Послышался его возмущённый возглас:

– Ты испортишь мой царственный нос!

– Что ты, дорогой! – насмешливо фыркнула принцесса. – Твою божественную красоту, которую ты так любишь созерцать по утрам, ничем не испортишь!

После этих слов в неё полетела другая подушка.

Наконец дверца кареты распахнулась и Марго, которая уже начала сдавать позиции, поспешно из неё выпорхнула, оставив поле боя. Вскоре за ней последовал и Франсуа.

Брат и сестра подошли к остальным своим родственникам.

Увидев их, Екатерина всплеснула руками:

– Боже! Что вы там делали?! – и принялась собственноручно поправлять растрепавшуюся причёску дочери.

– Ничего такого, матушка, – сдерживая смех, ответил Алансон, – всего лишь мило побеседовали.

– Что за ребячество?! – поджала губы флорентийка. – Уж манерами-то вы должны прекрасно владеть!

– Полно вам, матушка, – неожиданно вступился за брата и сестру Генрике, – они ведь ничего плохого не сделали.

Медичи сразу успокоилась.

Маргарита бросила в сторону Анжу благодарственный взгляд, он лишь закатил глаза.

Несмотря на то, что отношения с ним у младших были не самые близкие, он всегда выгараживал их перед королевой. Может, чтобы не слушать пустые нотации, может, чтобы хоть что-нибудь сделать для родственников. В общем, что бы они не натворили, эти двое всегда могли рассчитывать на кое-какую поддержку, если конечно Генрике в неплохом настроении.

Итак, королевская семья, наконец, вошла во врата собора.

Маргарита восторженно огляделась. Она бывала здесь сотни раз, но каждый раз не могла сдержать восхищения при виде этой прекрасной и величественной постройки. Высокие своды уходили куда-то в небеса, загадочным и божественным светом сверкали витражи. В этом великолепии невольно ощущаешь себя маленьким и незначительным.

Франсуа, например, всегда говорил, что его угнетает величина собора, его холодные каменные колонны,

Марго же, напротив, очень любила Нотр-Дам. Здесь она ощущала настоящее спокойствие, Божью благодать. Девушка чувствовала какую-то незримую связь с храмом, который казался ей живым. Он был сильнее многого. Даже пустой блеск и порочность двора меркли перед грандиозностью постройки. Принцесса же ощущала здесь себя полностью зашищённой, наедине с собой и Всевышним. Запах свечей и ладана обволакивал, прекрасное пение хора успокаивало, мессы, которые произносил священник с кафедры, здесь не казались пустыми и скучными. Напротив, каждый раз она находила в них для себя что-то новое.

Многие ходили в собор для вида, напоказ, чтобы лишний раз продемонстрировать себя миру, а во время службы стояли у стен и что-то обсуждали, притом, прикрываясь ложным благочестием. Марго же на самом деле приходила сюда помолиться.

Сейчас, как и всегда, она прошла вперёд и заняла своё место недалеко от одной из колонн, которое находилось близко к кафедре, но, в то же время, в относительном уединении. Она опустилась на колени, прикрыла глаза, губы её зашептали молитву. В этот момент Марго забыла обо всём на свете и, конечно же, не заметила устремлённый на неё горящий взгляд.

Позже, примерно через полчаса, она поднялась на ноги и двинулась в направление исповедальни. Шаги её были лёгкими и совершенно не создавали шума, касаясь каменного пола. Маргарита тихо прошелестела к другой части собора. Благо, никто не отвлекал её.

Исповедальни в Нотр-Даме были устроены так, что не только священнослужитель, но и прихожанин был скрыт от глаз людских. Человек заходил за занавесь, и только там находилось всё остальное, в том числе и перегородка, разделявшая их.

Марго подошла к ряду исповедален и сразу заметила, что крайняя, никогда не занимаемая, по неизвестным причинам, кажется, сейчас открыта. Это она определила по колыханию занавешивающей её ткани. Ей стало интересно и она двинулась туда. Оказавшись внутри, Маргарита огляделась и пришла к выводу, что ничего необычного нет, опускаясь на колени подле перегородки.

