========== Глава 34. Стена ==========

Лето закончилось слишком быстро, пролетел и тёплый сентябрь. Октябрь накрыл Париж своей холодной пеленой. И если ещё вчера горожане радовались солнцу, то уже сегодня спешили закрывать ставни, готовить запасы на зиму, которая обещала быть холодной. С запада, там где за сотнями лье находился Атлантический океан, подул ледяной ветер, который принёс с собой тоску и холод. Ночью уже начинались заморозки. Такого холодного октября никто за последние несколько десятилетий и припомнить не мог.

В Лувре тоже тепло не было. Достаточного количества дров ещё не доставили, на отопление всех помещений не хватало. Обитателям дворца приходилось кутаться в тёплую одежду, всё реже выходить из своих комнат.

Марго целыми днями, накинув на плечи шерстяную шаль, сидела у окна и смотрела вдаль, всё ожидая, что там покажется чёрный ретивый конь со стройным всадником, светлые волосы которого будут радостно развеваться на ветру, а сам он будет стремиться сюда, к ней. По несколько часов она могла предаваться мечтаниям об их будущем. Девушка и не сомневалась, что скоро, совсем скоро, он обязательно приедет за ней и увезёт далеко-далеко. Если только...

Все её грёзы отступали на второй план, когда она вспоминала о нынешнем положении своего возлюбленного. Карл приказал ему покинуть Париж, и, по его словам, попытка проникновения герцога в город будет караться смертной казнью. И тогда мысли принцессы обращались к письму, ещё несколько месяцев назад написанному ей самой. Тогда король говорил обо всех этих мерах, касательно Гиза, и она так испугалась, что поспешила написать ему. Она отправила послание в дом дяди Генриха, куда, по её предположениям, он мог заехать. Сейчас, даже много недель спустя, она могла вспомнить каждую строчку, каждую слезу, упавшую на лист бумаги.

"Любимый..." – писала она. – "Мне грустно и одиноко здесь, в разлуке с тобой. А ещё хуже от одной мысли о том, что тебе угрожает. Карл неистовствует, клянётся убить тебя, если только ты попытаешься подобраться к Парижу. И мне очень страшно. Я так боюсь за тебя! Не пойми неправильно, моя вера в тебя безгранична, но я слишком люблю, чтобы даже допускать мысль о таком риске. Знаю, ты обещал вернуться за мной, но умоляю тебя не делать этого, не совершать такую глупость! Заклинаю тебя нашими чувствами, всем, что нас связывает – не приближайся к городу. Отведи все подозрения, уезжай так далеко, как только сможешь. Забудь о гордости и тщеславии, забудь и обо мне. Так будет лучше. Женись на другой женщине, чтобы больше ни у кого не возникало вопросов. Знаю, звучит ужасно, но сделай это ради меня. Умоляю! А я всегда буду любить тебя, останусь лишь твоей Марго. И неважно сколько лье будет между нами, чьими супругами мы будем называться, на небесах мы всё равно предназначены друг другу. Я ношу на шее на цепочке твоё кольцо. Я только твоя и клянусь, что это останется неизменным".

Это письмо выражало всё, что она тогда чувствовала и думала. Но сейчас она сомневалась – а правильно ли это? Сможет ли она жить без него? А что если он не послушает её и всё же отважится на попытку забрать её? – на это она втайне надеялась и этого боялась.

Екатерина стояла в тронном зале возле окна и смотрела на улицу. Серое небо, затянутое тучами, нависло над городом, как щит, прикрывающий античного воина от летящих в него стрел неприятеля. Мелкий дождь барабанил по стеклу, создавая пустую монотонную мелодию, заливая каменные мостовые. Париж потерял яркие летние краски, даже дома будто потускнели. Сад за окнами приобретал какой-то бледно-зелёный оттенок с серыми проседями и коричневыми пятнами. Яркие цветы, которые здесь высаживали весной, уже погибли, как иногда гибнут человеческие надежды. Природа последний раз прощалась перед тем, как погрузиться в долгую холодную зиму, уснуть в ледяном оцепенении.

Послышались звонкие шаги, ступающие по мраморному полу в такт дождю. Подходящий сзади принц отразился в оконном стекле. Королева-мать обернулась, приветствуя сына кивком головы. Он подошёл вплотную:

– Вы хотели меня видеть?

