И вот на следующий день двор отправился туда. На этой поездке настояла Екатерина, которая рассудила, что подобный шаг создаст видимость того, что всё в порядке, всё происходит с ведома короля и дом Валуа совершенно уверен в себе. Нельзя было, чтобы кто-нибудь увидел их смятение.

Участвовать в поездке обязаны были и Марго с Анри. Конечно, девушка наотрез отказывалась, но король с матерью сообщили ей, что если она и дальше будет упорствовать – они повезут её силой.

С утра, когда двор собрался перед дворцом, готовясь отправляться, она появилась в чёрном, и с печальным выражением лица.

– Марго, – обратился к ней Франсуа, когда никто не слышал, – ты решила поизображать нашу матушку? - кажется, за эти несколько дней принц уже отошёл от Варфоломеевской ночи и теперь пребывал в достаточно неплохом расположении духа. Возможно, причина была в том, что основных ужасов ему видеть не довелось, а, возможно, в том, что в силу своего юного возраста и достаточно легкомысленного характера, он попросту быстро всё забывал, переключаясь на что-то другое.

Между собравшимися дамами и кавалерами царил ажиотаж. Они возбуждённо обсуждали то, что им предстоит увидеть. Одни были за, другие против, одни не могли дождаться, другие ужасались. Настроения присутствовали разные.

Те протестантские дворяне, которым повезло остаться в живых, но при дворе они теперь выполняли скорее роль заложников, сгрудились в дальней части двора своей узкой группой. Вид их в привычных чёрных одеждах стал ещё более скорбным из-за понурых усталых лиц, ссутулившихся спин и горящих болью и ненавистью взглядов.

Наконец все готовы были выехать. Одни вскочили на коней, другие заняли экипажи.

Дорога заняла чуть больше времени, чем ожидалось, поскольку улицы в Париже были ещё не до конца убраны после случившейся трагедии. Где-то ещё не вывезли всё трупы, где-то не оттёрли от кровавых рек мостовые, где-то не убрали обломки всего, что было разрушено.

В своём экипаже Маргарита задёрнула шторы, чтобы не видеть ничего, что могло бы ей напомнить обо всех ужасах, что недавно здесь царили. Она ехала вместе с Анриеттой, которая пыталась отвлекать её разговорами.

Удивительно, как же быстро все отошли! Они могли смеяться, говорить на посторонние темы, их душу уже ничто не тяготило, по крайней мере со стороны казалось именно так.

Но что же нестерпимо мучило королеву Наваррскую? Она и сама не знала.

Когда карета резко остановилась, она была удивлена.

– Мы что же, уже приехали? – изумилась она.

– Очевидно, да, – пожала плечами Неверская.

– Мне страшно выходить, – призналась Маргарита.

Подруга посмотрела на неё и сжала её руку.

– Нужно. Давай, возьми себя в руки. Будь сильной. В конце концов, помни, что ты королева.

Она усмехнулась.

– Королева народа, который практически уничтожен, и королева страны, которую вряд ли когда-нибудь увижу.

– Но мы сейчас не об этом, – усмехнулась Анриетта, – а о том, что надо сохранять королевское достоинство. И, к тому же, ты не только королева, но ещё и Валуа.

– А вот это уже ближе к делу.

Когда дверца экипажа распахнулась, дамы зажмурилась от яркого дневного света. Солнце хоть и было уже который день закрыто тучами, всё равно слепило глаза. Но недавняя жара спала. Теперь на улице было прохладно, а ветер всё усиливался.

Выйдя королева Наваррская тотчас ахнула, в ужасе прижимая руку ко рту. Они приехали прямо на самое место, к которому стремились.

Монкофон – это было не название монастыря, холма или леса. Это была виселица. Огромная каменная виселица, на которой можно было повесить около сорока пяти человек. Она была построена в тринадцатом веке к северо-востоку от Парижа, в тогдашних владениях какого-то графа, судя по всему, либо очень жестокого, либо не очень везучего. По его ли воле было построено страшное изваяние, или против, но построено оно было для него.