– Святой отец, – начала она, – я согрешила, – привычные слова, которые произносились каждый раз, – многие мои прегрешения свойственны людям моего положения, тем не менее я желаю в них покаяться и умолять Господа о прощении.

– Каковы же твои провинности, дочь моя? – послышался глухой голос.

– Их много. Для начала, хочу сознаться в излишествах и расточительности. Двор ежедневно тратит огромные суммы и я виню в этом и себя.

Нельзя сказать, чтобы её это действительно сильно беспокоило. От финансов Марго была далека, но её с самого детства учили, что на исповеди нужно обязательно покаяться в расточительстве. Даже юная и добрая сердцем принцесса была подвержена всеобщей болезни притворства.

– Также мне свойственна и ложь. Я обманываю близких в некоторых вещах, что иногда гнетёт меня, – продолжала она уже от чистого сердца. – Но моим главным грехом является любовь к мужчине, – на этих словах она невольно начала улыбаться, не в силах сдерживать чувства.

Хоть Марго и каялась в грехе, совершенно не собиралась перестать его совершать.

Как только она произнесла эти слова, послышался скрип решётки, а затем знакомый голос произнёс:

– Нет смысла говорить дальше. В твоих словах лишь святость. У ангелов не может быть прегрешений.

И чьи-то сильные руки втянули её туда, где должен находиться священник. Но там явно был не он, в чём Маргарита тотчас же убедилась, вглядевшись в его лицо.

– Генрих?! Что ты здесь делаешь? – изумилась она.

– Тише, – он нежно приложил палец к её губам, – я просто не мог больше терпеть.

Гиз, пользуясь её замешательством, прильнул поцелуем к её губам. Но девушка поспешила отстраниться.

– Сумасшедший! – проговорила она. – Как это понимать? Почему ты в исповедальне?

– Пробрался сюда, чтобы увидеть тебя, – пожал плечами он.

– Но зачем? – поразилась она.

– Мы так давно не виделись! Этот месяц нам вечно приходится разлучаться. Мы не видимся чуть ли не неделями. Рождественские праздники и всё что с ними связано мешают нам! А моим единственным желанием является как можно больше быть подле тебя. Это уже становится какой-то зависимостью.

И впрямь, последнее время видеться было очень сложно. Марго, как и Генрих, должна была присутствовать на множестве мероприятий, также иногда молодому человеку приходилось куда-то ездить по делам.

Встречаться они стали реже и, в основном, мельком, на бегу. К тому же, практически не оставалось мест, где можно было находиться незамеченными. Всё это тяготило влюблённых.

Тем не менее сейчас принцесса была почти возмущена этим безрассудным поступком.

– О чём ты думал?! А если нас найдут?

– Да никогда в жизни! Кто догадается?

Он вновь попытался поцеловать её, но она увернулась.

– Послушай, это же святотатство! Мы в храме!

– Но любовь – не грех.

Маргарите попросту было не найти возражений, да и не очень-то хотелось.

"Гореть потом в аду – так вместе!" – подумала она, отвечая на поцелуй.

– Давай эта исповедальня станет нашим тайным местом, – шептал Генрих, касаясь губами её шеи.

– И что же, мы будем сидеть здесь каждую воскресную мессу, которая проходит в Нотр-Даме? Право же, ты точно безумец.

– Зачем же? Мы ведь можем просто приходить сюда, когда захотим.

– Господь нам такого никогда не простит.

– Полно. Мы пока что живы и, надеюсь, нас впереди ждёт множество счастливых лет. Мы ещё сполна успеем искупить грехи.

Герцог Анжуйский, стоя на коленях, горячо молил Бога за свою жизнь. Делал он это серьёзно, так как полагал, что основания на то есть. Конечно, страхи его не являлись реальностью, жизни его ничто не угрожало, но вот положение было не лучшим.

Буквально несколько дней назад Генрике узнал о том, что за ним шпионят люди Гиза. Зачем – непонятно. Ходили мнения о том, что герцог посылает шпионов к большинству венценосных особ. Являлось ли это знаком того, что он вступил в большую игру или же это просто было чистой предосторожностью – тоже неясно. Вообще, никакой определённости не может быть в деле, в котором замешан шпионаж.