– Да. Погода нынче скверная...

– Согласен, – они испытующе смотрели друг на друга.

Каждый чего-то ждал. Тишину в пустом зале нарушал лишь дождь, продолжавший идти, усиливающий свой напор. Казалось, так может продолжаться вечность.

Но Анжуйский не выдержал:

– Полагаю, вы хотели поговорить не о погоде? – небрежно заметил он.

– Генрике, милый, я давно хотела спросить тебя... Тогда ночью в покоях Марго, почему ты не позволил Карлу убить Гиза?

– Глупый вопрос. Вы же прекрасно понимаете, что если бы он это сделал – наша семья пострадала бы первым делом. Во-первых, пришлось бы объяснить, почему герцог был убит королём в покоях нашей сестры. Мы были бы опозорены. Во-вторых, возмутились бы всё приверженцы католицизма во Франции. Да и, в любом случае, за убийство понесут наказание даже августейшие особы. Это всё предельно ясно. Я руководствовался только логикой, всё очень просто.

– Сын мой, – Екатерина положила руки ему на плечи, внимательно заглядывая в тёмные глаза, – я знаю тебя, замечаю любое колыхание твоей души. Всё что ты говоришь, конечно, понятно. Но есть ещё что-то важное. Ты не можешь скрыть это от меня.

– На что вы намекаете? – бесстрастно отозвался Анжу. – Уж не думаете ли вы, что я нарочно помог Гизу, спасая его драгоценную шкуру исключительно ради него? Да полно вам! Ведь то, что я его ненавижу является абсолютно непоколебимым, это вы знаете.

– Нет-нет, – усмехнулась королева, – дело совершенно не в этом. Ты думал о чём-то ещё, я уверена. Твои рассуждения сейчас слишком просты. У меня нет сомнений в том, что у тебя есть ещё какой-то план. Расскажи мне, у нас не должно быть секретов друг от друга, мы родственники, союзники, у нас общие мысли и интересы. Так ведь? Тебе известно, что из всех моих детей, которых я люблю одинаково, только с тобой я делюсь всем, тебе доверяю, к тебе прислушиваюсь. Я готова на всё ради твоих братьев и сестры, они – моя плоть и кровь, во сто крат для меня важнее собственной жизни. И никого из вас я не выделяю больше или меньше. Но у тебя есть государственный ум, рассудительность. Ты гораздо взрослее них. Ты в чём-то похож на своего отца, только способен мыслить изворотливее, изощрённее. Благо, в тебе есть флорентийские корни. И поэтому всё я обсуждаю с тобой. Почему же ты не можешь мне доверять точно так же?

Генрике был польщён её словами. Каким бы черствым по отношению ко многим людям не было его сердце, к матери он испытывал настоящую любовь и уважение. Каждое её слово было для него на вес золота, он всегда восхищался мудростью этой женщины и гордился тем, что является её сыном.

Принц взял руки матери в свои и оставил на них почтительный, искренний поцелуй.

– Как вы могли такое подумать? Я доверяю вам безраздельно! Иначе и быть не может. Просто я пока что не пытался открыть всего, так как боялся, что ныне вы можете не оценить моих мыслей и отогнать их прочь, тогда как несколько позже, полагаю, они обретут для вас совсем другой оттенок. Но, если вы настаиваете, я готов выложить всё сейчас.

– О, да! – с энтузиазмом воскликнула флорентийка. – Я настаиваю. Мне хочется знать, что ты думаешь. Поверь, что бы там ни было – я рассмотрю это.

– В таком случае, признайтесь честно, эта свадьба, на самом деле, нужна вам не для союза и укрепления мира?

– А для чего же еще? – она с притворным удивлением посмотрела на сына.

– Не будете же вы отрицать, что главная ваша цель – обезопасить нашу семью и наш трон от всех желающих его получить. Когда протестанты окажутся здесь, во-первых, принц и королева Наваррские будут у вас на виду, а не в своём защищённом государстве, во-вторых, заключив союз с ними, вы тем самым ослабите партию радикальных католиков, которых тоже боитесь.

– Что ж, ничего этого я не отрицаю. Но при чём же здесь Гиз? Не находишь ли ты, что без него было бы проще выполнить то, о чём ты говоришь?