Марго и раньше было известно о месте, в которое они направлялись. Но увидев постройку вживую она не могла не ужаснуться. Исполинская виселица возвышалась над ними. Но самым жутким был не её внешний вид, а то, что на ней болтались трупы несчастных, убитых пару дней назад. Казалось бы, что после вида Лувра в ту ночь уже ничего не может напугать, однако картина тел, качающихся на ветру под всё больше заволакивающимся тучами французским небом, вселяла и ужас, и трепет, и тошноту. И наконец самое "почётное" место по центру было отведено адмиралу.

Выглядел он устрашающе. Раздетый, без одной руки и оторванной наполовину ногой, полностью в запёкшейся крови, с виднеющимся засохшим мясом, он безвольно висел вниз головой. Его клевали вьющиеся вокруг чёрные вороны, птицы смерти.

Со всех сторон послышались голоса. Кто-то вскрикивал, кто-то охал, а кто-то... о ужас!.. смеялся.

Маргарита схватила Анриетту за руку, твердя про себя, что она должна быть сильной. Девушка перевела взгляд на членов своей семьи, стоящих неподалёку. Они не стали надевать траур, все, кроме королевы-матери, которая и так его всегда носила. Сейчас они стояли, молчащие, едва заметно напуганные, но всё же достаточно безразлично взиравшие на открывающийся им вид. Затем взгляд Валуа наткнулся на Анри в окружении гугенотов. Он был предельно бледен, и она заметила, что в глазах его стоят слёзы. И в этот момент она сама заплакала, от того, что вдруг среди всей этой фальши увидела живые чувства. Он не бесновался в гневе, не горел желанием отомстить, он просто скорбел о своём наставнике, может даже друге, хоть Марго точно и не знала, какие отношения их связывали. Как бы то ни было это были нормальные человеческие эмоции.

Потом она заметила Франсуа, который отошёл за чей-то экипаж и там согнулся пополам. Его рвало. Девушка поспешила отвернуться.

– Интересно, – дрожащим голосом прошептала она на ухо Анриетте, – сколько ещё мы будем здесь находиться? Неужели они не налюбовались?!

– Волки смотрят на растерзанную добычу, перед тем как съесть её внутренности, – прокомментировала герцогиня.

Маргарита посмотрела на неё округлившимися глазами. Подобных натуралистичных метафор она от неё не ожидала.

– Благо, моя семья хотя бы не страдает каннибализмом. Однако всё в этом мире до поры до времени, – неизвестно откуда в ней нашлись силы отпускать насмешки.

Однако это не сильно ей помогало. Она почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Согнуться, как Франсуа, ей не хотелось, поэтому она решила направиться к Карлу и потребовать, чтобы они как можно быстрее покинули это страшное место. Марго пошла прямиком туда, где завидела короля, который беседовал с кем-то из придворных, то и дело указывая на какую-то часть строения. Но подойдя поближе она вдруг резко остановилась, совсем неподалёку услышав два знакомых голоса. И от звука одного из них, боль захватила всё её существо.

Гиз и Анжу стояли всего в паре шагов от неё и разговаривали.

Генрих... Её Генрих... Или уже не её... Он выглядел, как всегда, великолепно - гордый величавый вид, самоуверенная поза, пронзительный взгляд и лёгкая усмешка на чётко очерченных губах. Молодой человек был в красном. Но теперь красный ей казался не цветом их любви, а цветом пролитой им крови.

– Неплохая работа, герцог, – заметил Генрике, указывая на тело адмирала.

– Разумеется, – без тени раскаяния рассмеялся лотарингец. – Я умею доводить всё до конца, – он взглянул на своё творение. – Много раз себе представлял эту картину. И, право же, она прекрасна.

И столько мрачного самодовольства было в его словах, что Марго подавила вскрик. Это был не он. Не её Генрих. И этот волнующий её взгляд, этот всеподчиняющий голос – всё это было направлено сейчас на труп Колиньи. Такой привычный образ Генриха. Но он приобрёл другую окраску... Нет, это именно он! Настоящий Гиз.

Маргарита и раньше его видела, он всегда был таким, но она просто не понимала. Перед ней будто была половина разорванного рисунка. И она раньше помыслить себе не могла, что на второй его половине будет изображено тело адмирала, болтающееся на Монкофоне.