И тут, Карл неожиданно закашлялся, поспешно выхватывая из рукава платок. Все уже заметили, что король много кашляет в последнее время. Поначалу герцог Анжуйский не предал этому значения. Но, когда у короля прошёл этот приступ и он отнял платок ото рта, взгляд принца случайно упал на ткань. И он был поражён, когда увидел на ней несколько капелек крови.

– Это же...

– Молчи, – резко оборвал его Карл. – И никому не слова. Даже не думай, что это серьёзно. И не надейся, я не собираюсь умирать, а ты не станешь королём Франции, так что тебе следует отправляться в Польшу!

Выпалив всё это со смесью агрессии и отчаяния в голосе, он поспешил развернуться и направиться к игорному столу, оставляя брата недоумённо смотреть ему вслед.

Этот кабак неподалёку от Лувра был местом, которое когда-то давно Генрих несколько раз посещал во время своих пребываний при дворе. Здесь вряд ли можно было встретить знакомых, поскольку место было достаточно тёмным и не очень-то изысканным. Грузный трактирщик держал это заведение, наживаясь, в основном, на весьма сомнительной клиентуре, которая щедро платила за то, что здесь они могли укрыться от кого нужно.

Гиз, разумеется, присутствовал тут инкогнито. Он специально надел самую простую одежду, направляясь сюда, и надвинул на глаза шляпу.

Причиной его похода в столь неблагополучное место была элементарная необходимость посидеть в одиночестве. Ему вдруг захотелось на краткое время побыть не пэром Франции, а просто человеком без имени и титула, у него возникла жажда остановиться, подумать, разобраться в себе. Мысли сбивались, образовывали полнейшую неразбериху. Генрих запутался.

Сейчас, сидя за самым дальним столом в полном одиночестве, точнее, в компании бутылки Бордо, он позволил себе даже усомниться в правильности своих поступков, которые он совершал за последние полгода.

В ночь святого Варфоломея началось нечто странное. Убив Колиньи, он будто что-то убил в себе. Если раньше он нередко задумывался о справедливости, правильности каких-либо поступков – сейчас герцог был способен размышлять лишь о выгоде и личных устремлениях.

После избиения протестантов его власть окрепла. Об этом он говорил с дядей, который после бойни незамедлительно явился в Париж. Генрих видел бессилие Валуа, осознавал собственное превосходство и в его голове и созданиях его ближайших сподвижников, в первую очередь, в лице его собственной семьи, начали возникать идеи о полной власти, о престоле Франции.

А почему бы и нет? Амбиции этого рода были безграничны, амбиции были у них в крови. Но нынешнее их положение обусловливалось и тем, что эти амбиции постепенно начинали воплощаться в жизнь.

Но сколько уже жизней пришлось загубить! А ведь это только начало пути.

Но самым странным было то, что, при этом, Генрих ничего не чувствовал. "Я стал чёрствым", – пришёл к выводу он.

И впрямь, никакого раскаяния, сожаления. Возникало желание хоть что-нибудь почувствовать, но не получалось.

Быть может, в своих последних словах умирающий Колиньи проклял его душу.

Но это же вздор! Проклятий не существует, в них верят только глупцы. К тому же, если бы они существовали, давным-давно все они погибли бы от этих проклятий, что Гизы, что Валуа.

Генрих резко встряхнул головой. На самом деле, он уже устал размышлять. В конце концов, это ведь ни к чему не приведёт.

И тут, прямо над ним раздался знакомый голос:

– Сударь, вы случайно не...

Герцог вскинул голову и встретился взглядом с Франсуа.

– ...Это действительно вы, – тотчас хмыкнул принц. – Так я и думал.

Гиз иронично изогнул бровь.

– Неужели я настолько узнаваем?

– Вполне. Ваш внушительный рост и аристократическую осанку скрыть сложно. К тому же, ваши волосы выбиваются из под шляпы, а среди именитых французских дворян блондинов куда меньше, чем брюнетов. И вам совершенно не обязательно было надевать на себя это, – он окинул взглядом его совершенно не придворный костюм.

Сам же принц был одет без лишней пышности, но и в том, что не скрывало его высокого положения.

