своих намерений. И презирал их еще больше за двуличность и непроходимую фальшь.
Так что еще и занимать свои мысли этими недостойными его внимания людьми, ему совершенно не хотелось. Пока не произошло столкновение. Этого Гиз никак не ожидал.
Направляясь к королю, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение, он вдруг оказался нос к носу с Колиньи. В этот момент произошло нечто странное. Лицо Генриха резко переменилось, глаза сузились, он побледнел, кулаки сжались.
– Монсеньор, – немного настороженно произнес адмирал.
Это было первое появление молодого человека на большом мероприятии, после своего возвращения в Париж. Жил он сейчас, в основном, в своем доме, хотя комнаты в Лувре все еще оставались за ним. Здесь он бывал не настолько часто. Поэтому до этого момента они не виделись. Однако когда-то это должно было произойти. И вот, сейчас они встали друг перед другом.
Блондин не отвечал, лишь смотрел на него полубезумным пронизывающим взглядом. Серые глаза начали темнеть.
Адмирал чувствовал волну ненависти, излучаемую молодым человеком. Делая вид, что не замечает происходящего, Колиньи, между тем, прекрасно знал причину перемены, случившейся с минуту назад спокойным де Гизом. А так же он знал, что сейчас тот не может ничего предпринять. Поэтому осмелился произнести еще одну фразу:
– Давно мы с вами не виделись. Я помню вас еще ребенком.
Дыхание участилось, взгляд сфокусировался только на одной фигуре, душа рвалась на части, ногти все сильнее впивались в ладони, оставляя на них почти что кровавые следы. Весь окружающий мир перестал существовать, зала сузилась лишь до них двоих. Генриху хотелось кричать, выхватить оружие или же броситься вперед и попросту задушить его голыми руками. Но невзирая ни на что он лишь выпрямился, пытаясь побороть в себе дикое желание сейчас же убить Гаспара де Колиньи... Но не время. Нельзя.
– Я тоже помню вас, – выдавил из себя лотарингец, тотчас пожалев о произнесенной фразе. Сознание сыграло с ним злую шутку, подкинув давние воспоминания. Веки сами собой закрылись, а перед глазами пронеслась та самая, казалось бы, давно забытая картина... Маленький мальчик, перед ним взрослый мужчина с жестким, но в то же время добрым взглядом, который кладет свою ладонь на его белокурую голову.