– Хотя, – продолжал он, – ваша популярность, в последнее время, будет, пожалуй, побольше моей. Так что пытаться оставаться неузнанным – это, по большей части, ваша забота.

Генрих лишь рассмеялся над этой остротой.

– Что ж, – промолвил он, – раз уж мне не удалось сохранить своё инкогнито и моё одиночество оказалось нарушенным, не желаете ли вы ко мне присоединиться?

– Не сказал бы, что питаю к вам искреннюю нежную привязанность, – честно признался герцог Алансонский, – однако вас я хотя бы знаю, в отличие от людей, сидящих за другими столами. Поэтому я приму ваше приглашение.

Эта искренность, которой не хватало остальным Валуа, привлекала Гиза с принце. Он постоянно говорил то, что хотел и его не волновало, причинит это кому-то неприятные ощущения или же нет. Он любил пускать остроты в сторону людей, не заботясь о впечатлении, которое после этого оставляет.

Франсуа уселся на скамью напротив своего неожиданного компаньона на ближайшее время, укладывая на стол шпагу рядом со шпагой герцога.

Времена были неспокойные и мужчины дворянского происхождения не могли позволить себе выходить из дома без оружия.

Трактирщик, завидев явно знатного господина, но особенно не вглядываясь в его черты, из-за чего он не узнал брата короля, которого, как и всякому простому человеку, ему доводилось видеть лишь на улицах в процессиях, поспешил подойти и учтиво поинтересоваться, что он желает. Франсуа, ничуть не стремясь к необычности, заказал мясо с вином.

Когда трактирщик ушёл, между ними повисло молчание.

Герцог Алансонский взглянул на Генриха, который в очередной раз наполнял кубок вином.

– Путешествие Пантагрюэля к божественной бутылке? – насмешливо охарактеризовал он.

– Примерно так. Надеюсь, мне бутылка скажет то же, что и Пантагрюэлю, поскольку сейчас, признаться честно, это единственное, чего я желаю.*

– А как же великие свершения?

– Подождут, – пожал плечами Гиз. – Что же привело вас сюда? – поинтересовался он.

– Видимо, то же, что и вас. Топить боль в вине в Лувре было бы как-то неловко. Кабак для этого использовать лучше.

В его словах была доля истины.

Но Генрих удивился другому.

– Боль? Но по вам не скажешь, что вам больно.

– Возможно. В таком случае, мне просто скучно. Из-за этого я и пытаюсь испытывать хоть какие-то чувства, будь то боль, будь то радость.

Его философствования прервало то, что симпатичная дочь трактирщика принесла ему его заказ.

Улыбнувшись ей, Гиз шутливо ущипнул её за талию, а она с громким смехом поспешила скрыться, попутно изображая смущение.

Франсуа закатил глаза.

– Даром времени не теряете.

–Тоже пытаюсь найти способность чувствовать, – задумчиво признался Генрих. – Видимо в наше время она стала редкостью.

– И что же, вам тоже скучно?

– Нет, мне пусто.

И новый глоток вина, который, увы, даже не отнимет трезвого сознания.

Но всё через какое-то время начинает действовать. Так и алкоголь, наконец, ударил ему в голову. К тому времени, его собеседник уже расправился со своим ужином и опять зевал от скуки.

– Марго меня не простит, – смотря в пустоту вдруг ни с того ни с сего произнёс Генрих.

Он не имел привычки разбалтывать всем вокруг, что у него на уме, но Франсуа казался не всеми.

– Ага. Не простит, – кивнул принц, ничуть не удивляясь этой прозвучавшей ни к месту фразе.

– Уйдёт к Наваррцу?

– Уйдёт. Анрио мил.

Алансон не знал ничего о том, что происходило между сестрой и её мужем, но беарнец, по крайней мере, был его другом и казался человеком, достойным Маргариты.

– Как можно уйти к нему? Он же провинциал! И от него наверняка воняет чесноком, – фыркнул Гиз.

– Да нет. Это неправда, – разубедил его Франсуа.

– И всё же... Нет, она от меня к нему не уйдёт!

– Значит, уйдёт к кому-нибудь другому.